Ржевский полигон. 05. Моя Ржевка © В.С. Фудалей

НОВАЯ ВЕРСИЯ    Старая версия: Путеводитель География История Фортификация СССР-Финляндия Разное

Газета "Новая Охта". Записал В.Саблин Моя Ржевка © В.С. Фудалей Воспоминания Виктора Станиславовича Фудалея - сторожила и краеведа Охты, "Жителя блокадного Ленинграда" от первого до последнего дня (в те годы мальчика дошкольного и младшего школьного возраста) с его слов записал корреспондент газеты Красногвардейского района Санкт-Петербурга "Новая Охта" Владимир Саблин. Они опубликованы в нескольких выпусках этой газеты, начиная с № 4 (164) за 2003 год. В.С. ФУДАЛЕЙ О СЕБЕ       Родился я в 1935 году в больнице имени Красина - бывшем госпитале Охтинского порохового завода. Кстати, и дочка моя там же родилась. Наша семья жила с 1935 до 1938 года в доме на Дубовой аллее, она выходит на Рябовское шоссе перед полигоном. Все родственники работали на этом полигоне, отец был инструктором по корабельной артиллерии. Он попал туда старшиной срочной службы, остался сверхсрочником, потом был гражданским, но занимал офицерскую должность. В 1938 году обрушились репрессии на отца - поляка по национальности. Его с полигона выгнали, нас выбросили на улицу, лишили жилья. После финской войны его снова приняли на работу. Нашу семью приютил дед, он тоже работал на полигоне, жил напротив нас через шоссе - это метров 200 от Дубовой аллеи. Сейчас в этом месте фирма по изготовлению могильных памятников, а ледник наш и поныне стоит. В декабре 1941-го отцу вновь предъявили обвинение, выгнали окончательно с полигона и дома арестовали. Расстреляли 2 января 1942 года. ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА       Запомнился день 21 июня 1941 года. Это был очень хороший солнечный, теплый день. Березовая аллея, которая шла параллельно Рябовскому шоссе по полигону, была своеобразным Невским проспектом, где по вечерам всегда прогуливались люди от железной дороги до штаба и обратно. Здесь же маршировали красноармейцы и краснофлотцы, распевая маршевые песни под окнами своих командиров.       Артиллеристы, точней прицел,       Наводчик зорок, разведчик смел.       Врагу мы скажем: "Нашу родину не тронь,       А то откроем сокрушительный огонь!"       Интересно, что потом, через много-много лет, все вспоминали этот вечер.       Казалось, на аллею высыпали все служащие части с семьями - от мала до велика. Вход в парк платный. Играет музыка. Приехали артисты. Выступают вместе с самодеятельностью на летней эстраде. Безбилетники любыми уловками стараются проникнуть в парк. Около клуба работает деревянный киоск, где продают пиво из бочек. Торговля идет бойкая. Пустые бочки лежат рядом с киоском на боку, без пробок; и мальчишки через длинные соломинки или дудки из растений стараются высосать остатки пива, чтобы не заметили взрослые. И хвастаются, кому сколько удалось хлебнуть. Их гоняют, всем весело. Отец тоже взял меня погулять с собой. В парке много командиров, на рукавах белеют нашивки, звезды согласно званию, в петлицах кубики, шпалы. Женщины нарядились.       Мы вошли в парк, погуляли немного по дорожкам. Подошли к тиру. Раньше он стоял на углу Рябовского проспекта и Сосновой улицы, рядом с железнодорожной линией, а теперь его перенесли на главную аллею. Народу в тире много. Стреляют по "белогвардейским генералам", "капиталистам", "кораблям", "мельницам". Я еще не знаю, что целиться надо в кружок возле мишени. Отец покупает мне три или четыре свинцовые пульки. Тщательно учит, как надо целиться, но я стреляю мимо. Главное для меня, что я САМ нажимаю на курок и стреляю. Потом мы пошли к эстраде, сели недалеко от сцены, и я с удовольствием смотрел, как играли на гуслях несколько артистов в русских костюмах. Кто-то пел. Около пруда под дубами на маленькой эстраде сидели музыканты и играли. Напротив через аллею на танцплощадке танцевали. Все были очень довольны и веселы. Гуляние долго не кончалось.       Утро 22 июня было ясным. Светило солнце. Старшие ребята ушли гулять раньше. Я вышел во двор. Перед сараем нас собралось трое или четверо. Мы решили пойти к пруду у керосинки, и только завернули за сарай, как кто-то из взрослых вышел на крыльцо и очень громко сказал: "Война! Только что сказали по радио. С немцами". Все взрослые сразу засуетились, и все, кто был на улице, побежали в дом, а мы, малыши, закричали: "Ура-а-а! Война! Ура-а-а!" Набрали камней и побежали бросать их в пруд.       Несмотря на хороший день, все сразу переменилось. Мы, ребята-малыши, остались без привычной опеки со стороны взрослых. Повсюду гремели песни "Если завтра война" и еще из фильма "РВС" по повести Гайдара, а также из фильма "Дума про казака Голоту":       Не срубить нас шашкой острой,       Вражьей пулей не убить.       Мы врага встречаем просто:       Били, бьем и будем бить.       На столбах и площадях стали вешать карты и плакаты, чтобы показать наступление наших войск. Но их быстро сняли.       Отца взяли на казарменное положение в район Пугарево. На второй или третий день все стали сушить сухари. Помню, пришел из очага (так раньше называли детские сады), а мать мне и говорит, смеясь: "Вон, сколько сухарей насушила, чтобы голод пережить". И показывает небольшую наволочку, а там сухарей максимум от двух-трех буханок. Вовсю стараются, сушат бабушка с Надей, у них гораздо больше. На улице очень много народу, все в движении.       Призывной пункт на Пороховых был развернут один - в парке у плотины на реке Охте. Здесь, в клубе завода "Пятилетка" (нынешний ВНИИ искусственного волокна) находилась медкомиссия. Место огородили, и оттуда колонны уходили в неизвестность по улице Коммуны и Рябовскому шоссе. РЖЕВСКИЙ ВЗРЫВ       Утром в 6 часов 29 марта 1942 года немцы стали обстреливать станцию Ржевка. На станции тогда стоял большой эшелон с боеприпасами. Это были в основном снаряды крупного калибра, минометные мины и авиабомбы. Один из снарядов разорвался около нашего дома. Все проснулись. Это была пристрелка. Кто-то, видно, корректировал огонь, дальше взрывы были уже на станции. Вылетели окна сначала в доме тетушки, жившей рядом, прибегает она и говорит: "Отец, помоги, у меня вылетели окна!". А дед, когда началась война, вырезал на каждое оконное стекло по фанере, просверлил дырки, вбил гвозди в раму: чтобы в случае чего сразу поставить лист фанеры, гвозди загнуть и прижать его. Дед пошел к ней, фанеру поставил на окна, вернулся. Бабка лежит и говорит: "Ей-то загнул, а нам чего, просто прислонил?" Он поднялся, взял молоток, подошел к окну, и тут грянут самый мощный взрыв.       Немцы попали в эшелон с боеприпасами, и они сдетонировали. Взорвалось одновременно несколько вагонов. Рядом на путях стоял эшелон с эвакуируемыми ленинградцами, от них летели руки-ноги. Затем сдетонировало еще два раза. Второй взрыв - самый сильный я видел, видел и третий. Всего взорвалось 7 вагонов с боеприпасами. Остальные вагоны один из офицеров сопровождения успел отцепить, и их по служебной ветке угнали на Медвежий стан. Больше половины боеприпасов тем самым спасли, спасли и людей.       Я в это время закрылся одеялом. Тряхануло здорово. Когда вылез из-под одеяла, на мне лежала оконная рама, одеяло было местами рассечено осколками стекла, а над головой я увидел предрассветные звезды. Взрывная волна просто перевернула наш дом, а это был генеральский дом, построенный еще перед революцией. Со всеми службами, даже ледник-погреб был сделан железобетонный и засыпан землей по самую крышу. Мы спали дома - проснулись на улице. Выскочили из остатков дома. Рядом была землянка солдат, которые обслуживали зенитную артиллерию, они нас к себе пустили. Я бежал босиком по снегу, в землянку набилось много детей и взрослых. Когда немножко поутихло, люди стали вылезать, доставать что-то из одежды в развалинах. Многое горело, люди тушили.       В час дня мы вылезли из землянки и пошли в сторону Лесопарковой улицы. Здесь за кладбищем было много деревянных домов - одноэтажных и двухэтажных. В одном из домов была пустая комната с отдельным входом, в комнате плита. Дом старый, черный, но окна были целы. Взрыв им ничего не сделал.       Загадка этого взрыва заключается в том, что старшего мастера 3-го ремесленного училища при ЛМЗ, который жил тогда на Кондратьевском проспекте, сбросило взрывом с койки, а Веру Инбер разбудило на площади Льва Толстого. В районе улицы Лазо деревянный дом подпрыгнул и сместился несколько с прежнего места. Вылетали кое-где стекла в домах на Охте, а рядом на Лесопарковой улице - ничего. Такое же явление описывается при взрыве на пороховом заводе в 1858 году: рядом - ничего, потом все разбито, потом - опять ничего. Взрывная волна разбивала шагами, прыгала.       Загорелась и столовая лесопилки, а в этот день должна была быть выдача продуктов. Продукты горели, люди бросались в огонь, чтобы хоть что-то из еды спасти. Из горящего здания выскакивали, валились в снег, тушили одежду - и снова бежали в огонь. Мать оттуда достала гороху и два больших, размером с кулак, куска соли. Это нас спасло. Горох был горелый, но есть можно. ШКОЛА У КЛАДБИЩА       Мы поселились здесь, а летом 1942 года офицер в гражданском приехал на велосипеде конфисковывать имущество "врага народа". Мать сказала: "Я спасла лишь семейный альбом, два портрета и то, что на мне надето". Офицер ответил: "Фотографии я не конфискую". Сел на велосипед и уехал.       Летом того же 42-го дом, который нас приютил, пошел на дрова, а нас переселили на Объездное шоссе, 12 (примечание редактора: ранее в квартале, ограниченном ныне шоссе Революции, проспектом Энергетиков, улицей Большой Пороховской и проспектом Металлистов, существовала разветвленная система улиц. Одна из них - Объездное шоссе - проходила дугой с запад на восток). На том месте сейчас стоит 16-я школа, а был военный городок: образцовый, со своей кочегаркой, детским садом, прачечной, баней, недостроенной химчисткой - здесь все-все было свое. Мы туда переехали осенью 1942 года, в корпус № 2.       Мне с сентября по ноябрь пришлось добираться в детский сад на Ржевку на Дубовую аллею, где прежде жили. Иногда пешком, иногда на трамвае, они уже стали вновь ходить. Если был обстрел или воздушная тревога, то я семилетний ходил пешком. Потом корпуса с 1 по 4 тоже пошли на слом.       Мы переехали в корпус № 7, он стоял на Екатерининской улице (примечание редактора: в том же квартале). Мать перевела меня в детский сад на Кондратьевском проспекте в круглосуточную группу. На этом месте сейчас размещается отдел кадров ЛМЗ. Там я был с ноября 1942 до сентября 1943 года. Помню, в соседнее здание попала немецкая бомба, пробила несколько этажей и не разорвалась. Когда ее начали разминировать, оказалось, что она наполнена песком, там лежала записка: "Чем можем, тем поможем".       Летом 1943 года наш детский сад вывезли в Старое Парголово, между первым и вторым Суздальскими озерами. Разместили в штабе какой-то большой воинской части. Здесь же была и медсанчасть. И вокруг - очень много воинских частей. Купались в первом Суздальском озере. Рядом находился бункер и командный пункт 1-го секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) А.А. Жданова. Там и сейчас остатки бункера можно найти. Бункер очень сильно охранялся, нас близко не подпускали. Если кто-нибудь из взрослых заплывал на территорию, его задерживали. На другом берегу виднелась красивая церковь, которую в начале 60-х годов отдали баптистам.       Осенью подошло время идти в школу. Я пошел в 141-ю, что располагалась тогда в здании "Павливановки" (улица Большая Пороховская, 18, особняк Павла Иванова), сейчас там располагается РОНО. Наш первый класс разместили на 3-м этаже, окна выходили на балкон в сторону востока. В 1941-1942 годах, в самое трудное время, в этом здании располагался стационар для детей - дистрофиков.       Мы с дружком решили забраться в кочегарку, что стояла недалеко от дома: топить дома было нечем. Мне было 8 лет, тому лет 9. Выбили одно окно, а залезть не можем - маленькие. "Давай другое!" - "Давай!". Вышибли, Бог знает, сколько стекол; нас потом поймали, а с родителей взяли штраф.       После зимних каникул в 1944 году отмечались 21-го января - день памяти Ленина и годовщина Кровавого Воскресения. Вывешивали траурные флаги к этому дню. Учительница Александра Гурьевна - великолепный человек - сказала, что нам можно не идти в школу. Надо помянуть вождя и выразить солидарность с героями Первой Русской революции.       В конце января - начале февраля мы всей школой, захватив пособия и книги, перешли в здание, где эта школа располагалась до войны: на углу нынешнего проспекта Металлистов и Партизанской улицы (сейчас в этом здании находится Российский Государственный Гидрометеорологический университет).       До войны это была школа № 10, потом № 141 1, с начала блокады там находился госпиталь, а до революции здесь была Елисеевская женская богадельня под названием Анастасьевская. Рядом с ней когда-то стоял храм Казанской Божьей матери, который имел полную мозаичную отделку и самую лучшую акустику в Петербурге. В храме было семейное захоронение Елисеевых. По-моему, остатки склепа - кусок стены - до сих пор можно отыскать в траве.       В этом здании я учился в 1-ом и 2-ом классе. Прямая дорога от школы домой - на Объездное шоссе, 12 - шла через кладбище. Проспекта Металлистов тогда не было. Мы шли из дома по Чернавской улице, она проходила по берегу речки Чернавки (примечание редактора: река Чернавка брала начало в болотах севернее шоссе Революции и впадала в Охту. Засыпана в XIX - начале XX века, но овраг по руслу реки до сих пор сохранился на территории Большеохтинского кладбища. Чернавская улица проходила по берегу реки и заканчивалась тупиком). Доходили до Никольской церкви, что стоит на кладбище поныне, переходили Никольский мост через речку. Там уже Георгиевская улица, и мы - в школе.       Уроки физкультуры мы иногда проводили на кладбище. Нам давали лыжи - это были большие толстые доски. Вдвоем - втроем мы садились на одну такую лыжу и скатывались по берегу Чернавки, лавируя между крестами и могилами. Так теперь скатываются на сноуборде. Некоторые ребята, самые лихие, прыгали с поповского моста в сугроб.       Когда мы возвращались из школы, часто становились свидетелями захоронений умерших в госпиталях. Одних несли на руках со знаменами в сопровождении караула солдат, стрелявших из винтовок. Нам, ребятам, всегда было интересно: кто он, умерший, сколько у него орденов. Помню, хоронили героев-артиллеристов в братскую могилу. Плотники сколотили им высокое надгробие из реек, украсили бумажными лавровыми листьями, выкрашенными под бронзу. Рядом поставили гильзы от снарядов, но вскоре все это было разбито, разломано. Никому это было не нужно. Иногда загадывали, сколько за один раз увидим захоронений. Доходило до четырех. Женщины всегда плакали на похоронах.       У соседа Альки Шубина, с которым мы ходили в школу, блокада и недоедание отразились на головном мозге. В первом классе он учился три года, потом его перевели в спецшколу, но как работник он был незаменим. Однажды он приходит ко мне: "Знаешь, я нашел, где дрова брать" - "Где?" - "На кладбище со старых деревянных оградок". Мы с ним не одну оградку спалили в печке. Возвращаясь домой из школы, смотрели, какие ограды разваливаются, там доски уже не надо было отламывать. Однажды Алька притащил даже часть креста. Это мой великий грех по сию пору.       Никольская церковь действовала всю войну. Мы иногда по дороге заходили туда, но нас взрослые пугали церковью, наставляли: туда заходить зазорно. А бабушки наоборот предлагали: "Заходите!". Во время православных праздников в церкви было очень много народу. Уже после войны мать меня в церковь затащила, и я отстоял службу до конца. В пристройке, в левом приделе, где стоит крест, лежали большие куски мозаики. Видно, от какого-то алтаря, наверное, церкви Казанской Божьей матери. Над ним проходило отпущение грехов. Куски лежали до 1952-го года. Потом уже появился нынешний расписанный алтарь.       В школе писали кто на чем, некоторые писали на старых книгах. Один мальчик принес дореволюционные метрики с двуглавым орлом. За это учительница его отругала и велела отнести документы обратно домой. Не было ни чернил, ни карандашей. Какой-то мальчик жил в деревне Малиновке, это за дачей Безобразова. Он писал соком свеклы. Ручек не было, давали стальное перышко, его привязывали ниткой к палочке. Иногда толкли грифель химического карандаша, разводили - и получали чернила. Я одно время писал на коричневых бумажных мешках из-под тротила и селитры, что мать приносила с работы, с "Краснознаменца". Потом соседка принесла бланки нарядов, и я писал на их обратной стороне. Бланки у меня украли, но потом вернули. Ценность! У меня одного на весь класс была книга "Родная речь" для 1 класса.       Когда в январе 1944 года сняли блокаду Ленинграда, учительница сказала: "Теперь вы уже у меня не прогуляете, не отвертитесь, что обстрел или бомбежка". Мне это было странно: я был самый маленький, а значит, законопослушный.       Когда советские войска двинулись на запад, часто стали объявлять салюты, наши войска брали один город за другим. Но нам на Невский проспект не надо было ехать: с крыши дома прекрасно все было видно. Иногда к весне 1944-го лазили на крышу по случаю салюта 2-3 раза в день... ГОРЬКАЯ НОША ПОХОРОН       Не знаю точно сколько, но раза четыре я ходил к матери на Пороховское кладбище, где она работала от завода на захоронении трупов. Помню кладбищенскую сторожку, раньше это была часовня. Она была деревянная, окрашена в зеленый цвет. Там было тепло. Меня сажали у входа с книжкой, и чтобы никуда - ни-ни, и чтобы не мешал. К местам массовых захоронений нас не пускали, но когда шли от Рябовского шоссе по кладбищенской тропинке, видели завернутые в материю трупы, лежавшие то в одной, то в другой оградке. Их потом убрали.       Во время блокады посылали работать людей с промышленных предприятий на кладбища по разнарядке. Всем направленным на работу на кладбище давали в день дополнительно к пайку, получаемому по продуктовой карточке, 50 грамм хлеба, 2 снетка и кружку хвойного настоя. В одну из таких бригад на Пороховском кладбище попала и моя мама. Она рассказывала, как хоронили.       Это происходило в братских могилах со стороны гаревой (покрытой гарью) дороги у Горелого ручья. Существующие в настоящее время братские могилы на Пороховском кладбище - это только воинские захоронения. Считается, что братских могил гражданского населения на этом кладбище нет. На самом деле здесь, ближе к улице Красина, хоронили ленинградцев, умерших в блокаду от голода. После войны это место массовых блокадных захоронений было отдано администрацией под рядовые захоронения, которые по существу находятся ныне на братских могилах. Руководство города почему-то старалось скрыть от потомков всю трагедию ленинградцев и места их захоронения.       Мама рассказывала, что вначале ломами долбили землю, делали лунки, шурфы. Потом солдаты закладывали взрывчатку и взрывали землю. Получался ров. Рабочие спускались в него, немного подправляли, а потом подходили машины с трупами. Носить их не было сил. Открывали борта машины, ставили доски и по ним скатывали в яму трупы. Ровных рядов не получалось, но старались. Потом солдаты взрывали рядом, землей от взрыва засыпало ров с трупами, а рядом получалась еще одна канава. Рабочие, как могли, забрасывали могилы мерзлой землей. Некоторых привозили хоронить в гробах, в ящиках. Дерево шло в костер, а трупы бросали в братскую могилу. Мама в то время еле ходила. Холодно, сил рыть отдельную могилу для тех, кто в гробах, не было. Чтобы хоть как-то согреться, жгли костры из гробов и оградок. Однажды в могилу бросили мужчину. Мама заметила, что он - живой. А над ней смеются. Тогда она полезла в яму, и, действительно, мужчина оказался живой. Вытащили его, обогрели, как могли. Ушел на своих.       У моей жены на работе была подруга Рита, в замужестве имевшая фамилию Андерсон. В блокаду ей было 3 - 4 года, и ее тоже чуть не похоронили. Все взрослые в ее семье умерли от голода. Когда соседи заглянули в их квартиру, то увидели, что девочка лежит на койке среди мертвецов. Ее приняли за мертвую, привезли на Пискаревское кладбище. Когда сбросили в могилу, она застонала. Рабочие услышали, вытащили маленькую Риту из братской могилы и отправили в детский дом. Родственников она нашла уже после войны.       Александр Иванович Журавлев, 1916 года рождения. После войны он стал чемпионом СССР по борьбе и даже одно время выступал в цирке вместе с Юрием Никулиным в аттракционе "Борцы на арене". Потом до выхода на пенсию работал в порту.       С 1937 по 1945 год Александр Иванович проходил службу в 4-м Краснознаменном инженерном противохимическом полку НКВД, был старшиной. Полк занимался разминированием неразорвавшихся боеприпасов, а также захоронением на Пискаревском кладбище. Рассказывать он не очень любил. От него лично я узнал следующее:       "Хоронили в братских могилах. Возьмешь труп за ноги - и тянешь. Вроде грех так тащить человека. Или за руки - свяжешь их и тянешь - тоже грешно. Тянешь и бормочешь, прощения просишь. А малышей... Господи, прости нас, грешных! Как поленицу дров на руки наложишь - и несешь. Вечером после кладбищенской работы в казарме все обмундирование снимали и сдавали, а взамен получали новое - и так каждый день.       Разминировали бомбы и снаряды еще страшнее. До войны мы изучали боеприпасы англичан, французов, США, а Германии - ни-ни! Но воевать пришлось с ними, а мы ничего не знаем про них, про их взрыватели. Что делать? Командир у нас был - золото, умница. Суровый, но справедливый. Он велел всем раздать блокноты. Когда приезжали разряжать бомбу или снаряд, все шли в укрытие, а один сапер - к бомбе. Осмотрел, отошел на некоторое расстояние, записал и зарисовал в блокнот. Дальше очистил, опять запись в блокнот. Ты и блокнот - на расстоянии друг от друга. И ты все туда подробно пишешь. А если ухнет, то ищут не человека, а блокнот. Так своими жизнями мы научились обезвреживать немецкие бомбы и снаряды. А если какой-то объект разнесет бомбой или снарядом, а там люди; то тоже нас вызывали на разбор завалов и спасение людей". МУРМАНКА. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ВОЙНЫ       Около школы был соблазн всех ребят блокадного Ленинграда: там находилась "мурманка" - отводная тупиковая железнодорожная ветка, сейчас это заводские подъездные пути. В начале войны там разместили штаб железнодорожных батарей. Артустановки на железнодорожных платформах били по немцам. Здорово они помогли и во время прорыва и снятия блокады. Обслуживавшие пушки солдаты размещались в вагонах. Немцы тоже обстреливали позицию, шла контрбатарейная борьба. Вдоль вагонов были вывешены транспаранты, агитплакаты. Здесь же находились полевые кухни. Грозно стояли бронепоезда. Все это мы видели, идя купаться на реку Охту. Сам штаб железнодорожных батарей и центральный узел связи находились на Большой Пороховской улице. Это трехэтажное каменное здание и сейчас стоит на углу проспекта Металлистов и Большой Пороховской улицы, в то время вся его крыша была усеяна антеннами. На входе был пост солдат, но одновременно в этом доме и люди жили. Помню, там жил мой одноклассник Иванов.       Когда фронт двинулся на запад, артиллеристы ушли; и на "мурманку" стали свозить цветной металлолом, в том числе здесь были и разбитые самолеты. Один из них почему-то долгое время лежал на месте нынешнего кинотеатра "Ладога", тогда там было болотце. Сваливали бракованные значки КИМа, ПВХО. Свозили бракованные медали "За оборону Москвы", "За оборону Заполярья", "За оборону Кавказа", "За победу над Германией", "За победу над Японией", "За взятие Берлина", "За взятие Будапешта, "За освобождение Праги", "За взятие Кенигсберга". Медалей "За оборону Ленинграда" вообще не было, почти не было медалей "За оборону Сталинграда". Они, скорее всего, прошли мимо меня. Мешочки с медалями лежали под навесами, мешок весил до 8 кг, в каждом - медали одного вида. Брак был разный: полоса на изображении, или медаль расплющена. Все это охранялось солдатами, но пацаны ухитрялись тащить медали из-под носа охраны. Ребят ловили, драли уши, били. Один охранник привязал к веревке груз, ходил и крутил над головой: "Кому попаду - убью". Ребята ждали, когда пройдет, потом подбегали, хватали, что попадется, и тикали обратно. Вся Охта была в медаленосцах. Этими медалями играли в пристенок, они использовались в качестве бит. Самыми ценными были медали "За оборону Заполярья", "За оборону Севастополя", "За оборону Одессы" - их было мало. Самые непрестижные - за взятие городов, потому что на картинке не было солдат.       Когда наши войска вступили на территорию Германии, на "мурманке" появились немецкие реликвии. Однажды привезли бронзовую скульптуру рыцаря, закованного в латы, в шлеме с рогами, вооруженного мечом. Возможно, этот памятник стоял на братской могиле немцев. Сюда на "мурманку" свозили и немецкие шрифты, клише иллюстраций из типографий. Ребятам все это было нужно, разбирали быстро. Сюда же свозилось много комбикорма для лошадей. В больших брикетах - овес, горох, сено, солома. Бумажные пакеты были со свастикой. Мальчишки таскали брикеты, выковыривали горох и овес - жрать-то хотелось. ЕФРЕЙТОР - ГЕНЕРАЛ       Шло лето 1944 года. В школе мы обедали, иногда спали днем, там были поставлены койки. Только ужинать и ночевать домой ходили. Иногда нас водили в кино или купаться в реке Охте в месте впадения в нее речки Оккервиль. Вода теплая, но дно крайне илистое. Заходишь, и нога погружается в ил по щиколотку. А в речке Чернавке по весне были такие большие лягушки! Какой они давали концерт! Тысячи лягушек сидели и при лучах заходящего солнца пели. Это было впечатляюще.       После покушения на Гитлера 20 июля 1944 года наши газеты напечатали карикатуры на фюрера. Я тогда знал воинские звания до генерал-полковника и маршала. Газету с карикатурой повесили в школьном коридоре на 2-м этаже. Подходит ко мне старшеклассник из 3 класса и спрашивает: "Ты все знаешь воинские звания?" - "Знаю" - "Перечисляй". Я стал называть. "А давай спорить, что и другие?" Поспорили на пайку хлеба. Он подводит меня к газете и показывает. "Вот видишь, написано: И скоро будет сам повешен, Ефрейтор-генерал.       Значит, есть еще генерал-ефрейтор". Мне пришлось отдать пайку хлеба. Это была жестокая шутка.       Я был самый младший в классе. Тогда в школу ходили с 8 лет. Когда началась война, некоторые не пошли в школу: родители посчитали, что знания подзабыты, и ходить не стоит. Многим мальчишкам было 10 лет и больше, намного старше меня. И хлеб отнимали, и покровительствовали. В 1945 году они учили младших, как шляться по городу, где продать пайку хлеба, получить 10 рублей и на них ехать в зоопарк, чтобы посмотреть бегемота, медведя, 2 - 3 обезьяны и как павлин трясет хвостом. Часть клеток была разбита, там находились коровы, козы. На зависть всем мальчишкам бегемоту на обед выдавали турнепс и свеклу, а мы голодные - дайте лучше нам, мы съедим. Нам, конечно, не давали, но смотреть было интересно.       Ходили по городу босиком. На Невском в витринах магазинов выставлялись потрясающие антикварные вещи. Каминные часы с фигурками - мы любовались каждой из них. Вазы китайские напольные, живописные полотна. Разбитые дома были занавешены громадными разрисованными полотнами: Сталин у телефона, Сталин вместе с Лениным.       Клодтовских коней еще не было на мосту (примечание редактора: в начале войны их сняли и спрятали), но гулять по Невскому мне нравилось. Гостиный двор в День победы был занавешен орденами: с Невского - орден Победы, рядом - ордена Суворова и Кутузова. До главной улицы города доезжали на трамвае, тогда он еще ходил по Невскому. На Охте кольцо трамвая было на Якорной (ныне Красногвардейской) площади, здесь ходили 5-й, 12-й, 16-й, 30-й. Старый Комаровский мост тогда выходил на Большеохтинский проспект, а на месте нынешнего Комаровского был чисто трамвайный мост. ПОБЕДА       На Объездном, куда мы в начале войны переехали, когда-то было паровое отопление, но оно не работало. Мать была человеком активным, нашла буржуйку, притащила ее в комнату, нашла трубу-колено, принесла лист железа, прибила его к полу, на него буржуйку поставила, обложила кирпичами, трубу в форточку - получилась замечательная печка. С ней мы жили до 1947 года. И все женщины нашего подъезда в военные холодные дни переходили в нашу комнату. Легче принести дрова, легче сохранить тепло. Они собирались, вели беседы. На койке спали мы с матерью, к нам валетом еще кто-нибудь ложился. Другие притаскивали матрасы, ложились на пол. Комната превратилась в дружное общежитие. Так было еще долго и после войны. Буржуйка стояла до тех пор, пока не починили кочегарку и трубы. К выборам в Верховный совет СССР в 1947 году заработала кочегарка, и пустили тепло.       Так вот, весной 1945-го все ждали конца войны - ждали победных вестей из Германии, а у нас было единственное радио на весь дом - черная тарелка. Я лег спать, а ночью передали сообщение о победе. Мать побежала, всех разбудила. Все собрались у нас в комнате. Когда диктор объявил победу, женщины так радостно обнимались - целовались, потом сели и устроили рев. Такой рев, что у меня до сих пор мурашки идут по коже. Сразу у всех изменилась судьба: то она была всеобщая, а теперь многие стали вдовами. Кому - что.       После войны, продав однажды хлеб, отправились мы с приятелем гулять по Невскому. Стояли около угла Невского и улицы Восстания на четной стороне. По проспекту движение было слабое, но трамваи ходили. И вдруг нам навстречу со стороны Невы едет открытая машина с тремя мотоциклистами впереди. Все взрослые на улице закричали "Ой-ой-ой!" и побежали на другую сторону смотреть. Машина вышла на площадь и свернула затем на Старый Невский. Мы идем в сторону Московского вокзала как ни в чем не бывало и вдруг видим: машина едет уже нам навстречу. Запомнил: открытая машина, в ней сидят двое, один в белоснежном кителе со звездочками, а другой в кителе небесно-голубого цвета, в высокой фуражке, на кителе что-то блестит. И второй гораздо выше. Проехали - и все, а спустя годы я узнал, что видел летом 1945 года Г. Жукова и Д. Эйзенхауэра.       До 1948 года наша семья жила на Объездном шоссе, 12. Стали возвращаться эвакуированные. Всех, кто занял во время блокады жилье, выселяли. Вернулось СМУ, стало судиться с заводом "Краснознаменец", что временно арендовал дома. И выселение ударило первым делом по нашей семье как по семье репрессированного. 25 апреля, помню, я вернулся из школы; приходят два милиционера, комендант городка, управдом, дворничиха, еще два-три мужчины. "Ты один дома?" - "Один". Забрали в охапку наш скарб, вытащили его на улицу и опечатали нашу комнату. До 12 мая мы сидели на улице на вещах. Мать пришла к директору "Краснознаменца" Ивану Ивановичу Николаеву, который позже стал прообразом героя кинофильма "Порох". Он привел нас на территорию завода в цех утиля. Постелили на бетонный пол доски, перегородили помещение фанерными перегородками и поселили здесь несколько семей, в том числе нас с матерью. Но директор понимал: "Здесь жить нельзя". Вода техническая, санузел далеко, дом весь в щелях. "Лето проживете". Это было на левом берегу Охтинского разлива, между Челябинской улицей и водохранилищем. Поселили нас на три летних месяца, а в итоге на территории "Краснознаменца" мы прожили восемь с половиной лет... ПОСЛЕВОЕННОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО НА ОХТЕ       В 1945 году, сразу после Победы, на Объездном шоссе появились первые военнопленные. Молодые, здоровые ребята в немецкой форме. Немцы стали восстанавливать первый дом - это был сгоревший трехэтажный дом, нынешний адрес: проспект Энергетиков, 30, корпус 6...       Помню, подхожу к одному, спрашиваю: "СС?" Отвечает: "Яволь, СС". Но они говорили, что не били, не расстреливали русских. Этот дом восстановили быстро. Потом на месте снесенных корпусов 1 - 4 и 9 по Объездному шоссе решено было построить семь двухэтажных домов из шлакоблочного кирпича. Строили военнопленные, большинство - венгры и румыны, немного немцев. Многие быстро научились говорить по-русски. Румыны иногда располагались между 6-м и нашим 7-м корпусом, красиво пели свои песни. Наши женщины высовывались из окон и одобрительно смотрели. Своих русских мужиков не было, они не вернулись с войны.       Пленные строили до 1947 года, когда их всех освободили и отправили домой в Германию.       Далее строительство домов (а это 3-х, 4-х этажные кирпичные дома по немецким проектам на Среднеохтинском проспекте и улице Коммуны) вели наши заключенные. Их тоже охраняли (стерегли) солдаты с винтовками, поэтому, было похоже, что дома по-прежнему строят пленные.       В конце 1950-х - начале 1960-х годов на Охту двинулась большая стройка. Началось массовое жилищное строительство. На углу проспекта Металлистов и Большой Пороховской улицы решили возводить два пятиэтажных кирпичных дома, однако забыли, что здесь протекала река Чернавка. Река сверху засыпана, но русло сохранилось. Дома стояли по диагонали: один конец - на одном берегу, другой - на другом. Дома построили, но их повело винтом, угол наклона был более 10 градусов. 3дания так и не заселили, они простояли до 1961 года. Затем их снесли и построили точечные 9-этажные дома. Дополнительная редакция 11.04.2004г. Н.М.Шварёв. Примечания: 1Сведения получены от Яковлевой Александры Петровны, учившейся в этой школе до войны.назад наверх

Семейный доктор