вторник, 8 октября 2013 г.

С. Нилус. Поездка в Дивеево

http://dugward.ru/library/nilus/nilus_velikoe_v_malom.html#poezd


XIII
У отца игумена я просил благословения исповедоваться и причаститься. Ему же я сказал, что собираюсь идти на следующий день пешком в Дивеев.
Полный благодушия и сердечного гостеприимства, отец игумен, благословляя меня, предложил лошадок.
- Путь не близкий, да к тому же и жара - утомитесь!
Я отклонил радушное предложение.
Вечером была всенощная с соборным акафистом великомученику Пантелеймону. Началась она в половине седьмого, кончилась около часу ночи. Наутро - литургия. После трапезы жду своих спутниц. Проходит час, бьет два часа - их все нет. Не забыли ли обо мне? А, может, и не поверили: поблажил, дескать, барин, и не пойдет, да еще в жару такую. И правда, жара стояла такая, что мне, отвыкшему от ходьбы, отправляться в путь пешком в этот зной казалось даже и небезопасным. Только в половине третьего я не вытерпел - отправился за своими спутницами сам. Смотрю, собираются в путь, чай пьют наскоро.
- А мы за вами хотели сейчас идти!
- Торопитесь, сестрицы, а то я ходок плохой; до всенощной, боюсь, не успею дойти.
Собрались быстро. Ровно в три часа мы двинулись в путь.
Солнышко, еще высоко стоявшее на небе, заслонилось небольшим облачком, и облачко это стало росить на нас мелким, мелким, как сквозь тончайшее сито, дождичком. Одежды не смачивал он, а - так, точно освежающею росой обдавал. В другое время я бы не обратил на этот дождик внимания, но в Сарове, так близко от отца Серафима, ни одно явление не могло пройти незамеченным, и душа требовала ему должного объяснения. А объяснение просилось только одно - Бог за молитвы отца Серафима.
Предположение мое о том, что я плохой ходок, на этот раз оказалось лишенным основания. Вперед ушли я да старшая сестра, Евгения Ивановна; остальные, замешкавшись в Сарове со сборами, далеко от нас отстали. Шли мы с Евгенией Ивановной рядом параллельными тропинками, извивающимися около дороги в Дивеев.
Верст шест пришлось идти лесом. Зазвонили в Сарове к вечерне. Могучая медная волна догнала нас и плавно, благоговейно понеслась перед нами, одухотворяя мощные вершины кудрявых сосен и мохнатых, угрюмых елей. Какие-то прилично одетые богомолки на телеге проплелись ленивой трусцой мимо нас в Дивеев. Евгения Ивановна молчала, и мне не говорилось. Вековой бор плохо располагал к словоохотливости, да и не шла она как-то к моему молчаливому настроению: душа насторожилась. В ожидании прошли мы лес, вошли в открытое поле, засеянное гречихой; солнышко выглянуло из-за набежавших тучек, но уже не пекло, как в Сарове - был пятый час вечера. Ударило оно по серебру гречихи и точно бриллиантиками рассыпалось в росинках просеявшейся на гречиху тучки. Какая-то большая деревня встретилась на пути. В стороне - завод какой-то.
- Это - Балыково, - объяснила мне Евгения Ивановна, руду здесь плавят.
- Много ли до Дивеева?
- Да, верст еще шесть будет.
Пошли в гору. Песок сыпучий так и шуршит, оплывая под ногами.
Отставших сестер стало видно, торопятся, нас догоняют.
- Вот с этой горки и Дивеев будет виден, - сказала Евгения Ивановна.
Вскоре перед нами, верстах в пяти, поднялась к небу высокая колокольня; за ней показался и громадный дивеевский собор... Будущая женская лавра, по предсказанию отца Серафима, четвертый и последний жребий на земле Царицы Небесной. "Первый удел ея, - говорил батюшка, - гора Афон святая, второй - Иверия, третий - Киев, а четвертый, радость моя - Дивеев! В Дивееве и лавра будет. Не было от века женской лавры, а в Дивееве она будет. Сама Царица Небесная его Своим последним на земле жребием избрала. Стопочки Самой Царицы Небесной его обошли, и когда придет антихрист, ему на земле всюду доступ будет, а как дойдет до места, где Ея Пречистая стопочки прошли, так и не переступить, а обитель на небо поднимется. Во, радость моя, что будет! Но будет уже это при самом конце мира, а до тех пор Дивеев станет лаврой, Вертьяново (ближнее село) город будет, а Арзамас - губерния".
XIV
Дивеев весь существует, как и возник, чудом. Еще лет тридцать, сорок тому назад, отходя ко сну, сестры сплошь и рядом не знали, чем сыты будут; ни угодий таких, как в Сарове, ни капиталов, зерна даже в пустых закромах амбаров не было; а придет утро - откуда ни возьмись, является помощь, и Дивеев цветет и укрепляется за молитвы своего батюшки на диво и зложелателям своим, и благодетелям. Прочтите Дивеевский мартиролог за все время существования этой будущей лавры - он и неверующего наведет на размышление.
Оставалось до Дивеева не более трех верст. Все мои спутницы подтянулись, собрались вместе... Внезапная усталость, которой я не ощущал все время пути, точно сварила меня. В спине точно кол встал.
- Не отдохнуть ли нам, сестрицы?
- А что ж? Хорошо будет - наш и то ведь тоже к ходьбе не очень привычны: по нашей работе все больше стоять да сидеть приходится. И мы приуморились.
Как-то раз на охоте, утомленный знойным июльским полднем и продолжительной ходьбой по лесному дрому и валежнику, я повалился под первый попавшийся куст и уже заснул было, как вдруг почувствовал, что я весь искусан. Это были муравьи, целыми тысячами забравшиеся в одежду, - я лег на муравьиную кочку. С тех пор я с щепетильной осторожностью выбирал себе в лесу место для отдохновения. И на этот раз около перелеска, мимо которого вилась торная дорога в Дивеев, я тщательно осмотрелся и присел в тени кудрявой березки на истоптанной, избитой многочисленными и постоянными пешеходами тропинке.
Не успел я опуститься на землю, как буквально был облеплен муравьями. Откуда они взялись? Но одежда, руки, ноги так и закипели этими надоедливыми насекомыми. Я тут же вскочил, как ужаленный, стряхнулся: муравьи как-то сразу с меня осыпались; а сестры и говорят:
- Нет, батюшка, Царице Небесной, видно, не угодно, чтобы вы садились на пути в Ее обитель: надо идти.
Усталости моей как не бывало. Да! Видно, "взявшись за плуг, не следует оглядываться назад!" Царице Небесной не угодно! Да, где же это я в самом деле?
Какие это я по нашему, по мирскому, "дикие" слова слышу, да еще произносимые с такой силой убеждения, которая исключает всякую возможность какого-либо сомнения!
Я и сам убежден. Мне самому уже нисколько не кажется странным, что те или другие мои действия могут быть угодны или неугодны Царице Небесной. И что странно - такая внезапная как бы высота моя, поднявшая меня до Владычицы мира невидимого, меня ничуть не возвышает и не умаляет; я все тот же, но только вера моя уже не допускает никаких сомнений. Я знаю, что вступаю в мир сплошного чуда, что я иду не в Дивеевский женский монастырь, расположенный в Ардатовском уезде Нижегородской губернии, а в лавру, где игуменьей Сама Заступница рода христианского, где живет и действует, не умирая, дивный устроитель и попечитель обители отец Серафим Саровский. Грань между видимым и невидимым, помимо моей воли, нарушилась и слилась в один неудержимый поток безграничной веры, затопивший и ум мой, и мое сердце.
XV
Зазвонили ко всенощной, когда мы были уже на полях только что сжатой Дивеевской ржи. Вошли в ограду монастыря. Сестры повели меня к себе:
- Чайком хоть горлышко промочите - ведь, небось, устали, родимый! Ко всенощной еще поспеете: до второго звона еще далеко... Батюшка! Да вы никак всю дорогу шли без шапки?!
Действительно, я, сам того не замечая, всю дорогу, точно не смея покрыть свою голову, шел с непокрытой головой.
Выпил я у них, приветных, чаю, утолив нестерпимую жажду. Пора была спешить ко всенощной. Поблагодарив своих "сестриц названных", я пошел в собор.
В собор я вошел к самому величанию Божией Матери. Народу из мирских было немного. Простой народ разгар рабочей поры согнал весь в поле. Но громадный собор не казался пустым - своих, Дивеевских, было довольно, чтобы в храме без тесноты было много народу.
Когда отошла всенощная и стройные ряды нескончаемой вереницы монахинь степенными парами стали подходить и прикладываться к образу Божией Матери, я попросил близ стоявшую монахиню передать игумение через благочинную письмо врученное мне в Москве одной из глубоких почитательниц памяти отца Серафима Саровского.
Пока ходили с письмом, я, присев в темном уголке собора мог оглядеть его и был изумлен его великолепием: чудная живопись, масса воздуха, красота отделки, еще не вполне, правда, законченной, - вот оно, живое исполнение пророческих слов отца Серафима: "Саровские собору вашему завидовать будут!" Какая нужна была в то время вера у сестер, которым в своем захолустье не на что было купить маслица для лампадок, чтобы нести свой тяжелый крест абсолютной нищеты в уповании на вдохновенные слова своего батюшки! А ведь некоторые из сестер, его современниц дождались своего предсказанного собора. Подошла ко мне какая-то монахиня:
- Матушка игумения вас просит.
Опять пришли мне на память пророческие слова отца Серафима:
- Тогда, радость моя, и монастырь у вас устроится, когда игуменией будет у вас Мария, Ушакова родом.
Эта самая игуменья Мария, Ушакова родом, и звала меня теперь к себе.
На игуменском месте я увидал женщину, показавшуюся мне немного старше средних лет, необыкновенно бодрую и живую. Глаза так и смотрят сквозь всего человека!
- Это вы изволили передать мне письмо?
- Я, матушка игумения.
- Откуда приехали к нам?
- Я, матушка, с сестрами вашими, свещницами, пришел пешим из Сарова, а туда приехал из Орла, где у меня поблизости имение.
- Удивительно, как это вас наш батюшка привел к нам в обитель в самый праздник его святой иконы!.. Завтра от обедни прошу покорно пожаловать ко мне.
- Благословите, матушка.
Одна из спутниц, видимо дожидавшаяся моего выхода от всенощной, отвела меня из собора в гостиницу, разыскала заведующую, сдала ей меня с рук на руки и только тогда со мной попрощалась, когда убедилась, что меня как следует поприветили. Дали мне чистенькую комнату, накормили, напоили и спать уложили, совсем как в сказках, которые вечерами невозвратного милого детства рассказывала, бывало, убаюкивая меня, моя старушка няня.
Хорошо, гостеприимно в Сарове. Но только женская, любящая рука может так успокоить и устроить усталого путника: забываешь, что ты в гостинице и что ты, в сущности, человек здесь пришлый и вполне незнаемый. Но они, эти милые, любвеобильные сестры, должно быть, своей врожденной чуткостью, свойственной только женскому сердцу, узнают "своего" под всякою внешностью. А внешность моя по платью, по которому встречают, не была из внушающих доверие: весь я от дороги был запыленный, грязный, вид имел самый обтрепанный...
XVI
Солнышко едва поднималось над горизонтом, как я уже шел к Казанской приходской церкви села Вертьянова. Церковь эта имеет свою чрезвычайно интересную историю, как и все, впрочем, так или иначе относящееся к отцу Серафиму. Теперь пока эта церковь приходская, но ей с течением времени суждено быть теплым монастырским собором - так указал быть сам батюшка, а слово его не может не исполниться: сколько таких его пророческих слов уже дождались своего осуществления, "рассудку вопреки, наперекор стихиям" - по нашим, конечно, мирским скептическим понятиям!
Около этой церкви погребена святая основательница Дивеева, в миру - вдова полковника, Агафия Мельгунова, в монахинях - старица Александра. Поблизости расположены могилы и двух великих сердцем мирских послушников отца Серафима - Мантурова и Мотовилова.
Опять весь Дивеевский мартиролог восстал перед моими глазами: дивная нищета, принятая Бога ради, добровольно, из послушания, первым и пламенеющая любовью и верой сердце второго - вот они во главе со своим батюшкой и святыми старицами Дивеевкой общинки, первоначальники современной нам великой обители. Вера их не постыдила еще их и здесь на земле... а там-то, там-то что? Там, где они слышат теперь "глаголы неизглаголанные, которых человеку нельзя пересказать, и видят то, что око не видело, ухо не слышало и на сердце человеку не всходило"?!
Заблаговестили в соборе к обедне. Хороша литургия в Сарове, но что-то суровое слышится в саровских песнопениях: чудится в них возмездие Бога карающего. В Дивееве чувствуешь милосердие Божие: недаром, по вере сестер обители и по словам отца Серафима, здесь всегда присутствует Святая Игумения - Заступница усердная рода христианского.
После литургии я попросил отслужить молебен перед чудотворной иконой Умиления или, вернее, Радости всех радостей, как ее называл и повелевал всем называть сам отец Серафим.
Когда кончился молебен, я стал подниматься на ступеньки возвышения, на котором стоит икона, и вижу, и глазам своим, просто не верю: батюшкина икона - это та, та самая, которую я видел во сне перед отъездом в Сэров! Та самая, никогда мною до этого времени нигде не виданная, изображающая
Богоматерь в момент произнесения Ею слов к Архангелу Гавриилу - "се раба Господня, да будет Мне по глаголу твоему". Кроткий лик дивной Девушки, почти Ребенка, опущенные вежды, сложенные крестообразно на груди руки...
Можно ли словами передать тот благоговейный трепет, который всколыхнул всю мою душу при этом неожиданном явлении?! Пораженный таким чудесным открытием, не смея даже приложиться к самому чуду, я со слезами на глазах перекрестился и исцеловал маленькую икону, копию, как потом оказалось, чудотворной, поставленную в ее уголке, и только после этого целования дерзнул приложиться к самой Царице Небесной. Только это я приложился и хотел было уходить, не отрывая все еще глаз от дивного лика, как меня подозвала к себе игумения.
- Меня сильно поразило ваше у нас появление. Я узнала в подробности, как вы к нам пришли. Необыкновенное совпадение вашего прихода с нашим праздником заставило меня усмотреть в этом водительство самого отца Серафима по изволению Самой Матушки Святой нашей Игумений. Я велела освятить для вас иконочку, точную копию с чудотворной иконы; извольте ее взять в благословение от нашей обители, как бы от самого Серафима. Вот она, освещенная, стоит в уголке чудотворной иконы.
С этими словами игумения сошла с своего места, провела сама меня к иконе и дала мне ту маленькую, поставленную внутри рамы чудотворного образа, к которой я к первой приложился после молебна.
Я передаю все знаменательные и удивительные события, со мной совершившиеся, как летописец. Я не могу, не смею умолчать о них даже перед самой страшной боязнью присвоить себе, недостойному, значение, которого я не заслуживаю, не имею и заслужить никогда не буду в состоянии. Самый даже страх, привитый чуть не с колыбели, перед ядовитой и злой насмешкой мира, не может меня рстановить в рассказе о том, чего я не смею утаить как дела явно Божиего.
"О глубина богатства, и премудрости, и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неизследи-мы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему?.. Все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь".
XVII
Нетрудно себе представить, как я провел весь последующий после этого события день в обители. Не шла на ум еда - я носился, как на крыльях, боясь пропустить своим благоговейным вниманием все, что составляет святыню Дивеева. А святыня - это весь Дивеев и вся его святая любовь, которая прорывается, бьет ключом из каждого уголка этого удивительного места, из каждой келий, из каждого ласкового слова как самой игумений, так и всех виденных мной сестер.
Незабвенно до конца моих дней мое полутородневное пребывание в Дивееве! От каких "тяжких и лютых" спасет меня в дальнейшей жизни моей связанное с тобой воспоминание о твоей святыне, о твоей любви, дивный Дивеев!..
Вся батюшкина святыня - в Дивееве. Все полно им. Он невидимо здесь присутствует. Его присутствие до того здесь ощутимо, что невольно хочется спросит иной раз: как пройти к батюшке? да спохватишься и вспомнишь, что его нет, родимого, в том облике, который доступен непосредственному общению; а все-таки его присутствию веришь и чувствуешь, что он недалеко, что - здесь он, бесценный*.
В храме, в котором дальняя батюшкина пустынька обращена в алтарь, в витрине хранятся его вещи, все, что после него земного осталось. Епитрахиль его, поручи, крест медный, которым мать его благословила, отпуская в далекий монастырь, его лапотки, его полумантия, в которой он ходил постоянно,
______________________
* Эта тайна общения в Дивееве мира видимого с миром невидимым испытывалась не одним мной. Многие, бывшие в Дивееве, передавали мне что и они ощущали близость к себе о. Серафима. Более "простые сердцем" встречали его преимущественно в том месте Дивеева, которое зовется "канавкой Царицы Небесной", даже вступали с ним в беседу, как с обыкновенным старцем-паломником, и только знаменательность встречи и часто чудесное исчезновение из поля зрения очевидцев давали разуметь, что встреча эта не была из числа обыкновенных.
______________________
Псалтирь его, которую он всегда в мешочке носил за спиной с другими книгами Св. Писания, топорик, на который он опирался и которым работал... В алтаре, за престолом, у горнего места, лежит камень, скорее обломок того камня, на котором, стоя на коленях с молитвой мытаря на устах, он молился подряд тысячу ночей. Там же лежит обрубок с корнем того дерева, которое по молитве батюшки преклонилось в сторону Дивеевской обители в обличение гонителей его усердия к Дивеевским сестрам и неустанных его забот о них (см. Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря).
Любовь, которой окружены эти реликвии, не поддается описанию - во всем святое отношение к святыне: пылинке не дадут сесть заботливые сестры. Сестра, показывавшая мне святыню, видя мое благоговение, со слезами на глазах покрыла меня епитрахилью батюшки и дала поцеловать его крест. Сам отец Серафим рукой своей послушницы благословил меня - такое у меня было а эту минуту чувство.
XVIII
В келие матушки игумений я познакомился со вдовой Николая Александровича Мотовилова, Еленой Ивановной, необыкновенно доброй, приветливой и бодрой старушкой.
Удивительно прекрасна старость в Дивеевской обители!
Матушка игумения, показавшаяся мне женщиной средних лет, родилась, оказалось, в 1819 году. Елена Ивановна немногим ее моложе. Но какая бодрость движений, твердость походки, почти юношеский блеск глаз! Елена Ивановна, современница отца Серафима, видевшая его, слышавшая его речи - она - живая летопись монастыря. Я был по ее приглашению у нее в келие и не мог не изумиться богатству ее памяти и живым рассказам о прошлом и настоящем Дивеева.
- Все у нас, - рассказывала мне Елена Ивановна, - делается в монастыре батюшкой отцом Серафимом. В трудные минуты монастырской жизни все на него одного надеются и на его молитвы к Царице Небесной. - "Уж это, как батюшка укажет", - говорит в таких случаях игумения... и батюшка, действительно, указывает - смотришь - или чудом все устроится, или доброго человека Господь пришлет на выручку обители из затруднения. Вот теперь большая скорбь у нас: колокольня наша сорока сажен высоты стоит неоконченная. Строил ее наш епархиальный архитектор, да Господь попустил такому греху случиться - этот архитектор колокольню-то выстроил, да нынче весной возьми да убей свою жену. Над ним суд назначили, а к нам прислали нового; а новый нашел, что колокольня, вчерне уже совсем отстроенная, неправильно выстроена - наклон, будто, имеет опасный и прекратил работы. Было бы, кажется, над чем задуматься и чему огорчиться - не богата наша обитель капиталами - живем сами день за днем верой в о. Серафима! Доложили матушке игумение - "видно так батюшке о. Серафиму нужно!" - только и сказала наша матушка. Теперь повесили в середине колокольни отвесь, и мы все ждем, каково будет распоряжение о. Серафима. Нам говорят: "Сломать заставят вашу колокольню", а мы веруем, что выйдет от батюшки распоряжение для славы Божией и пользы обители*.
______________________
* Вера дивеевских насельниц не была посрамлена - колокольня теперь уже отстроена. Кажется, и "опасный" наклон признан даже полезным в архитектурном отношении в виду расположения Дивеева на полугоре. - Так печется о своих "сиротах" незримый архитектор.
______________________
Вы знаете - в Дивееве, где чему быть - все намечено было батюшкой еще при жизни, хотя телом своим он никогда в Дивееве не бывал. И все с необычайной точностью исполняется по его указанию. В эпоху Дивеевских смут, когда монастырю, казалось, грозило распадение (в точности по батюшкиному предсказанию), когда в дела монастыря вмешивались люди, стремившиеся изменить все батюшкины предначертания, те же люди, против своей воли, исполняли волю и указания батюшки. Шли против него, а делали по его.
Теперь в обители 950 сестер, а средств к существованию немногим разве больше, чем было, когда сестер тридцать едва не умирало с голоду, и тем не менее обитель процветает. Мы уже привыкли к чудесам, но и мы иной раз удивляемся - откуда что берется, откуда берется это изобилие всего и материального, и духовного? У нас все свое: свои живописные, свой кирпичный завод, сами свечи делаем нет, кажется, отрасли монастырского хозяйства, которая бы ни производила своим монастырским трудом на нужды обители.
Хорош ведь наш собор? Он почти весь - труд сестер наших. Дивен наш о. Серафим.
Да, дивен батюшка! Когда я читал его жизнеописание и историю Дивеева, свидетелей начала которой еще много в живых (в обители, кроме Елены Ивановны, я видел двух монахинь - современниц блаженного старца - мать Ермионию и мать Еванфию), я не мог все-таки себе представить всей силы чудес о. Серафима.
- Хочу теперь я показать вам, - сказала Елена Ивановна, всю свою святыню, которая пока еще у меня хранится. Ведь вы знаете, чем был для моего покойного мужа о. Серафим. Батюшка очень его любил. Долго мой муж упрашивал о. Серафима позволить снять с него портрет, и только после неоднократных и долговременных настояний батюшка согласился. Вот этот-то его первый портрет я и хочу показать вам - он необыкновенный: иногда он сурово смотрит, а иногда улыбается, да так приветно... Вот сами увидите!
В моленной Елены Ивановны, над небольшим столиком, на стене я увидал этот портрет.
Смотрите, смотрите: улыбается!
Да еще как улыбается!
Лицо, прямо обращенное ко входящему, улыбалось такою улыбкой, что сердце светлело, глядя на эту улыбку - столько в ней благости, привета, теплоты неземной, доброты чисто ангельской. И улыбка эта - не была застывшей улыбкой портрета: я видел, что лицо все более и более оживлялось, точно расцветало...
Что-то упало к моим ногам, и у ног остановилось. Я вздрогнул от неожиданности... Смотрю, у моих ног лежит апельсин. Не придавая ему значения, я наклонился, чтобы поднять его и положить на стол под изумительным портретом... Елена Ивановна меня порывисто остановила:
- Не кладите апельсин на стол - он ваш: его вам сам батюшка дает!
Я недоумевающе взглянул на Елену Ивановну. Как ни был я подготовлен к чудесам Дивеева, восклицание Елены Ивановны показалось мне странным - этак, подумалось мне, во всем можно усмотреть чудо. Нехорошее чувство зашевелилось во мне...
- Ваш он! Я вам говорю. Вам его батюшка дает. Чему вы удивляетесь - ведь, не воплотиться же для вас отцу Серафиму, чтобы из рук в руки дать вам этот апельсин. Неужели же можно назвать в наших местах, где мы все живем и дышим отцом Серафимом, случайностью это падение апельсина со стола к вашим ногам? Ведь вы и близко-то к столу не подходили... Я вам сейчас скажу, как попал ко мне этот апельсин: 22 июля на Марию Магдалину наша игумения именинница, из ее рук я получила его.
Несу его домой, да думаю: кому мне его дать? И, как все у нас делается по благословенно о. Серафима, я положила апельсин под его портрет, да и говорю: ты уже сам дай его, кому захочешь. Надо же вам было приехать сюда за тысячу почти верст и чтобы в день батюшкиного праздника этот апельсин со столика свалился к вашим ногам... Как же он не ваш? Как же это не сам отец Серафим вам его дарит?!
Я не стал противоречить. Нехорошее чувство сменилось светлой радостью веры, начавшей было колебаться*.
______________________
* Апельсин этот цел у меня и поныне. Конечно, он успел высохнуть за время с июля 1900 года по май 1903 года, когда я пишу эти строки, но вид и цвет апельсина он сохранил неприкосновенными - порча его не коснулаысь, даже пятнышка нет на этом Серафимовом даре.
______________________
На этом, однако, не кончилась моя незабвенная встреча с дорогой Еленой Ивановной. Продолжая наш разговор с ней, я рассказал ей о знаменательном сновидении моего знакомого, поведал о своем сне перед своим отъездом в Саров, о том, какая была виденная мной во сне икона.
- Вы не помните, в ночь на какое число вы видели ваш сон?
- В ночь с 18 на 19 июля.
- Знаете ли вы, что это за день 19 июля?
- Нет, не знаю.
- Это день рождения о. Серафима!..* Вы посмотрите только, под каким руководительством вы находитесь и как необыкновенно и знаменательно все с вами совершающееся. Для чего-нибудь важного привел вас к нам батюшка!.. Меня это до того поражает, что я хочу подарить вам великую святыню, доставшуюся мне от покойного моего мужа: возьмите себе эти три камешка - это осколки того камня, на котором о. Серафим молился тысячу ночей. Большой осколок этого камня хранится в алтаре, а эти - от того же осколка. Пусть они останутся в семье вашей как благословение отца Серафима.
______________________
* Теперь и того больше - день прославления его св. мощей.
______________________
- Спаси тебя, Господи, родная! За 800 с лишком верст не всякий может из наших мест собраться на поклонение твоей святыне, благословенный Батюшка!*
______________________
* "Тайну Цареву добро храните, дела же Божий открывати и проповедати славно" - не могу умолчать о двух чудесах, бывших на моей родине, в с. Золотореве Орловской губернии, от воды источника отца Серафима. Дочка нашего приходского священника, о. Никольского, девочка трех лет, после кори лишилась зрения на один глаз. Врачи осудили ее быть кривой после безуспешного лечения, продолжавшегося более года. После трех дней примачивания больного глаза водой батюшки, девочка, прежде целыми днями сидевшая в темном углу и не выносившая света, выздоровела совершенно и теперь вот уже третий год видит одинаково обоими глазами.
Сын станционного сторожа станции Золоторево, Савелия Суденникова, мальчик 5 лет, катался на салазках с горы, ударился пяткой со всего размаха о стенку. Ногу свело. Мучительные боли не поддавались лечению, продолжавшемуся более года. Была решена операция. Вода о. Серафима, которой растирали больную ногу, исцелила ребенка. На третий день применения чудесного лечения, мальчик, не ходивший более года, стал ходить, опирался на палочку. Боли же прекратились после первого растирания.
______________________
XX
От Елены Ивановны по святыням монастыря моей путеводительницей вызвалась быть одна наша орловская старушка помещица, временами живущая в Дивееве хороший и исполненный любви и веры человек. Мыс ней знали друг друга понаслышке.
- Не ожидала я встретить здесь представителя вашего рода!
- Почему так?
- Да родня-то вся ваша всегда были народ передовой: такое "отжившее" учреждение, как монастыри, как будто, непоказанное для вас место!..
- Чего не бывает на свете! Знаете - "Бог идеже хощет, побеждается естества чин". Надо думать, что побежден "моего естества чин!"
- Слава Богу! Я грешница, когда мне о вас сказала матушка игумения, не без некоторого сомнения отнеслась к вашему паломничеству.
- Какое же сомнение?
- Да, всякие бывают сомнения, - уклончиво ответила мне моя собеседница, - хорошо, что теперь могу сказать: слава Богу!
Я не стал допытываться. Человеку свойственно ревниво оберегать свою святыню, свой "бисер" от тех "свиней", которых так много теперь развелось на белом свете. Горькая, но, к сожалению, своевременная подозрительность!
С этой моей путеводительницей я посетил и обеих современниц отца Серафима - мать Еванфию и мать Ермионию. Они все в прошлом, эти две Божий старушки, но прошлое это до того живо в их воспоминании, в их одушевленных рассказах, что невозможное становится возможным - само время кажется остановившимся, прошлое настоящим, и хочется от всей души воскликнуть: "Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?.." Прошлое старушек - это настоящее и будущее Дивеева - исполнившиеся и исполняющиеся предсказания отца Серафима о будущем этого последнего жребия Царицы Небесной.
- Еще многого, необыкновенного и важного для верующей души, вы не успеете увидеть в Дивееве: надо здесь пожить, и не день, и не два, чтобы проникнуть во всю дивеевскую глубину, обнять дивеевския чудеса и все-таки, кажется, сколько ни живи - всего не обнимешь! - сказала мне моя спутница. - А вот по канавке пройти вам необходимо. Возьмите четки вот у этой послушницы и пойдемте вместе.
Я исполнил эту великую обязанность, заповеданную дивеевскими преданиями.
Канавка эта выкопана по указанию отца Серафима дивеевскими сестрами еще при жизни батюшки. Ей отец Серафим придавал необыкновенное значение. Сам никогда в Дивееве не бывши и заглазно планируя будущую обитель, он отметил то место, где явившаяся ему в видении Матерь Божия обошла ту часть монастыря, до которой во времена грядущие не посмеет коснуться рука антихриста. Канавка - то самое место, где прошли "стопочки Царицы Небесной". Идет она неправильной фигурой, приблизительно четырехугольником, и верующие должны ее обойти с молитвой Иисусовой и Богородицы, прочитав их полтораста раз. С последним ударом заступа, закончившим рытье канавки, отлетела в Сарове душа отца Серафима из того, что он называл своей "грешной плотью".
Помнится, А.С. Суворин когда-то описывал свое видение усопшего Ф.М. Достоевского. Мне врезался в память загробный ответ Феодора Михайловича, который он дал на суворинские сомнения о том, что нас ожидает "там", - "Умри прежде, тогда перестанешь сомневаться!" - Вера для жизни - все, а веровать можно или со слов Божественного Откровения: "если не будете, как дети, не внидете в Царство Небесное!" - или с примера святых Божиих подвижников, подкрепленного их чудесами и их боговдохновенными речами. Кто внимал житиям святых, тот знает изумительное согласие их "свидетельских показаний" о недоступном пока для нас мире сверхчувственных явлений*.
______________________
* Спиритизм сделал кое-какие из них доступными; но я имею здесь в виду не бесовский обман, а явления благодати и силы Божией.
______________________
Современное неверие стремится умалить значение слов святых, их власти над покорившейся им природой земли и человека; оно утверждает, что наслоение всевозможных суеверий исказило будто бы слова и действия Божиих угодников. Неужели же при живых еще свидетелях подвига отца Серафима возможны такие наслоения? Эти многочисленные свидетели так чтут его святую память, что ни себе, ни другим не позволят ни прибавить, ни убавить чего-либо из святых своих о нем воспоминаний. Надо видеть их, надо слышать их речи, как видел и слышал я, чтобы понять, какое богохульство заключено в малейшем к ним недоверии.
К чудесам Дивеева надо отнести и жизнь его "блаженных", несущих на себе тяжкий и для многих неизъяснимый подвиг юродства Христа ради. Несколько лет тому назад скончалась изумительная по своей прозорливости и другим духовным дарам блаженная Пелагия Ивановна, несшая свой нечеловеческий подвиг по благословению отца Серафима. На небесах, в книгах ангельских записано, сколько человеческих душ спасено этим "вторым Серафимом".
Ее преемственно сменила и теперь еще живущая в Дивееве, так называемая, Паша Саровская. Ее я видел мельком, не без тайного жуткого страха, на крыльце ее келий.
Когда я заходил к ней, она легла отдохнуть и никого к себе не допускала. Я мог только войти в ее комнату, всю увешанную иконами, и помолиться. Блаженная лежала за ширмочкой. Я слышал, как она точно в забытьи шептала:
- Божечке - свечечка! Божечке - свечечка! Божечке - свечечка!
К кому относились эти слова, и в чем заключался их таинственный смысл, для меня осталось непонятным...
Конечно, вторую ночь, проведенную мной в Дивееве, я заснуть не мог. Какой-то безотчетный страх напал на меня. Что-то грозное и страшное чудилось мне в каждом едва уловимом шорохе, в таинственном дыхании лунной ночи, в бледном полумраке моей комнаты. По коридору гостиницы бесшумно летала испуганная большая летучая мышь, точно выходец из неведомого, зловещего мира; изредка толкаясь о потолок и шлепаясь при своем падении на пол, она тем еще более раздражала мои натянутые нервы. Едва приподнялась для меня завеса чудесного, а человеческий организм уже не был в силах выдержать наплыва неизведанных, полных тайны впечатлений. Вот почему нам здесь открыто, как сквозь тусклое стекло, "в зерцале или гадании". Не то будет там - "лицом к лицу" Велика и дивна премудрость Божия!
XXI
Бессонная ночь не утомила меня. Предутренний кратковременный сон настолько меня укрепил, что, вставши часов в шесть утра, я чувствовал себя совсем свежим. Иеромонах, служивший со мной вместе молебен у св. источника, опять встретился со мною в Дивееве. Тоже, как и я, он пришел, оказалось, пешком из Сарова. Надо было торопиться мне обратно в Сэров к исповеди. Из Вертьянова привели мне пару лошадей. Я пригласил о. иеромонаха ехать с собой...
Прощай, Дивеев! Прощай, твой привет, твоя ласка! Прощай, твоя несравненная святыня! Увижу ли я когда тебя на этом свете? Или же доведется мне увидать тебя, во всей твоей славе вознесенным на небо от посягательства нечистой руки антихриста? Увидеть уже духом, конечно! - Бог весть, но уже не забыть мне тебя до конца дней моих!..
День в Сарове, суббота, весь прошел в приготовлении к принятию страшных и Божественных Св. Тайн. Исповедовался я у духовника пустынной братии, о. Валентина. Самочувствие мое стало несравненно лучше: кашель почти прекратился, а другая моя болезнь тоже не дала себя почувствовать: в первый раз с окончания гимназии я почувствовал себя почти здоровым.
Вечером я отстоял Саровскую продолжительную вечерню, но уже утрени выстоять был не в состоянии. Вышел я из собора около полуночи. На небе ни облачка. Во всем своем серебряном блеске сияет полная луна. Белые колонны собора светятся, отражая свет лунного сияния...
- Святии Архангели и Ангели, молите Бога о нас! Святии пророцы и апостоли, молите Бога о нас! Святии великомученицы и мученицы, молите Бога о нас! - благоговейным полушепотом произносят чьи-то молитвенные уста... Небольшая фигурка с непокрытой головой, с котомкой за плечами, в лапотках, с палочкой в руках, стоит вся залитая лунным светом и кладет глубокие, до земли, поклоны, обращаясь с крестным знамением на все Саровские храмы. Помолилась эта фигурка и тихими шагами, опираясь на свою палочку, пошла и потонула в ночной тени, брошенной монастырскими зданиями.
Необъяснимый прилив любви и нежности, не то сожаления, не то родного участия, потянули меня следом за странником. Почти около могилки о. Серафима я его догнал и, не говоря ни слова, сунул ему какие-то первые, попавшиеся под руку, монеты.
- Спаси тебя Христос, раб Божий Сергий!
- Откуда ты имя мое знаешь?
- Господь посылает узнавать своих! Помяните раба Божия Андрея! Храни вас Господь!
Фигурка тихо отошла и скрылась в глубине ночи. Я успел только разглядеть чудесный, глубокий взгляд, да высокий, открытый лоб, с откинутыми назад длинными, вьющимися волосами молодого, красивого лица. Кто ты, раб Божий Андрей? Отчего мне так сразу тепло и радостно стало на сердце, точно встретился я не с тобой, безвестным, а с близким, дорогим, любимым существом?
Не общая ли небесная родина, далекая, едва достижимая, едва постижимая, не она ли потянула друг к другу с неудержимою силой наши изболевшия души? Не воспоминание ли о ней, небесной, озарило тихою радостью мое больное, исстрадавшееся от бесчинной сутолоки сердце?! Бог знает!
XXII
За литургией на следующий день напало на меня то состояние духа, которое отцами церкви называется "нечувствием".
Полная невозможность сосредоточиться в молитвенном настроении, скука, физическая усталость, тоска в ногах, тоска в сердце, какое-то непонятное душевное томление - хоть беги вон из церкви. Даже мысли какия-то богохульные стали неотвязно лезть в голову.
Не в первый раз доводилось мне испытывать такое настроение - и всякий раз с особенной силой оно охватывало меня в день причащения за литургией. Чувство Иуды, какое-то духовное предательство. Не даром же, когда Господь с такой силой говорил иудеям о Себе как о хлебе сшедшем с небес, который должно есть, чтобы жить во веки, "многие из учеников Его, слыша то, говорили: "Какие странные слова! Кто может это слышать?" и с этого времени отошли от Него и уже не ходили с Ним". Надо самому пройти через это чувство перед великим и страшным таинством св. причащения, чтобы его понять и оценить по достоинству. Само оно не поддается описанию, которое могло бы выставить его в надлежащем свете. Но горе человеку, который поддастся и предаст себя этому чувству. Так было с - Иудой и с графом Л. Толстым, если верить его "исповеди".
"И по хлебе тогда вниде в онь сатана", - говорит святой благовестник Иоанн о предателе своего Господа...
Вдруг точно освежающая струя чистого воздуха влилась в мертвящую скуку моей тоскующей души... Слеза молитвы тихо скатилась... загорелось сердце и исполнилось блаженной радости перед грядущим великим таинством... Рядом со мной на коленях, охватив руками склонившуюся до земли голову, весь отдавшись пламенной молитве, стоял раб Божий Андрей, мой вчерашний странник.
Я не заметил его прихода, не видал, как он встал рядом со мной, но я всем сердцем своим почувствовал чью-то, должно быть, его, близость, и молитва его невидимо перелилась из его переполненного в совсем было закрывшееся для молитвы мое сердце... Перед св. чашей я стоял уже не как Иуда-предатель, а как разбойник, Его исповедующий. - Твоя молитва, раб Божий, спасла меня от страшного осуждения!..
После причастия я не нашел в соборе моего молитвеника. Не сказав мне ни слова, даже не взглянув на меня за все время, пока шла литургия, он ушел так же незаметно, как и появился.
Мой о. иеромонах, спутник из Дивеева, служивший в сослужении с о. игуменом и очередным иеромонахом обедню, за которой я сподобился причаститься, зашел за мной в монастырскую гостиницу, и мы вместе отправились до трапезы на могилу батюшки отслужить последнюю панихиду, в келию его - пропеть последний молебен. Послушник из гостиницы, Миша, да я составляли клир. Ах, какое это дивное чувство молиться не по заказу и не за заказной требой! Петь самому и в то же время самому молиться!..
Из батюшкиной келий знакомым уже путем мы пошли с о. иеромонахом к св. источнику. В этот день и он, и я - должны были уехать из Сарова. Кашля моего как не бывало, другая моя болезнь настолько ослабела, что я чувствовал себя почти здоровым. Только в левом ухе от моего жестокого носоглоточного катарра оставалась глухота, еще не затронутая благодатным действием чудесного лечения.
В купальне источника я встретил опять раба Божия Андрея. Он только что, видимо, выкупался. Вода со смоченных волос течет струйками по радостному лицу... сам весь такой маленький, тщедушный, а глаза, огромные, из-под высокого белого, как слоновая кость, лба так и улыбаются приветливой улыбкой. - Опять Бог привел свидеться! На этот раз это была наша последняя встреча. Последнее мое купанье в источнике о. Серафима довершило мое исцеление: томившая меня глухота и шум в левом ухе исчезли моментально, как только я успел плеснуть на него водой из-под крана благодатного источника.
В вечер того же дня я уехал из Сарова. Прощаясь с Саровским о. гостинником (так зовутся заведующие монастырскими гостиницами), я поведал ему свою радость.
- Воздайте, - сказал он, - благодарение Господу! Наш о. Серафим непрестанно подает за свои молитвы исцеление верующим. Так и я вот, грешный, за его святые молитвы исцелен был от жестокой лихорадки водой его источника. Да не я один: любого из нашей братии спросите - ни одного не найдете, кто бы не пользовался в своих недугах благословенной водой святого источника. Калек, расслабленных, параличных к нам возят' отовсюду. Какие с ними-то чудеса бывают!.. Наш батюшка всех приемлет и за всех молитвенно предстоит перед Господом!
Видимо, исцеления здесь не в диковину. Какой бы гвалт подняли католические монахи, доведись чуду моего исцеления совершиться в местах их паломничества! Сколько бы протоколов было написано, сколько бы рекламных статей было напечатано! Может ли с чем быть сравнима эта благоговейная простота:
- Воздайте благодарение Господу!
И только. Прославление святого места со смиренной верой предоставлено Самому Господу. Это, действительно, вера, это истинно та любовь, которая "не ищет своего".
XXIII
Обновленный и телом, и духом вернулся я домой. Узнал о пожаре, о котором я уже писал в начале своих воспоминаний, узнал и еще нечто более удивительное. Служанка наша, девушка еще очень молодая и редко-чистой души, две ночи подряд видела один и тот же сон: приходил к ней какой-то неизвестный ей сгорбленный старичок, одетый во что-то похожее на свитку и подпоясанный чем-то в роде полотенца. Старичок этот все просил ее доложить о своем приходе, а я ему, будто, все отказывал в приеме. В последнюю ночь перед моим отъездом в Сэров, с 18, стало быть, на 19 июля, когда и мне снились две иконы Божией Матери, старичок опять явился во сне нашей Анюте и опять просил меня вызвать к нему. На этот раз я, будто, ответил: "Хорошо, сейчас к нему выйду - пусть подождет!" - а старичок, которому мой ответ был передан, смиренно сказал: "ну что-ж, я подожду! Я ведь у вас здесь часто бываю!"
19 июля вечером я уехал в Саров, и сновидение более не повторялось.
Я показал служанке портрет отца Серафима, данный мне в благословение отцом игуменом, и в отце Серафиме она тотчас признала виденного ей во сне старичка.
Был ли то, действительно, отец Серафим - один отец Серафим знает!
Что касается меня, то я знаю только, что все описанное мной здесь одна сущая правда. Ум мой говорит мне: умолчи о случившемся, сохрани его в сердце своем и для близких, которые поймут тебя и не осудят, потому что и тебя знают и знают все с тобой бывшее; а сердце, пламенеющее любовью к угоднику Божиему, властно требует громкой благодарности, запрещает лукаво мудрствовать и... странно: когда хозяйственный недосуг и горькие заботы, которыми так отравлена жизнь работника на черноземной ниве, вынуждали меня отвлекаться от велений сердца, я вновь начинал, хотя и смутно, чувствовать как бы возвращение своих исцеленных недугов. Брался за перо, и опять ни тени прежнего нездоровья... Дивен Бог во святых Своих, Бог Израилев!
XXIV
На этом месте 27 августа 1900 года была закончена моя рукопись и была готова, чтобы сдать ее в безбоязненные руки тех искренних и честных людей, которые наперекор ядовитому дыханию злобного духа века сего, не убоялись бы напечатать ради Божией и св. угодника славы мое немудрое повествование. Но прошел год, а рукопись все лежала и лежала...
Что помешало мне?
Прежде всего - неуверенность в действительности и длительности моего исцеления: а ну как и в самом деле экзальтация, самовнушение?! "Да не будет ми лгати на святого!"
Неуверенность эта поддерживалась еще и тем, что, чем дальше отходило в область воспоминаний мое путешествие, тем здоровье мое становилось все хуже и хуже, хотя ухудшение это, как небо с землей, не могло сравниться с тем, что я испытывал до своей поездки. Я все чего-то ждал, или, вернее, меня что-то удерживало, а тем временем первый пыл благодарности стал понемногу затихать.
Соображения чисто человеческого эгоизма, самолюбивого страха - что скажут? Да нуждается ли святой в моих неумелых прославлениях? Да принесет ли мое повествование кому-либо пользу взамен насмешки и глумления мира, которыми я несомненно буду удостоен? - Все это исподволь заставило меня забыть то, что я считал своим долгом, пока не грянул гром, и я не... перекрестился.
Ровно год истек с того дня, как я окончил писать свои воспоминания о Сарове или Дивееве: я простудился на полусмерть, и мой недуг с такой силой вдруг возобновился, что моя душа три недели подряд буквально расставалась с телом. Опять спасла меня вода из св. источника отца Серафима, оставшаяся у меня в небольшом количества от раздачи верующим, и только она одна, потому что в это время я других лекарств не употреблял.
В возобновлении своей болезни, и притом с такой ужасающей силой, я усмотрел наказание Божие и, уже не давая места никаким сомнениям, решил отдать свою рукопись в печать.
Верующим - на радование, сомневающимся - на укрепление, миру - на поругание.
27 сентября 1901 г.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Почти четыре года прошло со времени напечатания этого очерка в "Московских ведомостях". Послужил ли он и в какой степени великому делу прославления св. мощей преподобного Серафима, мне неведомо, но тяжкое нападение "исконного человекоубийцы" пришлось-таки мне испытать на себе за Серафима или, по крайней мере, за мою любовь к этому великому Божиему угоднику. Было ли это Божиим испытанием моей немощной веры, или ненавистью "врага", не дано мне того знать; но вот что произошло со мной почти вслед за окончанием печатания этого очерка.
Я заболел вновь и все той же тяжкой болезнью, от которой я был исцелен в Сарове. В ночь со 2 на 3 января 1902 года, как последствие этой болезни, со мной случился глубокий обморок. Почти всю ночь со мной провозились мои домашние и только под утро заснули утомленные, видя, что и я забылся в полуобморочном сне от тяжкого истощения.
Но Серафимова любовь бодрствовала. Утром мне стало немного легче, и я кое-как мог выйти к утреннему чаю в столовую. Горничная наша, Татьяна, подавая мне чай и соболезнуя о моем здоровье, вдруг обратилась ко мне:
- Сон, барин, я про вас нынче ночью видела удивительный. И сама не знаю - ни то во сне я это видела, ни то въяве. Дело так было: провозились мы с вами, почесть, всю ночь и, как вас уложили, я пошла на кухню да у стола, как была, не раздеваясь, и прикорнула головой на стол, ну, не больше как на полчаса. Вижу это, во сне, стало быть: вы, больной, сидите в столовой, в халате на кресле, а какой-то старенький, сгорбленный старичок стоит в пол оборота к Спасовой иконе. Смотрю - на балкон дверь открыта и морозом так и прохватывает с надворья. - "Батюшка! говорю я. - Кто вы такой?" - "Я, - говорит, - отец Серафим Саровский". - "Что вы тут делаете? Зачем дверь-то открыта? Ведь так мы барина простудим!" - А он мне на это: "Я молюсь о здравии твоего барина; а что дверь-то открыта, так ему воздух нужен!" - и с этими словами отец Серафим махнул своей ручкой по направлению к двери и стал невидим, а я проснулась.
Я послал за священником, и в этот же день у нас служили панихиду по отцу Серафиму, а к вечеру меня свезли в Орел поближе к медицинской помощи, где мне было объявлено, что, если в течении 7 - 8 дней мне не будет сделана операция, то смерть моя неизбежна. Орловской хирургии меня боялись доверить, а в столицу ехать было не с чем. Оставалось умирать, и я стал готовиться к смерти. Меня особоровали, но уговорить на операцию не могли.
Спокойно смотрел я тогда в глаза надвигающейся смерти. Может быть, оттого я и был спокоен, что это не была настоящая смерть, как показало будущее; но самочувствие было безнадежно: я, что называется, таял не по дням, а по часам. А доктор, меня лечивший, все торопил с операцией.
Серафим дал денег.
На другой день после моего приезда мне эти деньги были почти насильно навязаны двумя добрыми человеческими душами, которым я и без того был сверх головы должен, и меня увезли в Петербург к профессору Е. В. Павлову. Операция была сделана профессором - минуты считали - так тяжело было мое положение.
Вот что означали слова Серафимовы: ему воздух нужен. Его жест ручкой и путь указал мне к этому воздуху. Петербург лежит как раз в направлении того балкона домика моей бывшей усадьбы, который был виден во сне Татьяной.
Я выздоровел для докторов, по крайней мере, нечаянно. Месяцев шесть спустя я уже совершенно здоровый заезжал в Петербург благодарить их за уход и труды. Они глазам не верили, чтобы можно было так поправиться:
- Вам операцию делали для очищения совести - вы должны были умереть. Теперешнее ваше здоровье - чудо, и только это чудо и могло вас спасти.
Это было чудом преподобного Серафима!