четверг, 22 марта 2012 г.

      Воспоминания о прот. Модесте.
      Интервью с иереем Михаилом
      Преображенским. №2.


Д.М.     Я думаю, тут действительно очень трудно вычленить, когда вспоминаешь жизнь, вот сплетенную с чьей-то. Вот я с отцом Серафимом также точно мучаюсь. Когда начал говорить, надо всю свою жизнь рассказывать, потому что она вся прошла с его вместе. И, когда ты беседуешь обо всем своем, то волей-неволей получаешь советы какие-то, маленькие крошечные сведения о жизни,  что-то еще такое.

               Поэтому, наверное, вот, если вычленять, то самые биографичные вещи. Вот, скажем, если что-то в подробностях каких-то помнится о семье, о жене. Вот то, что она из монастыря, это хорошо, но, может, какие-то детали…. Он рассказывал, как это было?

о М.П.   Дело в том, что я ее не видел. Она умерла еще до того, как я пришел в Лисий Нос. И батюшка Модест был…. Я чувствую, что он о своей жене постоянно как-то вот молился и вздыхал. Потому что ему, конечно, не хватало жены. И из детей, из трех, которых они родили, у него остался в живых один только Валентин, который за папой хорошо ходил все время….Жили они вдвоем, так вот, бобылями. Но не одинокими, а вот друг для друга.

                Отец Модест все молился и хотел, чтобы Валентин женился. К ним приходили любящие очень прихожанки наши. Там была Оля с двумя девочками, вдова. Но, как-то дело это не пошло. Вот. Как это все сейчас устроилось…. Я тоже в чужую жизнь лезть -то особо не хочу. Вот. Но помню, как батюшка их привечал, этих девушек. Все надеялся, что на кого-нибудь Валентин обратит внимание. А Валентин…тоже очень скромный, очень молчаливый человек…. Ну ….ну не кавалер (улыбается).

                Он любил одиночество. Он любил на яхте в залив выходить. У него была своя, он сам своими руками сделал себе …лодочку. Вот.

Д.М.        Он помогал отцу по храму или он не был …
о М.П.     Нет, по храму он не помогал. Он вел все домашнее хозяйство целиком и в церковные дела он как-то так не входил. Только молиться приходил постоянно. Молиться – да. Видимо, вот эта тихая молитва, это то, чем обладал батюшка Модест. Потому что жил он в своем доме, занимал только маленькую комнатку, которая, наверное, была половину вот этой моей комнаты. То есть, это там квадратных метров, наверное, восемь, не больше. И там была вот так кровать, святой угол и аналой, в котором были какие-то молитвенники.

Д.М.         Такой монашеский….
о М.П.      Да, он, по-видимому, как вот был воспитан монахинями в этом молитвенном предстоянии, так вот он жизнь свою и провел. В тишине, в достоинстве таком священническом. Он не выходил за рамки дозволенного священнослужителю никогда, судя по тому, как он жил. Очень строго, аскетично. Но в комнате его стены были наполнены фотографиями его умершей дочки, его сына и жены, и…. Вот эта вот семейная такая обстановка, которая была ему, видимо, очень дорога. Ему ее не хватало. Но, когда он ее лишился, он, видимо, ушел в свое внутреннее монашество в такое… И так вот монахом, молчальником, наверное,  все свои последние годы и провел.

Д.М.         А кто был его духовником? Был ли у него какой-нибудь духовный руководитель, либо старец, либо авторитетный человек такой для него, к которому он сам ездил?

о М.П.      Я не могу сказать, что он…. Он при мне никуда не ездил. Мне кажется, что он ходил к епархиальному духовнику. Как положено там. Тогда был у нас отец Кирилл епархиальным духовником. Видимо, туда он приходил, когда имел возможность и когда имел необходимость исповедоваться.

Д.М.          А монахини, которые воспитывали, они жили где?
о М.П.       В Вышнем Волочке.
Д.М.          Но это были не монастырские монахини?

о М.П.       А тогда монастырские монахини были разогнаны по домам, но это были монахини того монастыря, который был в Вышнем Волочке, где был этот храм Пресвятой Богородицы с ножичком.

Д.М.          Что это за история с ножичком?
о М.П.        Ну я не могу сейчас рассказать, потому что… Это все в книжке, которую про Вышний Волочек  написали. Такая голубенькая книжка. Отец Модест мне ее показывал, эту книгу. Она, скорее всего, есть у Валентина, его сына. Поэтому лучше там эту историю прочесть, чем в моем плохом пересказе ее выслушивать.

Д.М.           Его отца репрессировали после войны, да?
о М.П.        Он, по-моему, даже во время войны был репрессирован, а после войны был выпущен и послужил дьяконом. Дьякон Борис. Вот. Прослужил, но тоже под какими-то гонениями.

Д.М.            А репрессировали за то, что был дьяконом?
о М.П.         Его репрессировали за церковность вообще.
Д.М.            И маму тоже?

о М.П.         Точно также, как и маму, да. Поэтому отец Модест остался сиротой и после войны вот как сирота поступал в семинарию, в академию, ее заканчивал. И за ним присматривали вот эти только монахини. Он жил в общежитии, насколько я знаю.

Д.М.             Он не писал ничего о себе, мемуаров, естественно, никаких? То есть, не осталось каких-то источников о нем?

о М.П.          Опять же лучше спросить у сына, потому что мне ничего из его записей не доставалось. Но я помню, как он радовался, когда к нам пришел Женя Санин, поэт. И он его очень привечал. Он, вообще, привечал людей творческих и очень их приближал, пытался ими руководить. Он так  вникал в их беды, в их во все  житейские передряги и очень за них молился. Вот Женя Санин к нему надолго прилепился, а он теперь сам уже монах. Да, сам постригся, принял постриг с именем Варсанофий, мощи которого он обретал в свое время. Участвовал в обретение мощей.

                      Вот. Это мне помнится. С Женей Саниным мы сидели об руку за столом и пытались писать наперегонки с ним стихи, что это очень увлекательно. Мы в юности буриме увлекались, писали всякое….(смеется). Ну, студенты есть студенты. Это все-таки такое не совсем бездарное развлечение.

Д.М.             А вот сейчас, когда Вы стали священником, что вспоминаете из тех, небольших, может быть, наставлений, которые он давал, что оказалось актуальным? Потому что, может быть, просеялось временем многое, но что-то осталось вполне определенно.

о М.П.         Для меня очень важным остался его вот этот молитвенный пример просто, не то, что он давал какие-то наставления вслух и словами, а, скорее, своими  делами давал пример для подражания. Он каждое утро вставал на молитву вне зависимости от того, надо ему в храм идти или не надо, есть служба или нет. Вот он утром молился и поминал всех своих прихожан по запискам, которые у него были. То есть, его вот это вот ежедневное неуклонное предстояние перед богом, оно совпадает с тем, что отец Василий высказывал таким афоризмом как “от Бога не отдыхают”. Вот это “от Бога не отдыхают” у отца Модеста было очень ярко.

                      Вообще, если сравнивать отца Модеста с отцом Василием, то батюшка Василий он так ярко и афористично всегда высказывался, а отец Модест молчал, оправдывая смысл своего имени – скромный. Вот, скромным можно назвать такого человека, которого в кампании невозможно заметить. Вот он пришел и ушел, и никто этого не заметил. Вот он обладал этим свойством, он, действительно, смиренный. Он будет среди общества сидеть, он даже возглавлять будет трапезу, он скажет какие-то два-три добрых слова пастырских, таких, ну, банальных даже. Вот, ничего яркого, ничего многообразного, ничего запоминающегося. И потом посидит, поблагодарит и уйдет. Вспомнить об этом будет потом нечего совершенно.
                     Он, действительно, имел смирение. Его было очень трудно заметить и запомнить во всех вот этих вот его проявлениях, которые он…. Он незаметно жил. Он тихо жил. Безмолвно жил. А это примерно то, о чем мы молимся – “да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте”.

                       Это примерно также, как вот с Иоанном Лествичником. Казалось бы, великий святой, да, великий монах. От него остался труд такой “Лествица”, восхождение духовное там, много хорошего написано…Но в житии о нем – пол страницы, потому что нечего писать. В юности пошел в один монастырь, там жил до зрелых лет, подвизаясь успешно. Потом перешел в другой монастырь, где жил до старости, подвизаясь успешно. Написал “Лествицу”, оставив монахам свой труд, и скончался тихо в Господе. Все (смеется). Вот и все житие. Нечего писать.

                        Вот как раз то, что нечего писать, наверное, и является качественной характеристикой смиренного человека. О нем нечего писать. Хотя, может быть, многие, кто был поближе, кто с ним жизнь бок о бок проводил, они могли бы о нем гораздо больше рассказать и мелочей, и привлекательных всяких рассказов и историй интересных…

Д.М.              Ну, а прихожане… Вот, скажем, можно быть не заметным, лично не высовываясь. Но, все-таки, наверное, не только поминать, но еще как-то руководить их жизнью надо. Для этого надо их знать и общаться. Вот как-то вот это общение…

о М.П.           Вот такого приказного руководства, которое бывает в некоторых приходах, когда священник диктует свою волю прихожанам, у отца Модеста не было. Он как-то оставлял все место Богу. А сам всегда оставался на втором, на третьем плане…ну, таким помогающим. Который может что-то подсказать, который может, скорее, по любви помолиться за людей и….. как-то их просто пожалеть…. Я бы не сказал даже приласкать, потому что отец Модест был в каком-то смысле сухой человек, неласковый. Ласкового общения он никогда не давал. Хотя…. Ласкового общения от него было не дождаться. Он всегда был сух и отчужден и ко мне обращался только на Вы. Это было подчеркнуто-уважительное такое отношение, в котором чувствовалась дистанция. Но при этом я чувствовал очень теплое к себе отношение, что он постоянно молился.

Д.М.                То есть, это не высокомерная дистанция?
о М.П.             Это не высокомерная дистанция, нет. Но это такая вот уважительная тихая дистанция, когда….. Нет, были моменты, когда он расчувствовался, и у него это – ты – проскакивало, более такое, ну, теплое, семейное. Но потом он тут же спохватывался как-то, так вот отшатывался и на Вы. Потому что, видимо, чувствовал, что эмоции начинают сердце трогать, а он, по всей видимости, хранил постоянно сердечную тишину, был молчальником. Вот. Это я могу о нем сказать.
                                                                        Беседу вел Дмитрий Михайлов.
                                                
                           

понедельник, 19 марта 2012 г.

Воспоминания о прот. Модесте. Интервью с иереем Михаилом Преображенским.

Д.М.  Ну что, можно говорить?

о М.П.  Ну, на какие вопросы будем отвечать?

Д.М.  Я думаю, самые простые. Наверное, первый вопрос такой тривиальный – когда и как Вы впервые познакомились с отцом Модестом? При каких обстоятельствах это было?

о М.П.  Мне кажется, в девяносто восьмом году это было. Я был переведен в храм Лисьего Носа, пришел туда дьяконом служить. В этом храме тогда был настоятелем отец Валерий. Он был новым настоятелем, отец Олег только что умер, старый настоятель. И меня прислали к этому новому настоятелю дьяконом, и он меня тут же, как нового человека, сделал помощником председателя приходского совета.

           Вот. И меня воспринял приход как такую засланную лошадку темную. Там уже служил отец Модест, который периодически болел. У него были сердечные приступы, он частенько лежал в больнице. Вот. Но я, пообщавшись со всеми священниками, которые в храме были, как-то отца Модеста почувствовал. Что вот настоящий батюшка, который молится, который скорбит, делает свое священническое дело.

           И…он в какой-то такой тишине пребывал всегда. Вот по-настоящему его образ жизни, его поведение, они соответствовали имени, которое скромность обозначает.

         Вот. Он такой вот и был всегда, скромный. Его было сперва как-то даже не видно и не слышно. Он приходил служить в свою череду, мы с ним служили. Я с ним как дьякон. Ну, ко мне было сперва очень осторожное отношение, настороженное даже. Потому что я думал…. Они, наверное, думали, что новый настоятель очень круто взял быка за рога тогда…

Д.М.    Контрольная функция (смеется).

о М.П.    Да. И там были такие, отцом Олегом наработанные каналы, с Германией связь… Немцы местным старым жителям, участникам войны и пострадавшим в блокаду, присылали гуманитарную помощь в период перестройки. Тогда это еще было очень существенно и важно для людей, для их просто выживания. И тогда такое неприятное было событие, когда эти деньги были изъяты, какие-то были сделаны на них приобретения. А людям эти деньги были не выданы. И те, кто в этом был осведомлен хорошо, они подвергались гонениям. На них нужно было писать какой-то компромат.

            И вот я тогда от этого письма отказался, не стал ничего… Но меня пытались принуждать при помощи поклонов, которые делать нужно было на клиросе перед людьми. Но я стоял вот, была служба, а я в течение всей службы делал пятьсот земных поклонов.

Но…. Поклоны, так поклоны. Послушание выше поста и молитвы. Стоял и делал, и делал эти поклоны.

            Вот. Но, ничего, ни письменного, ни устного против людей (смеется), которых я, в общем-то, практически еще не знаю, никаких доносов. Это, вообще для меня было мерзко – я магаданский мальчишка. Вот. У нас доносы как-то не практиковались. А там, вот мне прямо как-бы прямо дали сдиктовать – довожу до Вашего сведения…то-то-то-то.

           Ну…. Вот нашла коса на камень. И люди тогда меня признали. Когда увидели, что я нахожусь под гонениями. Что меня “плющат и таращат”.… Вот. Стали мне приносить подкормку какую-то – меня лишали заработной платы. На месяц, на два лишали заработной платы в качестве штрафа за непослушание.

             Но я никакие месяцы в жизни так счастливо и изобильно в своей семье не проводил, как месяцы, когда меня лишали заработной платы. (Смеется…) Потому что люди, конечно, погибнуть не дадут. И вот с того времени у меня как-то с отцом Модестом растеплелись отношения, потому что он увидел, в каком я положении. Ну и когда закончились все передряги, когда настоятель сменился, стал настоятелем отец Модест, мы с ним уже рука об руку, в общем, старались быть. Я за него всегда стоял горой, потому что он был частенько в больнице, был болен. Нам присылали одного, второго, третьего командировочного священников. Хороших батюшек там присылали.… Вот. И все было нормально. Справлялись.

               Восстанавливали колокольню, отремонтировали всю электропроводку в храме. То есть, я занимался хозяйственными делами, как и положено помощнику старосты. Вот. И батюшка мне рассказывал про то, как он получил свою жену из монастыря. Ему нужно было жениться, для того, чтобы рукополагаться. Что его не приняли в первый год в семинарию, когда он хотел поступить вместе с отцом Василием тогда и с патриархом Алексием в один поток. А он по молодости лет не подходил, ему еще не было восемнадцати.

Д.М.   Василий Ермаков?

оМ.П. Да, да. Ему не было восемнадцати, и он оставлен был на другой год поступать и все-таки он одолел этот барьер, поступил в семинарию, проучился там. Показывал мне свои семинарские записи, показывал нотки с гласами, которые тогда он писал. Ведь не было литературы, не было ничего печатного, все приходилось делать руками. Все эти переписанные тропари, стихиры. Все, что нужно было учить наизусть, все семинарские его такие очень аккуратненькие тетрадки он показывал. Рассказывал о том, что в Вышнем Волочке жил, рассказывал о Пресвятой Богородице с ножичком, об иконе. Вот. Показывал книгу, которая об этом написана была.

                 Потом рассказывал, как ему жену выписали из монастыря матушки-монахини, которые и его, собственно, воспитывали, потому что у него отец был дьяконом. И репрессирован был после войны. И фактически за ним…. И мама была репрессирована как член семьи врагов народа. А врагами народа был сам народ, только церковный. Все, кто проявлял церковность, они были врагами народа.

                 Вот. Батюшка оказался на воспитании у старых монахинь, которые о его жизни, о его благоустройстве заботились, и по их линии как раз была матушка ему выписана из монастыря. Послушница молодая, скромная, хорошая. Батюшка с ней жил, и он рассказывал, как…. Когда его рукоположили, он начал со страхом с великим служить. И первый раз почувствовал, что он имеет возможность, имеет власть священническую, когда на одной панихиде он писал, то есть говорил, читал эту отпустительную молитву, там, где нужны слова: “И аз, недостойный иерей”. Вот от них, от апостолов богоприимательно пришедшей благодатью “прощаю и разрешаю все твои грехи”. И вот он почувствовал, как некая сила изошла, и человек там во гробе просветлел. Вот это он почувствовал как раз на заупокойной службе.

                  Вообще так вот трудно сразу за многими событиями и переживаниями, которые были связаны там со службой в Лисьем Носу, вычленить все, что именно отца Модеста касалось, потому что батюшка, действительно, скромный. В большинстве ситуаций его не было ни видно, ни слышно. Но я просто помню, как он даже с церковным доходом поступал. Это было…. Был день такой, когда вынимались все кружки. Он собирал обязательно всю счетную комиссию, и все на виду подсчитывали и записывали все доходы, которые в храме. А сам он свои требы даже и то, что мне там прихожане как-то подавали, было принято складывать в общий котел. Вот так вот клали в общий котел на стол, все вместе подсчитывали, отделяли сразу митрополиту 15%, которые митрополит требовал, от этой всей кучи. А потом… остальное батюшка настаивал, что б делилось пополам. Потому что у меня семья и пятеро детей. А он настоятель, у него дом и сын. Но и у настоятеля бывает необходимость там многих людей поддержать.

                   Вот. И он тот доход церковный, который не вносился на счет, который был так вот в виде наличных просто денег, он просто так аккуратно раскладывал. Мы с ним забирали эти два конверта, доход в храме был очень скудный. Но настолько это было всегда открыто, настолько это было дружески всегда. Он меня буквально вынуждал, вот как бы, вынуждал взять свою собственную зарплату. Он даже мог (смеется)… но он всегда настаивал на том, чтоб этот доход совместно подсчитывался и складывался в кучу и потом делился бы между ртами, как вот в семье бывает, когда семья имеет общий котел, общий стол, и вот все свои доходы складывают в кучу. И потом смотрят на что вот, необходимые платежи откладывают, потом каждому по потребностям там: этому сапоги купить, этому шубу, этому то, этому то…(смеется). Ну, остальное на питание раскладывается по числу ртов, поскольку у ртов разные котлы.

                   Вот. Помню, как он очень поддерживал меня в проведении воскресной школы, сам приходил послушать. Давал ценные советы всякие, когда я что-то…. Ну, учил. Учил, как нужно относиться и к таинствам церковным, и ко всему. Все-таки был  только так воцерковляющийся человек, хоть и в дьяконском сане. Но, многих вещей я еще не разумел, не понимал. Да, наверное, и сейчас я много чего не понимаю. Но он мне в этом очень способствовал, потому что с детства воспитанный монахами и получивший хорошее еще семинарское образование от людей дореволюционной школы, преподававших сразу после войны. Там были старые преподаватели, получившие образование еще в хороших петербургских духовных школах. Они…. Он мне вот много как-то так открывал таких маленьких и важных вещей, которые касаются покаяния, исповеди, которые касаются причастия. Которые касаются вообще отношений между людьми. Рассказывал о периоде гонений. Рассказывал о том, как сам страдал в детстве от людей неверующих.

                     Но вот ему это время дало возможность помалкивать. Он научился молчать много, большую часть жизни. И в церкви он и со мной…. Он большую часть времени молчал. Это редко было, когда он приглашал к себе в гости по какому-либо случаю. Мы с ним сидели, пили чаек… Он мне кое-что понемножку рассказывал. Но, это были такие бытовые и незначительные вещи, которые касались наших таких внутренних отношений.

                     Батюшка очень любил людей и часто просто о них рассказывал. О тех, кто у него прихожане, о тех, кто у него поет. Рассказывал их истории жизни. Для того, чтобы я мог, как новый человек, к ним относиться более внимательно, более уважительно. Ну, в такой жизни батюшка…. Он часто переживал внутри, он никогда не высказывал наружу, и из-за этого у него страдало сердце, конечно. У него была в сильной степени ишемическая болезнь, он часто стонал, когда приходил на службу. Идет, вот я слышу, в храм входит. Такие старческие шаги и стоны: ох, ох, ох. Значит, что у него сердце болит. И он жаловался – говорит, что как будто сверху  в грудину вот так под ребра вставляют стамеску. Такое ощущение – больно, больно, больно. Сердце болит, болит, болит.

                     Но, как говорится, скрипучее дерево долго стоит. Батюшка долго еще.… После этого долгие годы, десять лет фактически  после этого, после этих событий, двенадцать лет прожил.… Да, десять лет вот после того, как я там служил, он прожил еще, продолжая ходить в храм, молиться, исповедовать людей…. Вот.

                     А к нему присылали на подмену, когда он очень сильно болел, разных священников. И был такой момент, когда священники захотели занять его место. Вот. Они устраивали ему преднамеренные сцены с дележкой канона. Это была проблема. Канон был в руках у женщин церковных. Они обычно сами все, что приносилось в храм на панихиду, раскладывали по корзинам. Потом они это дело взвалили на дьякона, то есть, на меня. И я раскладывал по корзинам тем, кто участвует в богослужении, продукты примерно равномерно. Чтобы каждому количество хлеба, растительного масла, консервов, сахара – всех таких обычных продуктов, конфеток доставалось примерно одинакового качества примерно поровну. У нас так с отцом Модестом было заведено, вот такая уравниловка некая.

                     Вот. Каждый получал свою корзинку. Было, в общем, все как-то необидно. Но священники, видимо, привыкли к другой пропорции дележа и к тому, что у них первая рука всегда в корзине. Чтобы забрать там себе то, что им нравится, а потом остальным всем оставить или не оставить. Если остается, то оставить. Если не остается, то не оставить…

                     В общем, были большие скандалы, которые они устраивали отцу Модесту. Вот он только вышел из больницы после инфаркта – и ему одна истерика за другой. Буквально через неделю он опять оказывается в больнице с приступом. Так вот смотришь, как причины и следствия и видишь, что священство, оказывается, – это еще не гарантия порядочности бывает. Вот. Я не называю имен. Но…. Такие покушения на убийство фактически, они … не остались без реакции со стороны моей и у нас казначей Нина Алексеевна. Вот. Мы, конечно, благочинному составили рапорт. Что вот человека буквально пытаются сжить со свету, вот. Ну, конечно, какие-то были приняты меры. Но эти люди, оказывается, тоже свое писали. Тоже свое писали в епархию. Причем, там, видимо, был заказ – подковырнуть.

                        И у нас с батюшкой очень теплые душевные были отношения, и он хотел вместе со мной служить в этом храме. Написал мне рекомендацию, чтобы быть у него вторым священником еще тогда. Вот. Ну, видимо, тут со стороны вот этих нашкодивших людей артподготовка была проведена своя в епархии. И, когда мы с батюшкой явились на прием к митрополиту, то батюшке, уже семидесятилетнему, было в вину поставлено, что у него округлость живота, что он “зажрался”, то есть, на церковных харчах. И что делиться надо, надо в епархию отдавать. Хотя, в общем, все, что положено, отдавалось…

                        А мне, вместо рукоположения к нему вторым священником, было указано на то, что…. Во что же я впал ?... В высокоумие впал тогда…. В высокоумие почему-то. Ну ладно, наверное, в высокоумие. Я не могу ничего сказать тут. Со стороны ж видней, наверное. Вот. Я был отправлен как братец кролик в терновый куст….братцем лисом был отправлен…(смеется)… Так я был отправлен на службу в Серафимовский храм на исправление, где успешно “исправлялся” десять лет (смеется)…. Подряд… после этого.…Да.…До две тысячи десятого года фактически с двухтысячного.

Вот. Так недолго, в общем, получается. Два с половиной года я прослужил в Лисьем Носу. И это было очень счастливое время моей жизни. И батюшка Модест эту жизнь мою очень сильно скрашивал своим дружеским общением, своим братским отношением.… Не смотря на то, что он в два раза меня старше, он всегда как-то старался  спросить, что и о чем думаю. Всегда старался как-то, если я что-то неправильно думаю, старался меня поправить. Он никогда не навязывался со своими советами. Только когда у него хорошенько попросишь, он эти советы выдавал.

                        Ну, память человеческая, это, конечно, вещь слабая. Может, под гипнозом я бы больше вспомнил (смеется)…. А так…. А так у меня много не получается.

   Беседу вел Дмитрий Михайлов         

ПОМОЛИМСЯ о здравии АНДРЕЯ и ТАТИАНЫ. И подумаем о них.


Вот история.

Парня зовут Андрей. В детстве остался без матери. Отец после смерти матери – с новой семьей. Андрей живет с бабушкой Татьяной.
Учился в школе до 9 класса. Потом поступил в ПТУ. Но так как был недосмотрен, имел неуклюжий вид – носил одежду, из которой вырос -
был попросту «заклеван» сверстниками. Замкнулся в своей комнате, принимает только еду от своей бабушки. Дверь открывает только отцу
из-за панического страха перед ним.  Отец регулярно приходит  «в гости» и избивает сына, а иногда и бабушку.
Парню в настоящий момент 24 года. Он весит чуть больше 40 кг. Андрей ни с кем не общается, кроме бабушки, которой говорит, что
никому не нужен – глубокая социофобия. Попытки более дальних родственников чем-то помочь лично или через милицию наткнулись на ожесточенное сопротивление отца. У них складывается ощущение, что отец ждет смерти бабушки, чтобы завладеть квартирой, а сына сдать
в «дурку».
Бабушка также против контактов внука с окружающим миром, поскольку боится за его судьбу в таком состоянии. Андрей и Татьяна – крещеные.
Мы – совершенно посторонние люди, которые случайно узнали эту историю, и не знаем, чем помочь, тем более не навредить. 



ЭТО ПИСЬМО ПРИШЛО МНЕ ОТ ЧЕЛОВЕКА ЗНАКОМОГО И ПРОВЕРЕННОГО, СОМНЕНИЙ В ФАКТАХ У МЕНЯ НЕТ. ПО СООБРАЖЕНИЯМ КОНФИДЕНЦИАЛЬНОСТИ Я НЕ УКАЗЫВАЮ НА НЕГО, ЧТОБЫ НЕ НАВРЕДИТЬ ТЕМ, О КОМ НАПИСАНО. ПО-МОЕМУ ЭТА СИТУАЦИЯ ИЗ РАЗРЯДА ТЕХ, ЧТО РЕШАЮТСЯ "ТОЛЬКО МОЛИТВОЙ И ПОСТОМ" - И ПОТОМУ ПРОШУ ПОМИНАТЬ ИХ КЕЛЕЙНО И ЦЕРКОВНО, ПРОСИТЬ ЗНАКОМЫХ БАТЮШЕК ВЫНИМАТЬ ЧАСТИЧКИ НА ПРОСКОМИДИИ, А САМИМ ДЕРЖАТЬ СИТУАЦИЮ В УМЕ И ДУМАТЬ, СПРАШИВАТЬ: ЕСТЬ ЛИ КАКИЕ-ТО РЕАЛЬНЫЕ ВАРИАНТЫ ВЫХОДА ИЗ ЭТОГО ТУПИКА, И КАК ЮРИДИЧЕСКИ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ. 
МОЙ ТЕЛ 8 981 813 27 78
ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВ