пятница, 11 января 2013 г.

Женщины спасли село от вымирания

- Православие и мир - http://www.pravmir.ru -

Зажили по-новому. Женщины спасли село от вымирания

Posted By Новостная служба On 10 января 2013 @ 23:38 In Мониторинг СМИ | Comments Disabled

Фото: Светлана Рассмехина/SmartNews[1]

Фото: Светлана Рассмехина/SmartNews

Жительницы села Броди Новгородской области взяли на воспитание в свои семьи сразу по несколько детей из детдомов и приютов. В связи с этим в местных детсаде, школе, клубе и медпункте появилась работа. И деревня зажила новой жизнью. Теперь здесь самая востребованная и уважаемая профессия — мама.

Молодежь из-за отсутствия работы уезжает из деревни. Соответственно, их родители, которые работают в местных бюджетных учреждениях, могут лишиться последней работы: в школу, детский сад и клуб попросту больше некому ходить. А это значит, что их могут закрыть. Поэтому местные жительницы приняли решение взять на воспитание детей из ближайшего детдома. В итоге 23 ребенка приютили восемь деревенских семей.

«Никто не понимал, что такое некровные дети. Свои почти у всех были выращены, но как воспитывать чужих — не знали. Нам, конечно, прочитали курсы приемных родителей. Но о подобной семье мы имели смутное представление. В деревне жил один приемный мальчик. На него смотрели как на инопланетянина. Его маму понять не могли, думали о плохом: будто воспитывает она его только потому, что государство за это деньги платит. А как сами взяли детей, так к ней за советами и пошли.

Екатерина Соловьева, завуч школы, приемная мама шестерых детей, SmartNews»

Женщины вспоминают первое время как очень тяжелое: педагогические советы в школе собирались каждый день. Сначала обсуждали школьные дела, а потом свои: воспитательные, психологические проблемы с детьми из детского дома.

«Мы ко многому не были готовы. Но особенно не были готовы к судам с родными родителями детей. Кровные родители, лишенные прав из-за регулярного пьянства, пытались отсудить у нас детей».

Екатерина Соловьева, приемная мама шестерых детей, SmartNews

Фото: Светлана Рассмехина/SmartNews[2]

Фото: Светлана Рассмехина/SmartNews

Тяжелейшим испытанием для Екатерины и Виктора Соловьевых стал суд по поводу их приемного сына Петра, которому сейчас уже 13 лет. Попал он к ним десятилетним, а через год его настоящая мама потребовала вернуть ребенка. Вся семья переживала и не знала, что скажет Петя на суде, когда его спросят, в какой семье он хочет жить. Мальчик остался с Соловьевыми. Его мама обиделась и больше не появлялась у сына. Другая семья, Ершовых, проиграла суд по приемной дочке Насте. Девочку отдали матери.

«Мы только начали привязываться к девочке, как ее стали таскать по судам. Ребенок не знал, как общаться: она и маму любит, и к нам привязалась. Поле того как ее вернули родителям в другую деревню, я взяла еще девочку. Только на этот раз сироту. Больше я не смогу пережить такого испытания, когда у тебя отнимают ребенка».

Татьяна Ершова, мама двух приемных дочек, SmartNews

Но не только переживания достались приемным родителям. Дети вдохнули новую жизнь в деревню. На фоне соседских поселений с заколоченными серыми домами Броди теперь выглядит большим пионерским лагерем.

«В деревне приемных детей воспитывать легче. Они все на виду, им спрятаться негде, приходится вести себя достойно. К тому же у каждой семьи есть хозяйство: огород, скотина, дом. Детям всегда найдется работа».

Екатерина Соловьева, приемная мама шестерых детей, SmartNews

В доме Соловьевых, который они постоянно достраивают, чтобы у детей было больше места, висят списки обязанностей: для мальчиков, для девочек, для родителей. После того как у Соловьевых уже родились внуки от первых детей, бабушка Катя и дед Виктор стали снова мамой и папой маленького Матвейки. Светлоголовый улыбчивый мальчик — любимец всех родных и приемных детей. Но старшие дети вырастают и разъезжаются. Только что уехали из дома две сестренки — Инна и Катя. Инна станет фельдшером, а Катя — учительницей.

«Я ничего не могу им запретить, но очень советую девочкам получить образование и устроиться на работу, а потом только серьезно думать о семье и замужестве. Но что рекомендовать им: вернуться ли в деревню, или искать работу в городе — не знаю. В деревне легче, всегда есть поддержка. Но все же и приемные дети скоро вырастут и уедут. Новое поколение детей мы уже взять не сможем».

Екатерина Соловьева, приемная мама шестерых детей, SmartNews

В прошлом году в деревне появилось всего два приемных ребенка и один родился у местной жительницы. Что будет дальше с деревней, женщины не загадывают. Говорят, что на их век работы и детей хватит.

Прислал Анатолий Губарев

Вольный стрелок

«Его [приёмного мальчика] маму понять не могли, думали о плохом: будто воспитывает она его только потому, что государство за это деньги платит. А как сами взяли детей, так к ней за советами и пошли»

Очень характерное высказываение: почему-то в обывательском сознании человеческий порыв подменяется чисто меркантильными соображениями и корыстными мотивами.

На самом деле не важно, как пытаются объяснить свой поступок приёмные родители. Главное-то не то, как они объясняют, а то, ЧТО ОНИ СДЕЛАЛИ. А сделали они святое дело. И в этом суть.


Article printed from Православие и мир: http://www.pravmir.ru

URL to article: http://www.pravmir.ru/zazhili-po-novomu-zhenshhiny-spasli-selo-ot-vymiraniya/

URLs in this post:

[1] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2013/01/Фото-Светлана-Рассмехина.-SmartNews.jpg

[2] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2013/01/1355988289_247905_56.jpg

среда, 9 января 2013 г.

Около 100 миллионов христиан в мире подвергаются преследованиям

- Православие и мир - http://www.pravmir.ru -

Около 100 миллионов христиан в мире подвергаются преследованиям

Posted By Новостная служба On 9 января 2013 @ 22:03 In Новости | Comments Disabled

[1]9 января. ПРАВМИР. По данным международной правозащитной христианской организации Open Doors, около 100 миллионов христиан подвергаются преследованиям по всему миру, сообщает Православие.RU [2].

Как отмечается в опубликованном 8 января докладе организации, лидирующие позиции по росту насилия в отношении христиан занимают Северная Корея, Саудовская Аравия и Афганистан. В 2011 году, в рейтинге из 50 стран, они также заняли первые три строчки.

Наиболее быстрые темпы роста насилия отмечаются в Сирии и Эфиопии.

Сирия опустилась с 36-го на 11-е место в списке, поскольку христиане в этой стране все чаще становятся мишенью для радикальных исламистских боевиков.

С 38-го на 15-е место в рейтинге опустилась Эфиопия, где отмечается увеличение числа нападений радикальных исламистов, а также репрессий со стороны традиционных христиан против новых протестантских движений.

В докладе Open Doors также говорится, что в основном гонения на христиан имеют место в Африке и Азии.

Open Doors — международная благотворительная правозащитная христианская организация, ставящая своей целью помощь верующим в тех странах, где христианская вера подвергается преследованию и притеснению.


Article printed from Православие и мир: http://www.pravmir.ru

URL to article: http://www.pravmir.ru/okolo-100-millionov-xristian-v-mire-podvergayutsya-presledovaniyam/

URLs in this post:

[1] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2013/01/97629.p.jpg

[2] Православие.RU: http://www.pravoslavie.ru/news/58679.htm

Вот это мой путь

- Православие и мир - http://www.pravmir.ru -

Вот это мой путь

Posted By Наталья Волкова On 29 декабря 2012 @ 11:14 In Мониторинг СМИ | Comments Disabled

Ректор Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина, театровед, театральный критик, автор многих книг профессор Борис Николаевич Любимов делится с нашими читателями воспоминаниями о своей жизни, тесно связанной с жизнью Русской Православной Церкви.

[1]— Борис Николаевич, в начале каждого интервью, которое призвано «открыть» человека, мы задаем традиционный вопрос: как вы пришли к вере? Однако в Вашем случае в нем нет смысла, потому что Вы, как я понимаю, ниоткуда не приходили, Вы в христианской вере росли.

— Да, вы правильно сформулировали, это действительно так. Я принадлежу к числу тех счастливых людей, которые восприняли веру с детства, в семье. Все мои предки были люди в большей или меньшей степени православные, а по одной из ветвей (она доходит до XVIII века) — либо псаломщики, либо диаконы Калужской епархии. Иногда отец[1] надо мной посмеивался и говорил: «В тебе поповская кровь играет», — это когда я чересчур, с его точки зрения, уходил в церковность: он опасался во мне обрядоверия.

С детства, с того момента, как я себя помню, — а помню я себя примерно с 4–5 лет, — отец всегда снимал дачу по северной железной дороге, посередине между Москвой и тогдашним Загорском, ныне Сергиевым Посадом. С одной стороны, не очень далеко от Москвы: в столице дела были, нужно было ездить в город. А с другой — недалеко от Лавры, куда по субботам и воскресеньям отец неукоснительно направлялся (он об этом писал в своих воспоминаниях — книге «Неувядаемый цвет»). Кого-то из его лаврских знакомых я немного знал, скажем выдающегося архидиакона Сергия (Туликова). Когда отец в воспоминаниях пишет, что отец диакон, сходя с амвона, любил погладить чью-то детскую головку, то это мою головку он имеет в виду. Был он знаком с достаточно известным в церковной среде игуменом, а впоследствии схиигуменом Саввой (Остапенко), позднее — насельником Псково-Печерского монастыря. Я помню его у нас дома; после службы в армии я навещал его во Пскове в 1973 году.

Московским нашим приходом был храм Воскресения Словущего в Филипповском переулке, где теперь Иерусалимское подворье. Помню, что отец и я стоим в алтаре этого храма — был 1955 год, я был первоклассник. Каждый год обязательно туда, в Воскресенский храм, прихожу.

Кроме того, отец ежегодно ездил в Киев, в Киево-Печерскую Лавру. Он очень любил [2]сам город, Владимирский собор, замечательного протодиакона Антония, которого я тоже немножко помню, и дивный лаврский хор под руководством Михаила Петровича Гайдая (о нем папа целую главу воспоминаний в своей книге написал).

С одним из насельников Киево-Печерской Лавры, иеромонахом Иосифом (Штельмахом), отец поддерживал отношения, переписывался. Письма отца Иосифа сохранились в моем домашнем архиве. Он приезжал к нам домой, останавливался у нас в квартире, я вместе с ним ходил в Большой театр, с моей мамой он был на опере «Сказание о граде Китеже».

— Расскажите, пожалуйста, о том, как менялось отношение к вере с течением времени. Вы ведь застали как раз начало хрущевских гонений…

— Да, конец 1950-х — начало 1960-х годов было время более атеистическое, чем поздние сталинские годы. Действительно, сыграли свою роль хрущевские гонения, но еще и общий воздух эпохи был такой — технократия, полеты спутников, Гагарин в космосе… Интеллигенция тогда не очень тянулась в храмы, прямо скажем. Можно у очень прогрессивных поэтов того времени найти вполне антирелигиозные строчки. Скажем, спектакль театра «Современник» назывался «Без креста!» — с восклицательным знаком. Потом большинство его участников пришли в той или иной степени к вере, в Церковь, но что было, то было.

В 60-х годах в одном из номеров журнала «Новый мир» вышла статья талантливой театральной критикессы, которая писала о подмосковном храме, где служил священник, бывший царский полковник, который «без спросу» устроил на Пасху крестный ход. Этот очерк — что это, как не политический донос, не призыв к уничтожению храма? И автор, которая страшно переживала закрытие прогрессивных театральных постановок, не думала, какой трагедией может обернуться закрытие маленькой сельской церкви… Слава Богу, храм не закрыли — я потом в него ходил пешком с моей дачи в Подмосковье.

Это общее настроение времени меня не то чтобы захлестнуло, но в какой-то момент — нужно прямо сказать — без напоминания я в храм не стремился. Если отец не предлагал мне: «Давай сходим вместе», то я бежал вечером в субботу играть в футбол. Впрочем, это не надо валить на Хрущева — вали на себя…

Однажды к нам приехал отец Савва — как я теперь понимаю, он ездил в Абхазию, навещал тайных православных того времени и проездом заехал и к моему отцу. У нас дома была трапеза. Я посидел полчасика и пошел в футбол гонять. А отец Савва, мне отец рассказывал, спросил: «А сын-то вообще верующий?» — «Да, но единственно, — вот что отец мой ответил, — ему во время шестопсалмия в церкви очень скучно». Действительно, так и было, честно скажу — скучал… Знал ли я, что впоследствии буду в храме Божием читать шестопсалмие и что это будет один из самых моих любимых моментов всенощной?.. А отец Савва сказал тогда: «Ему скучно, а бесам совсем не скучно». Такое домашнее воспоминание.

[3]— Борис Николаевич, в вышедшем в 2011 году фильме Александра Архангельского «Жара» речь идет о том, как люди в 60-х годах стали в Церковь возвращаться. Вы это на себе почувствовали, сами пережили?

— Да, середина 1960-х годов очень многих вернула или привела в Церковь. Меня — не то чтобы вернула, я ведь и не уходил, просто частота посещений была не та, что в детстве. Понимаете, одно дело, когда тебя десятилетним мальчиком папа в храм ведет, а другое дело, когда тебе 15–16 лет и ты уже сам определяешься…

В общем, воздух церковный очень переменился. На интеллигенцию, о которой идет речь в фильме «Жара», повлияли три фактора. Во-первых, роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Для многих поэзия церковности, о которой так замечательно писал в начале своей книги «Столп и утверждение истины» священник Павел Флоренский, в стихах и прозе Пастернака явлена. И любовь к Борису Леонидовичу как к художнику очень многих привела к мыслям о вере, к мыслям о том, что вера — это красиво, к принятию ее хотя бы на уровне эстетики, хотя, конечно, эстетикой вера не исчерпывается… Кстати говоря, Борис Пастернак был первым человеком, которого я провожал в последний путь, — моя бабушка скончалась на год позже. Присутствовал при историческом событии[2] — когда Пастернака хоронили на Переделкинском кладбище.

Второе событие, повлиявшее на интерес образованных людей к вере Христовой, — выход в свет романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Конечно, относиться к этому произведению можно по-разному, но поделюсь своими личными впечатлениями. Когда я учился в восьмом классе, мой отец познакомил меня с Еленой Сергеевной Булгаковой. Я с ней очень подружился, бывал у нее едва ли не раз в неделю. Она давала мне читать все, что написал Михаил Афанасьевич, — все, кроме «Собачьего сердца». Потом уже сам прочитал в машинописи и понял, что политически эта вещь была самая острая, потому Елена Сергеевна ее не показывала — тогда она занималась тем, что активно пробивала все, что могла… А я ж мальчишка был — мало ли, сболтну нечаянно. Когда я поступил в 1964 году в ГИТИС, то сразу пошел к ней, кофе попить. И она дала мне тогда «Мастера и Маргариту». Я прочел первые пять или шесть глав при ней, и у меня что-то на лице отразилось такое, что она дала мне роман с собой. И помню, как я бежал к метро «Маяковская» («Пушкинской» тогда не было еще) по бульварам от Никитских ворот, где жила тогда Елена Сергеевна, бежал под дождем, который разразился, как только я вышел из подъезда, и думал: «Вот сейчас на меня кто-нибудь нападет, отнимет рукопись, и я просто умру из-за этого»…

Многих роман Булгакова заставил подумать о защите прав Церкви, как это ни странно звучит. Например, читал человек текст и думал: кто такой Матфей? Кто такой Пилат? Где о них прочитать? В Евангелии? А где его взять? Ах, негде! Ах, эта книга вне закона? И следующий вопрос был: почему? В каком состоянии сейчас Церковь?.. Хрущевские гонения, в отличие от процесса Синявского и Даниэля, были мало кому известны. Я как-то сказал об этом одной своей знакомой, а она удивленно переспросила: «Какие такие гонения?»…

Третье событие — это рассказ Солженицына «Пасхальный крестный ход». Автор описывает крестный ход на Пасху в [4] Переделкине, весьма, впрочем, типичный для тех лет. Выяснилось, что Церковь — это не просто что-то реакционное и устаревшее. К тому же коммунизм как-то все не приближался, вера в технократию ослабевала…

Невозможно не сказать и о заслуге Дмитрия Сергеевича Лихачева как издателя. В 1957 году под его редакцией вышел сборник «Художественная проза Киевской Руси», где был напечатан практически весь Киево-Печерский патерик. Отец мой подарил эту книгу тогда монахам Троице-Сергиевой Лавры, и они внесли Дмитрия Сергеевича в помянник. Огромное спасибо и тем искусствоведам, которые пусть на уровне эстетики, но все же описали феномен преподобных Андрея Рублева, Феофана Грека, Дионисия и других иконописцев.

— Вы говорите об общем воздухе эпохи или, скорее, ветерке, который повеял в обществе. А что повлияло лично на Вас? Вы обмолвились, что частенько подростком прогуливали службу, играя в футбол…

— Конечно, только вера, которая жила в сердце. Только она вернула меня в церковную жизнь. Это произошло в 1965 году — тогда скончался духовник моего отца, который меня крестил, протоиерей Александр Скворцов, настоятель храма Воскресения Словущего в Филипповском. Потому отец остался, как говорится, без руля и без ветрил на какое-то время — и я тоже. И отец возобновил старое знакомство с протоиереем Всеволодом Шпиллером, настоятелем Николо-Кузнецкого храма. К тому же нам очень повезло — мы с отцом Всеволодом практически жили в одном доме: если нужно какую-то книгу взять — три подъезда, и ты у него (корпуса были под разными номерами). Его знаменитые проповеди, которые он произносил после великопостных пассий в конце 1960-х — начале 1980-х годов, — они сейчас опубликованы — печатала на машинке моя сестра.

В общем, в пору знакомства с отцом Всеволодом мне было довольно трудно внутренне. Виноват сам, конечно, был, но проблем это не решало. И однажды я вышел из дому в состоянии раздрая и встретился с батюшкой. Он спросил меня: «Как ваши дела?». До этого я никогда никому и ничего не говорил о своих трудностях, а тут произнес: «Очень плохо, отец Всеволод». Он сразу сказал: «Вам нужно исповедоваться и причаститься». Что в таких случаях советует говорить лукавый разум? «Да сейчас я не готов, лучше потом…». А отец Всеволод мне: «А чего готовиться? В понедельник будет Сретение Господне. Хорошо бы вам причаститься…». Я пришел в храм. С тех пор у меня этот праздник — особый, я всегда на Сретение отцу Всеволоду звонил и поздравлял. Это день моей Встречи. Так и пошло — я бывал в храме сначала раз в два месяца, потом все чаще. Шпиллер мне всегда говорил: «Чаще причащайтесь», — он был одним из пионеров, предвозвестников частого причащения, другими словами — евхаристического, литургического возрождения.

[5]Протоиерей Всеволод Шпиллер сделал для меня очень многое. Он со всеми находил общий язык. Он не превращал личность в среднестатистического православного христианина, а находил индивидуальность… С гордостью могу сказать, что однажды отец Всеволод назвал меня своим сыном — когда незадолго до его смерти вышла у меня какая-то статья и кто-то из общих знакомых начал батюшке меня хвалить. Тут-то он и сказал: «Это мой сын».

Отец Всеволод был человеком бесстрашным, не боявшимся осуждения. В 60–70-х годах он во время проповеди мог цитировать святых отцов и тут же — «Мастера и Маргариту». Помню, как солженицынскую «Молитву», тогда еще не опубликованную, он процитировал на пассии — автор уже был исключен из Союза писателей, его травили, а Шпиллер — не боялся.

Помню, как отец Всеволод говорил мне: «Я очень рад, что вы живете в церковном ритме». Хорошо, когда ты знаешь, какой сегодня день, какой праздник, что на каждый день есть своя молитва, что сейчас в храме звучат великопостные песнопения, а потом будут песнопения пасхальные. Вся церковная жизнь ритмична — сверху донизу и справа налево: по временам суток, по временам года, по месяцам и неделям… Это потрясающе — и именно это помогло мне войти обратно в Церковь.

— Вы не ощущали враждебности атеистического окружения?

— Враждебность… Красиво было бы сейчас рассказать о том, какие я жертвы приносил, но — нет.

Когда я был маленьким, мы жили в коммунальной квартире. В нашей комнате был укромный уголочек для икон, но никто их особенно не скрывал. Соседи не заходили, гости по чудовищной тесноте, а в ранние годы — и по бедности не приходили. А те, кто навещал, были избранные или, лучше сказать, званые. Сложнее, как ни странно, оказалось в старших классах. Но я чувствовал тогда не враждебность даже, а, скорее, полное безразличие. Никто о том, что я христианин, просто не знал. Если бы как-то начал я себя активно проявлять, миссионерствовать, то получил бы, наверное, по полной — директор у нас был сталинский сокол… Однако мне хватало вполне наказаний за хулиганство — я и так несколько раз вылетал из школы, поэтому добавить еще и христианство означало расстаться с учебой.

От близких своих друзей в институте я веры своей не скрывал. В 70-е, когда уже стал преподавать, говорил и со студентами… Была только одна негативная история. Однажды я пришел к отцу Всеволоду в Николо-Кузнецкий храм и вдруг увидел идущего мне навстречу моего студента в стихаре, который только что мне сдавал зачет. Он нес что-то из церковной утвари и, когда увидел меня, чуть все это не уронил. Конечно, меня ведь можно было принять за шпика. Потом у него все же были неприятности — во время встречи Армянского католикоса в Москве, где он принимал участие, его кто-то увидел и донес. Но доучиться ему все-таки дали, слава Богу.

Круг верующих действительно был узок. Советскую власть уже можно было [6]ругать, а о вере говорить было все равно не принято. Помню, мой прогрессивный приятель с недоумением спрашивал: «А правда, что твой отец верующий?» — «Да». — «Ну, как-то странно, вроде такой умный и хороший человек, а в Бога верует». В этом заключался большой драматизм — ты обретал единомышленников в другой среде, в среде, которая с твоей не была связана никак — только верой.

В общем, я был свой среди чужих и чужой среди своих по некоторым параметрам.

— Борис Николаевич, скажите, пожалуйста, как сочетаются вера и Ваша профессия, связанная с театром, — искусством, которое многие святые отцы отрицают и считают диавольским? Не было ли у Вас внутренних противоречий, с этим связанных, и как Вы их преодолели, если они были?

— Противоречия, конечно же, были и есть, но… жизнь сама по себе противоречива. Я всегда вспоминаю одну фразу Лескова: «Глубоко верующий, как большинство актеров».

Стоит ли верующему человеку служить в театре? А почему нет? Тогда и спорт нужно изгнать — это же зрелище, оно возбуждает страсти. Однако это не мешает священникам благословлять наших спортсменов перед Олимпиадой… Если довести логику до абсурда, то тогда, кроме медицины, вообще ничем не надо заниматься. Да и тут все непросто, ведь если страдание приводит к Богу, то зачем тогда лечиться и лечить? По крайней мере, обезболивающие незачем принимать…

Однако святые отцы древности были справедливы к театру, порицая его, потому что они знали театр своего времени. Во-первых, театр тогда был антихристианским. Это место, где казнили мучеников, где издевались над христианами. Но мы знаем и святых, которые умирали за веру, будучи актерами… Конечно, можно возразить мне, сказав, что и сейчас иногда театр напоминает самый низкопробный шоу-бизнес. Против этого можно и нужно восставать, хотя, боюсь, большинство людей все-таки сегодня верят не столько в Богородицу, сколько в Мадонну, причем не в Мадонну католическую, а в Мадонну, которая поет и двигается…

Для меня бесспорно, что в театре, в самом по себе, не больше и не меньше греха, чем в любом другом виде искусства. Есть тут определенные опасности — об этом, например, писал священник Александр Ельчанинов. Причем опасности эти подстерегают не зрителя, а актера. Это постоянное ощущение себя играющим, это страсти образа, которые ты принимаешь на себя. Но, безусловно, и тут ничего не сделаешь, даже к самому хорошему полицейскому, который борется с преступностью, что-то от преступников прилипает. Возьмите Шерлока Холмса, Жеглова и Шарапова… Что ж теперь — не бороться с преступностью?

Помню, как однажды я исповедовался у самого старого священника в Москве — отца Василия Серебренникова. Ему было 87 лет, он служил в храме Воскресения Словущего. Год был 1994-й. Я подошел к нему, сказал, что когда-то в алтаре вместе с отцом тут стоял, начал говорить о своем… Потом он спросил меня: «А кто вы по профессии?». — «Театральный критик». И отец Василий произнес: «Трудная профессия». Не сказал: «Какая плохая, грешная», а — «трудная». Конечно трудная! Тяжелейшая! Но сейчас я ее бросил — или она меня… А вы думаете, быть ректором проще?

[7]— Нет конечно!

— Попробуйте быть всепрощающим. Допустим, приходит ко мне студент, который нагрешил в общежитии, и я должен его оттуда выселить. С одной стороны, я должен это сделать как ректор, но как человеку мне очень жаль этого мальчика… Студентка подделала зачетную книжку. Я должен на это отреагировать? Должен. Она просит прощения, хорошо. Я могу подставить свою щеку — но как же я подставлю щеки всех преподавателей? Господь наш Иисус Христос на этот счет ничего не говорит… Поэтому нету такой профессии, в которой было бы легко. На долю священников и монахов сколько искушений выпадает? Ушел в пустыню, ото всех подальше, а тут тебе раз — искусительные помыслы… И тут уже никуда не скроешься. Но у нас есть оправдание: «Меня искушают те, кто по улицам ходит», а в пустыне ты голенький стоишь перед Спасителем. Но это все равно не должно останавливать человека.

Думая о своей жизни, понимаешь, что ты и школьником искушаешься, и студентом, и в армии у тебя искушений хоть отбавляй, и в качестве преподавателя, и в качестве заведующего кафедрой, и в качестве директора музея, и в качестве ректора…

— Борис Николаевич, по-Вашему, сейчас Церкви труднее или легче по сравнению с советским периодом?

— В каждый исторический период у Церкви — свой крест. Свой крест был у патриарха Сергия, патриарха Алексия I… И свой крест, конечно, несет сейчас Патриарх Кирилл.

Церковь конца 1940-х — 1950-х годов, позднесталинских и хрущевских времен, которую я застал, была сокровенна, но и количество людей приобщенных было ничтожно мало по сравнению с сегодняшним днем. В брежневский период, в 1970-е, очень многие пришли в Церковь. Потом наступило замечательное романтическое время конца 1980-х — начала 1990-х — открытие храмов. Ты всех-всех знал, со всеми христосовался, тут тебя просят выступить с лекцией, там — по телевизору, рассказать о Русской Православной Церкви. Сейчас, конечно, все иначе.

Мне кажется, что в Русской Церкви сейчас трудный период — и он наступил уже 2–3 года как. Однако в последнее время все громче, наглее выпады в нашу сторону — достаточно вспомнить о печально известной акции в Храме Христа Спасителя. Мы помним крестный путь Христа, Его крестные страдания. Но помимо них были еще и издевательства, и крики толпы… Мы часто говорим, что так ослабели, что не выдержим физических страданий за веру, как древние христиане терпели. Но попробуй терпеть насмешки хохочущей, ржущей и издевающейся толпы… Сигнал к этому подан. Но думаю, сейчас справиться с христианским народом довольно трудно. Принесение в Россию Пояса Богородицы, то, как святыню встречали, по силе и значимости несопоставимо со всеми акциями против Церкви, вместе взятыми.

Бесы веруют тоже — и идут своим путем. Надо к этому быть готовым. К тому морю разливанному, которое сейчас идет из социальных сетей, из Интернета. Себе я запрещаю уходить в виртуальную реальность, а так соблазнительно открыть свой блог и написать все, что думаешь. Если бы такое было 40 лет назад, как был бы я счастлив, что могу говорить о своих мыслях! Но сегодня я не читаю, даже если обо мне пишут — я это выключил для себя. Сегодня всё настолько далеко зашло во взаимном ментальном интернетном эксгибиционизме, что уже несмешно. Все расчесывают свои раны, вместо того, чтобы достойно и молча нести свой крест или пойти на исповедь к духовнику, — нет, надо поведать обо всем всему миру: «Меня жена бросила, сын пьет, дочка наркоманка…». О себе все рассказывают, соревнуясь, так сказать, в остроумии, выпускают все бесовское. Многомиллионным, может быть, уже и многомиллиардным тиражом растиражированы «записки из подполья», вся гниль человека, все его беды, подлинные и придуманные, — все они растиражированы. Пользователь социальных сетей — это Петр Иванович Бобчинский, который мечтал услышать, чтобы государь император узнал о его существовании. И вот он, Петр Иванович Бобчинский, сидит за компьютером, прячется, правда, за псевдонимом и рассказывает о том, кто ему лично не нравится — Патриарх, Путин, Михалков…

В общем, Церковь и церковные люди должны быть готовы к насмешкам и заушениям, во-первых. А во-вторых, должны помнить, что и добру, и злу лучше внимать равнодушно, не оспаривать ни глупца, ни подлеца. На суде Божием всех рассудят. Противоядие лично у меня есть только одно — не включаться в это. Как из упомянутого мною «Собачьего сердца»: «…не читайте до обеда советских газет». Интересную информацию я получу всегда, неинтересная мне не нужна — в любой сфере, которая меня интересует, будь то Церковь, литература, театр, кино, политика, спорт. А «что станет говорить княгиня Марья Алексевна» — прогрессивная или реакционная, с Болотной площади или с Поклонной горы, — мне это абсолютно неинтересно. Те немногие умные, которые есть и там, и там, — с ними и общаюсь, а еще больше с теми, кто не там и не там.

В этом отчасти я иду путем своего отца. Ему было проще: он никогда, кроме как только до ареста, не занимал официальных должностей. Его рабочим местом был письменный стол. У меня, к сожалению, вот видите, есть только вот этот стол в рабочем кабинете, за которым я сижу, и поэтому совсем быть выключенным из этой жизни не могу, не хочу, не считаю нужным. Однако не включаться в нее целиком — вот это мой путь.

Борис Николаевич Любимов, театровед и педагог, родился в Москве в 1947 году. Он сын культуроведа Николая Михайловича Любимова и переводчика Маргариты Романовны Любимовой.

В 1969 году Борис Николаевич окончил театроведческий факультет Российского университета театрального искусства — ГИТИС, затем — аспирантуру. С 1974 года преподает в ГИТИСе, с 1982 года заведующий кафедрой театральной критики. В 1988–1995 годах Любимов заведует литературной частью Малого театра, в 1995–1998-м — Центрального театра Российской Армии. С 2003 по 2007 год Борис Николаевич — директор Государственного центрального Театрального музея им. А. А. Бахрушина. В то же время он заместитель художественного руководителя Малого театра (с 1999). С 2007 года и по сей день он ректор Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина.

Борис Николаевич Любимов — автор более 500 научных трудов, статей и монографий. В основном его работы посвящены истории русского театра, теории театра; русской литературе, а также истории Русской Православной Церкви, русской религиозно-философской и общественной мысли.

Автор и ведущий передачи на ТВ «Читая Библию» (с 1998), передач на радио «Новые языки» и «Действо и действие».

Беседовала Наталья Волкова

Журнал «Православие и современность», №23 (39), 2012 г.

 


[1] Отец Бориса Николаевича — известный переводчик Николай Михайлович Любимов (1912–1992). Он переводил на русский язык произведения, написанные главным образом на французском и испанском языках (П. Мериме, Ф. Рабле, Г. Флобер, Бомарше, Мольер и др.).

[2] Борис Леонидович Пастернак скончался 30 мая 1960 года, на 71-м году жизни. На его похороны пришли сотни людей, несмотря на то, что писатель находился в опале, его терроризировали органы госбезопасности, травили коллеги по писательскому цеху. 2 июня Пастернак был похоронен на кладбище в Переделкине.


Article printed from Православие и мир: http://www.pravmir.ru

URL to article: http://www.pravmir.ru/vot-eto-moj-put/

URLs in this post:

[1] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/12/lubimov01.jpg

[2] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/12/lubimov02.jpg

[3] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/12/lubimov03.jpg

[4] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/12/lubimov04.jpg

[5] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/12/lubimov05.jpg

[6] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/12/lubimov06.jpg

[7] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/12/lubimov07.jp
g

Копирайт © 2009 Православие и мир. Все права зарезервированы. Хостинг сайта 100mb.ru

Советская власть vs Церковь

- Православие и мир - http://www.pravmir.ru -

Советская власть vs Церковь

Posted By Священник Александр Мазырин On 29 декабря 2012 @ 4:58 In Жизнь Церкви,История Церкви,Новомученики,Общество | Comments Disabled

В музее современной истории России состоялась лекция заместителя заведующего Научно-исследовательским отделом новейшей истории Русской Православной Церкви ПСТГУ, доктора церковной истории, кандидата исторических наук священника Александра Мазырина. Выступление прошло в формате мероприятий, сопровождающих выставку «Преодоление: Русская Церковь и советская власть» [1] в Государственном центральном музее современной истории России. Выставка продлит работу до конца января.

В своем выступлении отец Александр подробно остановился на основных этапах истории Русской Православной Церкви в противостоянии с советской властью, вскрыл причины, по которым большевики боролись с христианством, показал механизмы их борьбы с Церковью.

Лектор в общих чертах осветил положение духовенства в первые годы советской власти, проблему легализации Православной Церкви и мотивы митрополита Сергия, по которым он пошел на компромисс с богоборческой властью. В его изложении предстали картины начала гонений, их апогея, приостановления с началом войны и нового натиска на Церковь в хрущевский период, когда всем было еще раз доказано, что «коммунизм и религия несовместимы».

Советская историографическая концепция

Священник Александр Мазырин[2]

Священник Александр Мазырин

На проблему взаимоотношений Церкви и советской власти есть несколько точек зрения. Первая состоит в том, что сначала Церковь занималась «контрреволюцией», и советская власть боролась с ней, как с политическим противником. Потом церковные деятели «покаялись», и Церковь стала частью социалистического общества.

Дескать, Патриарх Тихон [3] предал анафеме советскую власть, сопротивлялся изъятию церковных ценностей для помощи голодающим и за это подвергся аресту. Потом в 1927 году о своей лояльности Советской власти заявил возглавлявший управление Патриаршей Церкви митрополит Сергий (Страгородский) [4].

Наконец, уже в годы войны Церковь окончательно засвидетельствовала свою патриотическую позицию, и поэтому какие-либо основания для дальнейших недоразумений в отношениях Церкви и государства, как бы исчезли.

С того времени Церковь уже пользовалась полными правами, и всеми возможностями, которые предоставляли ей советские законы, и, дескать, никаких проблем Церковь в Советском государстве больше не испытывала. Это официальная историографическая концепция, которую изначально стали развивать советские пропагандисты.

Позже к ней присоединились обновленцы, а с 1927 г. и сергиевское руководство Патриаршей Церкви, и таким образом эта концепция, стала как бы общепринятой в Советском Союзе — и в советских организациях и в Московской Патриархии. То есть, якобы, корень проблем во взаимоотношениях Церкви и государства — это первичная контрреволюционная позиция Церкви. Когда Церковь отказалась от контрреволюции, то и проблемы сошли на нет.

В действительности, такая концепция, не выдерживает никакой критики. Можно утверждать, что даже если бы в октябре 1917 г. Русская Церковь приветствовала ленинский переворот, она всё равно была бы гонима. Основание для этого мы находим в самой идеологии, которую проповедовали большевики. Коммунисты не скрывали, что их целью является не просто социальное переустройство общества, а полное изменение сознания человека, воспитание нового человека, человека, «свободного» от каких-либо, как тогда говорили, «религиозных предрассудков».

Почему большевики боролись с христианством?

Вождь коммунистической партии В. И. Ленин, как и другие большевистские вожди, ещё задолго до захвата власти свидетельствовали о своей открыто богоборческой позиции. Можно процитировать письмо Ленина Горькому, написанное еще в 1913 году: «Всякий боженька есть труположство — будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, всё равно. Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой — есть невыразимейшая мерзость, это самая опасная мерзость, самая гнусная зараза». Неудивительно, что, придя к власти, Ленин и его единомышленники начали с первых же дней бороться с тем, что считали «невыносимейшей мерзостью» и «самой гнусной заразой».

Поэтому дело было даже не в какой-либо оппозиции Церкви по отношению к новой власти. Любая религия, с точки зрения большевиков, была проявлением контрреволюционности. Само понимание, что такое «контрреволюция», у большевиков и у церковных деятелей было принципиально различным.
 [5]
Церковные деятели не уставали заявлять, что Церковь не занимается никакой контрреволюцией, Церковь не ведет никакой политической борьбы с властью, не участвует в заговорах против нее. Но с точки зрения большевистской власти, любой носитель религиозной идеи, не разделяющий в полной мере коммунистической идеологии, уже являлся контрреволюционером. Именно такое глубинное идеологическое противоречие между коммунизмом и религией, было главной причиной разворачивавшегося конфликта.

Свое мировоззрение, направленное на искоренение религии, социалисты сразу же стали претворять в действия. Уже в одном из первых советских декретов — в «Декрете о земле», принятом на второй день Советской власти, были предусмотрены масштабные антицерковные мероприятия. Была провозглашена национализация всех земель: наряду с помещичьими, удельными, земель монастырских и церковных со всем «живым и мёртвым инвентарем», усадебными постройками и всеми принадлежностями. Всё это переходило в распоряжение местных Советов. То есть, уже на второй день Советской власти всё церковное имущество одним росчерком пера было отобрано у Церкви (первоначально, правда, лишь на бумаге). Однако довольно быстро, уже в январе 1918 года большевики начали пытаться осуществить этот захват и в действительности.

Кульминацией антицерковного законотворчества большевиков стал ленинский «Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», опубликованный 23 января 1918 года. Этим декретом у Церкви не только отнималось право владеть собственностью, но она вообще лишалась прав юридического лица, то есть-де-юре Церкви, как единой организации, больше не было. Церковь, как организация, оказывалась вне поля легальности, вне советских законов. Это положение оставалось в действии вплоть до 1990 года, то есть практически до самого конца существования советской власти.

Восьмой отдел Наркомюста, который должен был проводить в жизнь ленинский декрет, прямо был назван «Ликвидационным». Таким образом, открыто провозглашалась цель, которую преследовали в отношении Церкви большевики, — её ликвидация.
 [6]
Если у кого-то ещё оставались сомнения в отношении верхушки компартии к христианству, то в программе РКП(б), принятой на съезде в марте 1919 года, было прямо сказано, что по отношению к религии РКП не удовлетворяется декретированным уже отделением Церкви от государства и школы от Церкви. Согласно этой программе, свою цель РКП(б) видела в полном отмирании «религиозных предрассудков».

Начальник восьмого отдела Наркомюста Красиков пояснял: «Мы, коммунисты, своей программой и всей своей политикой, выражающейся в советском законодательстве, намечаем единственный, в конечном счете, путь, как религии, так и всем ее агентам — это путь в архив истории». В дальнейшем всё советское законодательство было направлено именно на скорейшее «списание» религии и всех, имеющих к ней отношение, «в архив истории».

Положение духовенства в первые годы советской власти

Очевидно, нет необходимости пояснять, что согласно советской Конституции, «служители культа», как и все «бывшие» люди, представители свергнутых «эксплуататорских» классов, были лишены гражданских прав, то есть были отнесены к категории так называемых «лишенцев». И это продолжалось до конца 1936 года, когда была принята так называемая сталинская Конституция, которая формально уравняла советских граждан в правах, но именно формально.

«Лишенцы» испытывали всевозможные притеснения практически во всех сферах жизни. Налогообложение духовенства было по самой высокой шкале — священнослужители должны были платить 81% подоходного налога. И это далеко не всё. Большинство духовенства (вплоть до 1960-х годов) были сельские священники. Сельское духовенство облагалось всевозможными натуральными налогами, обязывалось регулярно сдавать обычно непомерное количество мяса, молока, масла, яиц и прочих продуктов.

Церковное имущество согласно Декрету 1918 года формально безвозмездно передавалось во временное пользование религиозным группам, но на практике за использование храмами и Церковной утварью также назначался очень высокий налог. Это называлось «страховым обложением». Очень часто эти налоги, особенно с конца 1920-х годов, оказывались для общин совершенно непосильными, и это способствовало массовому закрытию храмов.

 [7]

Дети духовенства, как и прочих «лишенцев», были практически лишены возможности получать какое-либо образование выше начального. Всевозможных пособий, распределений по карточкам «лишенцы», разумеется, тоже были лишены. Квартплата же для них назначалась самая высокая.

В результате возможность хоть как-то выживать в 1920–1930-е годы для духовенства открывалась лишь благодаря поддержке их прихожан. Если бы не такое неравнодушие со стороны рядовых верующих к судьбам Церкви и ее служителей, то совокупность этих экономических и административных мер, которые предпринимались в борьбе с духовенством, уже в 1920-е годы свели бы духовенство на нет. Но этого не происходило именно благодаря поддержке церковных масс.

Антирелигиозная пропаганда

Огромных размахов с первых же лет Советской власти достигла антирелигиозная пропаганда. В 1920-е годы она стала развиваться невероятными темпами. В 1922 году стала выходить газета «Безбожник», затем еще одноименный журнал, журнал «Безбожник у станка» и многие другие. В 1925 году «Общество друзей газеты „Безбожник“» было преобразовано в «Союз безбожников».
 [8]
В 1929 году этот Союз был переименован в «Союз воинствующих безбожников». Союз ставил перед собой цели стать самой массовой общественной организацией в СССР. Таковым, правда, он не стал, но такие попытки предпринимались: разрабатывались планы проведения «пятилеток безбожия», в итоге которых, как заявлялось, «Имя Бога было бы забыто на всей территории СССР». Это планировалось осуществить к 1937 году.

Террор

Антицерковное законодательство и антирелигиозная пропаганда относились к числу открыто осуществляемых мер борьбы с Церковью, но не меньшая ставка делалась на те меры, которые не так открыто демонстрировались. С первых же дней Советской власти важнейшим методом борьбы с Церковью стал антирелигиозный террор — 25 октября по старому стилю большевики захватили власть в Петрограде, а уже 31 октября, то есть не прошло и недели, в Царском Селе был расстрелян первый из священномучеников — протоиерей Иоанн Кочуров.

По некоторым данным, это преступление было совершено по личному приказу комиссара Дыбенко (улицы, названные в честь него, до сих пор у нас есть чуть ли не в каждом большом городе). Священномученик Иоанн Кочуров стал первым, но очень быстро счёт убитых священнослужителей пошел сперва на десятки, потом на сотни, а затем уже и на тысячи.

25 января 1918 года, в день взятия большевиками Киева, был убит старейший иерарх Русской Церкви, почетный председатель Поместного Собора, митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский). Только за первые годы советской власти, в годы Гражданской войны было убито более 20 архиереев, то есть примерно каждый пятый-шестой.
 [9]
Количество убитых священников и монахов в пропорциональном отношении было меньшим, не каждый шестой, но все равно было очень большим. Существуют оценки, согласно которым, первая волна гонений на русскую Церковь, волна периода Гражданской войны с конца 1917 г. по 1922 г. унесла около 10 000 жизней священников, монахов, активных мирян.

Эти репрессии сразу же приняли массовый и очень жестокий характер. В некоторых местах, особенно тех, которые оказывались фронтовыми во время Гражданской войны, например, в отдельных уездах Пермской, Казанской губерний, священники и монахи были истреблены практически поголовно.

Ленинцы декларировали, что «главный классовый враг» пролетарской революции — это буржуазия, в действительности же, в процентном отношении представителей буржуазии в первые годы советской власти было расстреляно меньше, чем представителей духовенства. Царские офицеры, чиновники и т. д., при желании, могли пойти на службу новой власти, духовенство же должно было исчезнуть как таковое.

Расстрелы осуществлялись даже без какого-либо конкретного предъявления вины. Очень часто священников расстреливали в числе заложников. На нашей выставке можно видеть экземпляр «Еженедельника ВЧК» со списком расстрелянных (это лишь один список из множества). Список возглавляет архимандрит Августин, затем идет протоиерей, дальше идут представители генералитета, офицеры. То есть большевики в служителях Церкви видели главных врагов, и старались нанести по ним первый удар. Конечно, это не могло не вызывать ответной реакции, поскольку эти расправы начались уже с конца 1917 года.

Советская власть была анафематствована Патриархом Тихоном, и никто никогда этой анафемы не отменял

В январе 1918 года, с одобрения Поместного Собора, Патриарх Тихон издал свое знаменитое «Послание с анафемой». Анафеме предавались «безумцы, творящие кровавые расправы». Большевики в нем не были названы прямо. Но любой, кто читал это Послание, понимал, что под церковную анафему попадают и представители новой советской власти, поскольку эти кровавые расправы осуществлялись от их имени. Патриарх Тихон в этом «Послании с анафемой» прямо упоминал «безбожных властелинов тьмы века сего», перечислял их акты, направленные против Церкви, в том числе, попытку захвата Александро-Невской Лавры, которая имела место в январе 1918 года.

(На выставке «Преодоление» вы можете увидеть подлинник документа того времени — письмо Коллонтай Ленину, в котором как раз об этой попытке захвата Лавры и говорится). Народ все понял, и назвал этот текст «Анафема советской власти».

Советская власть была анафематствована Патриархом Тихоном и Собором, и никто никогда этой анафемы не отменял, это надо помнить. Надо понимать и смысл этой анафемы. Это не было, с точки зрения Церкви, проявлением какой-то «контрреволюционности». Это была чисто духовная мера, направленная на вразумление тех, кто творил страшные злодеяния, преступления, которые иначе, как грех, Церковью квалифицированы быть не могли. Патриарх не мог, находясь на вершине духовной власти, не употребить этой своей власти для обуздания греха. По крайней мере, попытаться сделать он это был обязан. Его положение обязывало предать анафеме злодеев, и он это сделал.

Церковь вне политики

Однако впоследствии, когда началась полномасштабная Гражданская война, с фронтами, с делением на белых и красных, и к Патриарху Тихону обращались представители Белого движения с просьбой благословить это движение, Патриарх Тихон неизменно отвечал отказом. Даже, когда его просили благословить не само Белое движение, а передать лишь личное благословение его руководителям, он также отказался это делать, даже тогда, когда ему обещали сохранить это в полной тайне.

И Патриарх Тихон, и Поместный Собор, который проходил в 1917–1918 годах, и все последующие руководители Православной Церкви до 1927 г. твердо отстаивали принцип церковной аполитичности: Церковь не участвует в Гражданской войне и не участвует в политической борьбе. Осенью 1919 года, в наиболее критический для большевиков момент Гражданской войны, когда Белые армии наступали на Москву, были освобождены огромные территории, вплоть до Орла — казалось, еще немного, и советская власть окончательно падет — в этот критический момент Патриарх Тихон обратился с посланием к архипастырям и пастырям с призывом не участвовать в политической борьбе, стоять в стороне от всех распрей и разделений.
 [10]
Более того, Патриарх Тихон тогда же призвал духовенство проявлять в отношении советской власти гражданскую лояльность, повиноваться советским законам, когда эти законы не противоречат вере и велениям христианской совести. Если противоречат, то их нельзя исполнять, а если нет, то необходимо повиноваться. Это давало основание и Патриарху, и его последователям утверждать, что обвинения Церкви в контрреволюции безосновательны. Хотя надо, конечно же, признать, что в Церкви, особенно в период боев Гражданской войны были те, кто открыто выражал свои симпатии белым. Было бы странно, если было бы по-другому в реалиях того времени.

Наиболее страстным сторонником вооруженной борьбы с большевизмом был митрополит Антоний (Храповицкий). На выборах Патриарха в ноябре 1917 г. он был первым кандидатом. Митрополит Антоний возглавлял Высшее Временное Церковное Управление Юга России при правительстве Деникина. Было свое Временное Церковное Управление и при правительстве Колчака в Сибири. В армиях Колчака и Деникина были военные священники, на это потом очень любили указывать советские авторы, как на доказательство контрреволюционной деятельности Церкви.

Но опять же, ни митрополит Антоний, ни другие деятели, связанные с белыми, не были выразителями общецерковного голоса. Таковыми могли быть Собор, Высшее Церковное Управление, Патриарх. Их позиция отличалась от позиции митрополита Антония. Она заключалась в отстаивании аполитичности Церкви, как уже сказано выше. Как уже потом, в 1923 году писал Патриарх Тихон: «Церковь не будет ни белой, ни красной, а Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церковью».

Позиция аполитичности стала ответом Церкви на обвинение в контрреволюции. Никаких реальных доказательств того, что Церковь в контрреволюции участвует, советская власть представить не могла. Власть сама это тоже осознавала. Поэтому, после 1922 года в показательных процессах над «контрреволюционерами», «врагами народа» и прочими «антисоветчиками», которые периодически устраивались, представители духовенства не фигурировали, власть не могла открыто доказать, что тот или иной священнослужитель участвовал в каких-то заговорах, в попытках ее свержения.

Механизм борьбы с Церковью

С 1922 года обычным способом репрессирования священнослужителей становится внесудебный порядок. Не приговоры так называемых «народных судов», а приговоры закрытых органов: Особого совещания, Коллегии ГПУ, ОГПУ, впоследствии пресловутых «троек НКВД». Вот именно эти органы и выносили приговоры в отношении священнослужителей.
 [11]
Начиная с 1920-х годов, очень часто практиковалась высылка в административном порядке: без какого-либо следствия, без уголовного дела, того или иного архиерея или священника просто вызывали в местный отдел НКВД и предписывали ему в течение 24-х или 72-х часов покинуть губернию, выехав, либо в указанном направлении, либо куда угодно. Чисто в порядке административного распоряжения, без какого-либо предъявления вины, просто как «социально вредного элемента».

Однако этими методами борьбы с Церковью власть не ограничивалась, особенно после 1922 года, когда был введен НЭП, и прибегать к массированному террору власти стало неудобно по тактическим соображениям. В условиях борьбы за международное признание советская власть пыталась улучшить свой имидж в глазах мировой общественности, а репрессии по религиозным мотивам препятствовали этому.

В частности, желание улучшить международный образ СССР побудило в 1923 году большевиков отказаться от намеченного показательного процесса над Патриархом Тихоном. Процесс, должен был завершиться вынесением смертного приговора святому Патриарху, уже все для этого было подготовлено, но в последний момент Политбюро решило от этого процесса отказаться, и Патриарх Тихон, пробыв около года в заключении, вышел на свободу.

Период с 1923 по 1928 год — это период относительного затихания репрессий. Наряду с продолжающимся официальным богоборчеством, антирелигиозной пропагандой, наряду с ужесточением дискриминационных мер в отношении духовенства и верующих — это делалось открыто — главная ставка делается на скрытые методы борьбы с Церковью, а именно на раскол Церкви на ее всемерное разложение изнутри, на разжигание внутрицерковной борьбы между различными группировками и тем самым на дискредитацию Церкви и ее руководителей в глазах населения.

Как Троцкий инициировал обновленческий раскол

В 1922 году, в ходе развернувшейся тогда кампании изъятия церковных ценностей, советское руководство, в первую очередь Троцкий, который тогда был вторым человеком в компартии после Ленина, приходит к мысли о том, что, для более эффективной борьбы с ней, Церковь необходимо расколоть на два крыла: «советское» или «сменовеховское» и «черносотенное». Оказать негласную, но в то же время активную поддержку этим самым «сменовеховцам» («красным попам», как их стали называть в народе, или обновленцам, как они сами себя называли) с тем, чтобы с их помощью, как выражался Троцкий, «повалить контрреволюционную часть церковников».

Однако замысел Троцкого был не в том, чтобы на месте прежней, «контрреволюционной», «монархической», «черносотенной» Церкви появилась обновленная «советская». Церковь ни в каком виде — ни «черносотенная», ни «советская» — приверженцам коммунизма была не нужна.

Замысел верхушки Политбюро был в том, чтобы использовать «красных попов», с их помощью расправиться над церковными ревнителями, верными Патриарху Тихону, а затем, когда с «тихоновцами» будет покончено, уже разгромить и самих «красных попов». То есть, коль скоро не удается уничтожить Церковь всю сразу, целиком, «кавалерийским наскоком», надо сменить тактику и уничтожать ее по частям — одних с помощью других, а потом добить оставшихся.

Такой крайне циничный план, предложенный Троцким в марте 1922 г., был одобрен членами Политбюро, и начал проводиться в жизнь с весны 1922 г. Непосредственное воплощение этого плана было возложено на ГПУ (бывшее ВЧК, впоследствии ОГПУ, с 1934 года — Главное управление Госбезопасности НКВД). В этой организации было создано специальное 6-е отделение Секретного отдела, осуществлявшее борьбу с «церковной контрреволюцией».
 [12]
Возглавлял это отделение некто Е. А. Тучков. В 1922 году ему было всего 30 лет. Родом из крестьян Владимирской губернии, с тремя классами образования, но, по-своему, весьма одаренный по части всевозможных интриг и провокаций. Именно Тучков с 1922 года и до конца 1920-х становится фактически главным закулисным действующим лицом, отвечающим за тайную борьбу с Церковью.

В конце 1922 г. решением Политбюро была учреждена специальная Антирелигиозная комиссия ЦК РКП(б), естественно, секретная. Возглавил эту комиссию Емельян Ярославский (он же Миней Губельман), председатель «Союза безбожников» (с 1929 года «Союза воинствующих безбожников»). Секретарем Антирелигиозной комиссии, по сути дела, главным ее деятелем, был все тот же Тучков. Антирелигиозная комиссия стала центром выработки и координации антирелигиозной политики коммунистической партии в 1920-е годы.

При содействии ГПУ «сменовеховские попы», обновленцы, смогли осуществить переворот и захватили церковную власть весной 1922 года. Патриарх Тихон был арестован. Прокатилась волна арестов тех, кто отказывался признавать обновленцев в качестве высшей церковной власти. Официальным обвинением было, якобы, сопротивление изъятию церковных ценностей. Но в действительности, репрессии применялись в первую очередь именно за неприятие «красного» обновленчества.

Таким образом, например, был арестован в мае 1922 года, а потом расстрелян Петроградский митрополит Вениамин — пожалуй, самый в Русской Церкви далекий архиерей от какой бы то ни было политики, архипастырь в подлинном смысле этого слова, не церковный царедворец, а простой, близкий, доступный своей пастве, ею любимый. Он был выбран в качестве показательной жертвы, осужден и расстрелян.

На обновленцев властью была возложена задача прикрывать репрессии, заявлять об их обоснованности, справедливости. Так, на следующий день после вынесения смертного приговора митрополиту Вениамину и его единомышленникам (на казнь было осуждено 10 человек) обновленческое ВЦУ постановило митрополита Вениамина, как осужденного «народным» судом, «лишить сана», а осужденных с ним мирян «отлучить от Церкви».

На обновленцев, или «живоцерковников», как они еще поначалу назывались, ГПУ в первую очередь и возлагало задачу выявления «церковных контрреволюционеров». «Живоцерковники» должны были открыто доносить на своих собратьев. Причем партийные товарищи нисколько не щадили моральный престиж обновленцев, в них видели, своего рода, «расходный материал», поэтому в советских газетах публиковались доносы живоцерковников на «тихоновцев»: «Дескать,такой-то является активным контрреволюционером». После публикации доноса следовали аресты, а порой и расстрелы. Поэтому не удивительным было резко негативное отношение православного народа к «красным попам».

Обновленческий раскол держался в первые месяцы своего существования исключительно на страхе репрессий и на лжи. Ложь заключалась в утверждении обновленцев о том, что Патриарх Тихон перед арестом, якобы, сам передал им свою власть. Это было, конечно, нелепо, но находились те, кто в это верил, или делал вид, что верил. Было немало архиереев, тех, кто признал обновленчество, даже таких знаменитых, как митрополит Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх. В июне 1922 г. он объявил о «каноничности» обновленчества.

Однако, как только Патриарх Тихон вышел на свободу летом 1923 г., эта ложь вскрылась. Страх репрессий за неприятие обновленчества также стал уходить, оказалось, что можно быть «тихоновцем», можно даже быть самим Тихоном, и не сидеть за это в тюрьме. После этого обновленческий раскол стал рассыпаться на глазах и, вероятно, совсем бы сошел на нет, если бы большевики не спохватились и не предприняли бы экстренных мер по его реанимации. Но эти меры сводились, главным образом, к мимикрии обновленчества под православие.

Вообще, существует распространенный стереотип, что обновленцы — это такие бритые попы в пиджаках с сигаретками, которые служили по-русски. Ничего подобного. Если посмотреть на фотографии обновленческих съездов, то можно с удивлением увидеть там вполне патриархального вида священников, епископов с большими бородами, и служили они практически все по-церковнославянски. Энтузиастов, выступавших за перевод службы на русский язык, из многих тысяч обновленческих священников, можно было по пальцам пересчитать.

Обновленчество начинает всячески заявлять о себе, как о вполне ортодоксальном христианстве, верном всем догматам и канонам православной Церкви. Единственное нововведение, которое обновленцы внедрили, от которого они не могли уже отказаться с 1922 года, это был женатый епископат и возможность вступления духовенства во второй и последующий браки. В остальном они старались зримым образом не отличаться от православных.

Отношения между Московской и Константинопольской Патриархиями в 1920-е годы

Еще одной мерой для борьбы с Патриаршей Церковью, которую стали с помощью обновленцев практиковать советские власти с 1923 года, были попытки подвергнуть остракизму «тихоновскую» Церковь со стороны мирового православия, в первую очередь, со стороны Константинопольской Патриархии.

Одним из первых деяний обновленцев после освобождения Патриарха Тихона в 1923 году стало обращение к Восточным Патриархам с призывом об установлении общения с обновленческим Синодом. Обновленцы всячески проводили мысль, что они являются преемниками того синодального строя, который был в России до революции, и что главное их отличие от тихоновцев — это неприятие патриаршества.

Константинопольской Патриархии упразднение московского патриаршества было на руку. Были и другие резоны, еще более существенные, которые побуждали Константинопольскую Патриархию вступить в альянс с обновленцами. Сами греки в Турции в начале 1920-х годов переживали очень непростые времена после провала авантюрной попытки присоединить Малую Азию к Греции. Турецкое правительство Ататюрка фактически стало проводить политику полного изгнания, или даже жестче — уничтожения греческого населения в Турции.

Это была действительно национальная катастрофа греческого народа, сопоставимая с той, которую греки пережили в XV веке во время падения Константинополя. Это поставило под угрозу само существование Константинопольской Патриархии в Константинополе. Был момент, когда турки пытались ее окончательно оттуда выжить. Естественно, в такой тяжелой ситуации руководство этой Константинопольской Патриархии искало все возможные способы самосохранения, в том числе, политические способы.

Ситуация же была такова, что революционное турецкое правительство Ататюрка фактически имело связи лишь с одной страной — с Советской Россией, с большевиками. Эту связь советского правительства с турецким греки и попытались использовать — заручиться поддержкой большевиков, чтобы те походатайствовали за них перед турками. Но какой ценой? Ценой признания обновленцев. Большевикам это тоже было выгодно: с помощью Вселенской Патриархии попытаться дискредитировать Патриарха Тихона, Патриаршую Церковь в России.

В 1924 году произошло признание Константинопольской Патриархией обновленческого Синода. Константинопольский Патриарх Григорий VII заявил даже о том, что Патриарх Тихон должен уйти, а патриаршество в России должно быть упразднено. Он собирался направить в Россию специальную комиссию от своей Патриархии, которой дана была инструкция по приезде опираться на те церковные круги в России, которые «верны правительству СССР», то есть на обновленцев. Представитель Константинопольского Патриарха в Москве архимандрит Василий (Димопуло) с 1924 года состоял почетным членом обновленческого синода.

Это давало обновленцам заявлять, что они не раскольники. Какие же они, дескать, раскольники, коль скоро они находятся в таком единстве с Вселенской Патриархией? «Раскольники — это тихоновцы. Тихон не слушает Вселенского Патриарха, его братский призыв уйти ради восстановления церковного единства. Именно тихоновцы и являются возбудителями церковного раскола», — утверждали обновленцы.
 [13]
Ответом на этот вызов со стороны православных стало понимание того, что Константинопольская Патриархия, за которой потом последовали в своем признании обновленцев еще Патриархии Иерусалимская и Александрийская, что эти греческие Патриархи, как это ни прискорбно, не являются критерием православия. Как популярно объяснил митрополит Сергий (который в 1923 годом покаялся перед Патриархом Тихоном за свое отпадение и обновленчество), «от того, что Восточные Патриархи признали обновленцев, не обновленцы стали православными, а сами эти Патриархи стали обновленцами».

Правда, находилось оправдание для Восточных Патриархов, что они все-таки не представляли толком, что творилось в России, кто такие обновленцы. Их представитель, архимандрит Василий (Димопуло), полностью был закуплен обновленцами и ГПУ, поэтому дезинформировал греческих Патриархов, выставляя обновленцев вполне законной церковной властью в России, пользующейся поддержкой церковного народа, чего в действительности не было.

Попытки власти спровоцировать в Церкви «раскол справа»

Интриги с использованием обновленцев, хотя, конечно приносили свои плоды — весьма болезненный раскол, несомненно, имел место, но все-таки масштаб этого раскола был не таким, как хотелось большевикам. В основном, в раскол удалось совратить духовенство — несколько десятков епископов, тысячи священников. Основная масса церковных людей за обновленцами не шла. Это не удивительно, поскольку они не имели никакого авторитета в глазах народа. Их совершенно обоснованно воспринимали, как подлых иуд, которые ценой предательства своих собратьев просто спасали свои шкуры.

Сами богоборцы относились к обновленцам с практически нескрываемым презрением. «Тихноновцев», с которыми они боролись, чекисты уважали куда больше, чем своих пособников-обновленцев. Это заставляло советскую власть искать новые подходы в борьбе с Церковью в попытках ее расколоть. Надо сказать, что Тучкову нельзя отказать в изобретательности. Он просто фонтанировал идеями, как, с помощью каких шагов, спровоцировать в Церкви какой-либо новый раскол.

Видя, что от обновленцев мало толку, Антирелигиозная комиссия и ОГПУ пытаются организовать другой сценарий возбуждения раскола в Церкви. Если не получается основательно расколоть Церковь слева, с помощью церковных революционеров, надо попытаться расколоть ее справа, с помощью церковных ревнителей. Эта тактика начинает активно реализовываться с лета 1923 года, когда Патриарх Тихон выходит на свободу. Его освобождают не просто так.

Освобождение его обставляют рядом условий. Патриарх Тихон должен был признать вину свою перед властью, должен был «раскаяться в преступлениях перед народной властью», должен был объявить, что он «отныне советской власти не враг». Патриарх Тихон пошел на такие шаги.

Большевики рассчитывали, что тем самым Патриарх Тихон себя полностью дискредитирует в глазах народа, однако этого не произошло. Православный народ, как доверял ранее Патриарху и любил его, так продолжил доверять и любить после этих заявлений. Как говорили в народе, «Патриарх все это писал не для нас, а для большевиков». Так оно в действительности и было. Тем не менее, все последние месяцы жизни Патриарха Тихона, Тучков продолжал оказывать на него давление, чтобы принудить Патриарха на такие шаги, которые должны были его опорочить в глазах народа.

Тучков требовал от Патриарха объединиться с обновленцами, с обновленческим синодом, с «Живой церковью». Казалось бы, с чего вдруг ОГПУ, которое до этого делало все, для того чтобы Церковь расколоть, стало пытаться ее объединить? Ответ был простой. Понятно, что в случае объединения Патриарха с живоцерковниками в глазах многих церковных ревнителей он становится таким же живоцерковником. Так, как народ отвращался от обновленцев, он отвратится и от Патриарха.

Естественно, Патриарх Тихон тоже это все прекрасно понимал, поэтому, хотя и вынуждался начинать переговоры с обновленцами, но как только видел, что это возбуждает крайнее беспокойство в православных кругах, от этих переговоров тут же отказывался.

От Патриарха требовали ввести в богослужение поминовение безбожной власти. Патриарх Тихон уступил. Конечно, это поминовение тоже было вызовом для народной религиозной совести, поскольку богослужение оставалось последней непоруганной святыней. Святые мощи были вскрыты и подвергнуты всяческому глумлению, чтимые иконы были изъяты, монастыри закрыты. Только богослужение оставалось не оскверненным большевистским влиянием. Теперь, приходя в храм, верующий человек и там тоже должен был слышать упоминание о богомерзкой власти.
 [14]
Патриарх Тихон подписал указ, ввел новую форму поминовения (она похожа на ту, которая и сейчас звучит: «О стране нашей и о властех ея, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте»). Но, успокоив этим указом ОГПУ, Патриарх ничего не сделал, чтобы этот указ реально вошел в жизнь. Он его не рассылал, не отслеживал, выполняется он или нет, и уж тем более, никого не карал за невыполнение. Поэтому этот указ остался мертвой буквой, и в большинстве мест о нем даже ничего не узнали. Так Патриарх Тихон берег единство Церкви.

В конце 1923 г. от него потребовали перейти на григорианский календарь. Опять же, Патриарх Тихон уступил, издал указ, которым вводился новый стиль. Но, как только обнаружилось, что народ этот новый стиль не приемлет, Патриарх Тихон его введение приостановил. Так мы до сих пор и живем в Церкви при этом «приостановленном» новом стиле.

Как Тучков ни старался опорочить Патриарха Тихона, спровоцировать какой-то «раскол справа», у него ничего не вышло. Хотя были те, кто Патриарха Тихона критиковал за его компромиссы, в частности настоятель Московского Свято-Данилова монастыря, архиепископ Феодор (Поздеевский) выступал в качестве такой «оппозиции справа».

Эта оппозиция даже малейшим намеком не перерастала в раскол, отделяться от Патриарха Тихона никто не собирался. Понимали, что, если он идет на какие-то уступки, то под сильнейшим давлением, и готов сделать все, чтобы не допустить перерастания недоумений от его действий в настоящий раскол, и никогда не перейдет той черты, которая мыслилась, как недопустимая.

При всех своих компромиссах Патриарх Тихон продолжал отстаивать принцип церковной аполитичности. Церковь не будет участвовать в политической борьбе, в том числе, и на стороне советской власти. Церковное управление не превратится в орудие политической борьбы в руках ГПУ. Церковь не даст использовать себя в борьбе советской власти с ее политическими противниками. В частности, это проявлялось в том, что Тучков постоянно домогался от Патриарха, чтобы он ни много, ни мало предал анафеме врагов советской власти.

Особенно советская власть была раздражена деятельностью русского зарубежного духовенства, возглавляемого уже упоминавшимся митрополитом Антонием (Храповицким), председателем зарубежного Архиерейского Синода. От Патриарха Тихона требовали, чтобы он анафематствовал митрополита Антония и других церковных контрреволюционеров, но Патриарх отказывался это делать.

Позиция Патриарха Тихона и его единомышленников заключалась в том, что Церковь может осуждать только грех. Но греха под названием «контрреволюция» Церковь не знает. С контрреволюцией власть должна бороться другими средствами, у нее эти средства есть, пусть она эти средства использует, а Церковь в это дело не втягивает. Эту позицию Патриарх Тихон отстаивал до последнего, и церковный народ это чувствовал. Он понимал, что Патриарх Тихон не даст превратить Церковь в марионетку в руках богоборческой власти. Поэтому все вольные и невольные ошибки Патриарху Тихону прощались. Патриарха Тихона Церковный народ любил, как никого другого архиерея ни до, ни после него.

Проблема легализации Православной Церкви

Никакого нового раскола при Патриархе Тихоне власть так и не смогла спровоцировать. Но Тучков не прекращал своих попыток, особенно после кончины Патриарха Тихона, когда Русскую Церковь возглавил Патриарший Местоблюститель митрополит Петр. Но митрополит Петр всего лишь 8 месяцев смог управлять Церковью — после его ареста его заместителем стал митрополит Сергий (Страгородский). Власть продолжала всячески давить на руководство Патриаршей Церкви с тем, чтобы вынудить принять условия легализации.

Как уже было сказано, по Декрету 1918 г. Церковь была поставлена вне закона. С точки зрения советской власти, все «служители культа», от Патриарха до рядового псаломщика, были совершенно равны. Поэтому иерархия не имела никаких прав, никакой власти в Церкви. Попытки епископов осуществлять свои канонические полномочия рассматривались властью как политическое преступление.
 [15]
Они не имеют права распоряжаться, не имеют права кого-либо назначать, перемещать, вообще, делать какие-либо правительственные распоряжения внутри Церкви. Обычной мерой репрессий в 1920-е годы было отобрание подписок-обязательств у архиереев: «я такой то, обязуюсь до регистрации епархиального управления не осуществлять никаких полномочий в Церкви». То есть православные архиереи оказывались повязанными по рукам и ногам, в отличие от обновленцев.

Обновленцы же с 1922 года действовали легально. Были предусмотрены специальные законодательные меры, которые позволяли им регистрировать свои управления и осуществлять свою «каноническую» деятельность по управлению епархиями. А православные епископы этого были лишены. Рядовым же священникам власть все время тыкала в глаза: «ваши епископы — сплошь контрреволюционеры, а вы, если им подчиняетесь, — тоже». Придумать способ еще более отравить жизнь священнику, у которого такой «неправильный» епископ, не составляло для власти никакого труда.

Власть начинает использовать этот момент нелегальности управления Патриаршей Церкви. Это началось еще при Патриархе Тихоне, особенно усилилось при его преемниках. «Хотите легализоваться? Пожалуйста, но для этого вы должны доказать свою верность советской власти. Например, так, как это доказали обновленцы. Должны деятельно отмежеваться от любых форм контрреволюции». По-другому это называлось, «отмежеваться от тихоновщины».

«Тихоновцам» предлагали отмежеваться от «тихоновщины», как некоей «политической авантюры Тихона». В случае согласия на такое «отмежевание от тихоновщины», власть готова была предоставить регистрацию, возможность относительно спокойного существования. Примерно в таком же объеме, каким пользовались обновленцы. Такая целенаправленная политика ГПУ с использованием легализации и нелегальности в качестве инструмента разложения Церкви начинает приносить свои плоды во второй половине 1920-х годов.

Митрополит Петр отверг условия легализации, поскольку они фактически означали полное порабощение Церкви. Фактически власть требовала поставить под полный контроль всю кадровую политику Церкви. Тучков выражался примерно так: «Если нам надо будет убрать какого-нибудь архиерея, мы вам скажем, и вы его уберете». Архиерей, соответственно, по требованию местного уполномоченного ОГПУ, должен был убирать неугодных священников. Фактически церковное управление превращалось бы в некий такой филиал органов госбезопасности.

Митрополит Петр это отверг, и за это был арестован. Митрополит Сергий тоже поначалу отверг предложения богоборцев. Но затем, оказавшись в заключении, он все-таки условия советской власти принял и начал действовать вопреки тем самым взглядам, которые сам первоначально исповедовал. Начинал же митрополит Сергий управлять Церковью на рубеже 1925—1926 гг. с борьбы с новым расколом, спровоцированным властью, — с так называемым григорианством.

Григорианство — названо по имени руководителя раскола, архиепископа Екатеринбургского Григория (Яцковского). Оно стало улучшенной модификацией обновленчества. Обновленческих вождей народ презирал, за ними не шел. Тогда в ОГПУ решили подобрать для возглавления нового раскола таких церковных деятелей, которые имели бы какой-никакой авторитет в церковных кругах. Таким, в частности, стал архиепископ Григорий. Он в 1922 году был посажен в тюрьму фактически за неприятие обновленчества, получил 5 лет тюрьмы. Но, пробыв в тюрьме три года, он, видимо, принял предложение выйти на свободу в обмен на принятие условий легализации.

Возникло «обновление № 2», как стали говорить в народе, хотя григориане подчеркивали, что они «староцерковники» и даже «тихоновцы», что они не обновленцы, что они никаких реформ не допустят. В действительности же, характер их взаимоотношений с властью, с ОГПУ, был точно таким, как и у обновленцев. И народ сразу же это понял, почувствовал в григорианах пособников ОГПУ.

Митрополит Сергий в тот момент (январь 1926 г.) выступил в качестве консолидирующего центра не приемлющих новый раскол. Православные сплотились вокруг него. Митрополит Сергий доказывал власти, что контрреволюция — это не грех, и Церковь бороться с ней церковными мерами не может. Церковь обещает власти полную гражданскую лояльность, но не может взять на себя никаких обязательств по доказательству этой лояльности, не может принимать на себя функции какого-то сыска и, тем более, функции экзекуторские.

Не может налагать церковные кары за политическую деятельность — просоветскую или антисоветскую. Это не дело Церкви. Такая позиция митрополита Сергия вполне тогда выражала церковное самосознание, поэтому-то он и получил столь сильную поддержку Церкви в начале своего правления. Он продолжал ту же линию, что и Патриарх Тихон, митрополит Петр [16], линию церковной аполитичности.

Так было до конца 1926 г., когда митрополит Сергий тоже был арестован, провел три с половиной месяца в заключении. Тем временем, власть делала все, для того, чтобы усугубить начинавшееся в разных местах церковные настроения. На рубеже 1926–27 гг. уже практически повсеместно через завербованных агентов в рясах власть провоцировала локальные раскольчики. Появлялись инициативные группы, которые ходатайствовали о местной сепаратной легализации, и власть поддерживала стремление этих групп объявить о своей независимости, автокефалии и т. п.

Мотивы митрополита Сергия в компромиссе с властью

Митрополит Сергий весной 1927 года, находясь в тюрьме, приходит к заключению, что если не принять условия легализации, то церковная жизнь окончательно будет погружена в полный хаос, и это приведет к тому, что обновленцы, григориане и им подобные раскольники, полностью восторжествуют. Поэтому, дабы не допустить окончательного распадения Патриаршей Церкви, как организации, надо принимать условия легализации, которые предлагает власть, какими бы тяжелыми эти условия ни были.

Митрополит Сергий славился еще с дореволюционных времен как искуснейший дипломат, который умел договариваться с любой властью — и при Царе, и при Распутине, и при Временном правительстве, и даже в 1922 году при обновленцах. Он, очевидно, понадеялся на свои дипломатические таланты, что ему как-то удастся смягчить условия легализации, которые выдвигала власть, добиться уступок со стороны власти. А Тучков, очевидно, обещал пойти на такие уступки, обещал после легализации Патриаршего Синода разрешить провести собор Патриаршей Церкви, провести амнистию репрессированных священнослужителей.
 [17]
В те годы, в середине 1920-х, около половины епископата находилось в заключении, поэтому, конечно же, такая амнистия была жизненно необходима Церкви. А те, епископы, которые не были в заключении, как правило, не имели возможности управлять своими епархиями, поскольку были связаны подписками. Митрополиту Сергию обещали в случае легализации снять все ограничения. Он условия принял.

Обернулось это всё тем, что обещания, которые дала советская власть, она не исполнила (очевидно, что и не собиралась их исполнять). Амнистии, по сути дела, не произошло. Кто-то из заключенных епископов вышел на свободу, но в основном те, у кого и так заканчивались сроки. То есть «амнистия» в отношении них выразилась в том, что им не дали сразу же новых сроков, как это практиковалось. Собор Патриаршей Церкви провести так и не позволили.

Более того, даже Синод митрополита Сергия, составленный им из тех членов, которые были угодны ОГПУ, не получил полноценной регистрации. Митрополиту Сергию была лишь дана справка довольно-таки издевательского характера, что ему и его Синоду разрешается приступить к работе. «Препятствий впредь до регистрации не усматривается», то есть в любой момент эти препятствия могли быть усмотрены, и деятельность этого Синода могла быть прекращена.

Деятельность Синода митрополита Сергия

Между тем, эта деятельность фактически полностью осуществлялась под диктовку ОГПУ. На первом же учредительном собрании Синод принял постановление обязать русских зарубежных клириков дать подписку о своей лояльности советской власти. Кто не даст подписку, будет исключен из ведения Московской Патриархии. Фактически это означало применение церковных наказаний по чисто политическим мотивам.

Далее на свет появилась печально известная июльская декларация митрополита Сергия «ваши радости — наши радости», как ее окрестили в народе. Хотя дословно такой фразы там не было, основная мысль, действительно, была такая. От лица Патриаршего Синода выражалась полная политическая солидарность с советской властью. Враги советской власти объявлялись врагами Церкви. «Всякий удар, направленный в Союз, мы воспринимаем как удар, направленный в нас».

Это, по сути дела, означало уже отказ от принципа церковной аполитичности, который до этого проводился руководством Патриаршей Церкви, и это, конечно, не могло не вызвать неприятия в церковных кругах. «Разделение справа», которое не удалось спровоцировать при Патриархе Тихоне и при митрополите Петре, возникает при митрополите Сергии. Более сорока епископов внутри страны, еще примерно столько же русских епископов за рубежом, заявляют об отделении от него.

Это было более болезненно, чем в случае с обновленчеством. В обновленчество уходили худшие, и, как ни прискорбно это было, но всё-таки это имело для Церкви очистительное значение. Даже один из вождей обновленчества, Антонин (Грановский), очень метко, хотя и грубо, охарактеризовал «Живую церковь» как «ассенизационную бочку Православной Церкви». Действительно, Церковь избавлялась от нечистот благодаря уходу обновленцев.

А в «правую оппозицию» митрополиту Сергию уходили уже лучшие. Достаточно сказать, что политики Митрополита Сергия не приняли все три назначенных Патриархом Тихоном кандидата в Патриаршие Местоблюстители: митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский). Третий — ставший Патриаршим Местоблюстителем митрополит Петр (Полянский) из ссылки написал митрополиту Сергию письмо, в котором призывал его исправить допущенную ошибку, поставившую Церковь в унизительное положение. Целый ряд других видных иерархов, уважаемых и авторитетных, тоже заявили о своем неприятии политики митрополита Сергия.

В отдельных епархиях православные разделились примерно пополам — на «сергиан», как стали называть сторонников митрополита Сергия, и «антисергиан». Таким образом, власть отчасти добилась своего.

Волна сталинских гонений 1929–1930 годов

В конце 1920-х годов политика власти в отношении Церкви меняется. Советская власть посчитала Церковь уже достаточно разложенной изнутри. Антирелигиозная комиссия ЦК ВКП(б) выполнила своё предназначение и в 1929 году была распущена. После 1929 года коммунистическая власть возвращается к политике тотального уничтожения Церкви.
 [18]
Поначалу обновленцы еще пользуются негласным покровительством, но оно постепенно сходит на нет, и уже в 1930-е годы обновленцы подвергаются репрессиям практически наравне с тихоновцами. Хотя некоторая очередность нанесения удара соблюдается: сначала в сталинскую мясорубку попадает «правая оппозиция», потом сергиевцы, потом григориане, потом обновленцы — как бы «справа налево». Но все равно в конечном итоге под репрессии попадают все.

1929 год — это начало новой, уже третьей, волны гонений. Конечно, это было связано и с общим генеральным изменением внутренней политики компартии. Сталин к тому времени расправился со всеми своими оппонентами внутри партии, окончательно сосредоточил в своих руках единоличную власть и начал проводить в жизнь свои взгляды, свою политику свертывания НЭПа, ускоренной индустриализации и коллективизации. Коллективизация подразумевала не только объединение крестьян в колхозы. Сплошная коллективизация означала удаление из деревень всего «антисоветского элемента», в который автоматически попадал весь церковный актив.

Поскольку абсолютное большинство храмов в 1920–1930-е годы были сельские, в ходе коллективизации по духовенству наносится удар небывалого масштаба, небывалой силы. Если в первую волну гонений пострадало около десяти тысяч человек на себя служителей Церкви, во вторую, связанную с изъятием церковных ценностей и насаждением обновленчества, тоже примерно столько же (во вторую волну расстрелов было на порядок меньше), то третья волна по своему размаху в три раза превосходит первые две.

После 1929 года снова начинаются расстрелы — примерно каждый десятый, подвергавшийся аресту, затем расстреливался. Даже совершенно лояльных к советской власти, далеких от какой-либо политики, от какой-либо полемики, связанной с декларацией 1927 года, сельских батюшек арестовывали, отправляли в ссылки и лагеря: просто в силу политики тотальной «зачистки» русской деревни от всех, кого власть подозревала в нелояльности.

Духовенство всё автоматически зачислялось в разряд контрреволюционеров. Даже вождь обновленцев Введенский, готовый выполнить любое, самое подлое поручение власти, характеризовался Тучковым, как контрреволюционер: «поп, контрреволюционер». Почему контрреволюционер? Потому что поп, и не важно, что «красный».

Коммунизм против христианства: От террора к Большому террору

Наивысшего накала антицерковный террор достиг в 1937 году. На прошлой лекции Лидия Алексеевна Головкова в деталях рассказала, как осуществлялся механизм Большого террора. Но основные моменты необходимо отметить.

В декабре 1936-го была принята сталинская Конституция, которая, как я уже говорил, формально уравняла всех советских граждан в правах. Спустя год, в декабре 1937-го, должны были состояться первые всеобщие выборы в Советы всех уровней — от местных до Верховного, в которых должны были принять участие и все «бывшие» люди, в том числе священнослужители. В качестве, своего рода, смотра настроений населения, в преддверии этих выборов, в январе 1937 года была устроена всесоюзная однодневная перепись.
 [19]
По настоянию Сталина, в список вопросов вопрос, который задавался в ходе переписи, был внесен вопрос об отношении к религии: «Верующий ли вы, если да, то к какой религии принадлежите»? Видимо, по замыслу организаторов переписи, она должна была продемонстрировать торжество насаждения атеизма в Советском Союзе.

Однако результаты оказались другими. Хотя, конечно же, люди понимали, чем они рисковали — опрос был, естественно, не анонимным — но, тем не менее, в большинстве они открыто признали себя верующими: две трети сельского населения и треть городского, в общей сложности 58% населения. В реальности процент верующих был еще более высоким.

В своей закрытой документации деятели «Союза воинствующих безбожников» признавали, что атеистов в стране не более 10%. То есть до 90% населения страны, оставались верующими людьми, несмотря на 20 лет антихристианского советского террора. Это не могло не напугать Сталина. Как эти верующие будут голосовать на выборах? Поэтому решено было отказаться от первоначально предполагаемого альтернативного характера выборов, выборы носили безальтернативный характер, но даже и в этой ситуации за исход выборов опасались.

(Конечно, еще больше Сталин боялся, какую позицию займут все эти «нелояльные» в случае начала большой войны, когда выбор будет осуществляться не на бумаге, а на деле. «Вождю народов» везде мерещились враги и изменники, по которым надо было нанести упреждающий удар.)

Поэтому, в июле 1937 г., Политбюро принимает секретное, решение о проведении «репрессивной кампании» в отношении «антисоветских элементов». На основании этого постановления Политбюро появляется серия секретных оперативных приказов наркома внутренних дел Ежова. Этими приказами предписывалось в конце августа начать и в четырехмесячный срок осуществить масштабную кампанию репрессий «антисоветского элемента».

Перечислялись контингенты, подлежащие репрессиям: бывшие кулаки, бывшие нэпманы, бывшие офицеры, чиновники и, в числе прочих, «церковники». Все, подлежащие репрессиям, делились на две категории: «более враждебные» и «менее враждебные». Первые подлежали расстрелу по приговорам «троек», вторые отправлялись в лагеря, на срок 8 или 10 лет. На практике священники и монахи, не говоря уже о епископах, обычно зачислялись в первую категорию, а миряне, проходившие по церковный делам, во вторую. Хотя бывали и отступления в ту и другую сторону.

Расчет Сталина был на то, что выборы состоятся в назначенный срок, 12 декабря, но все «бывшие» люди, весь этот «антисоветский элемент» до выборов не доживет, можно не опасаться того, что они как-то повлияют на результаты выборов. Таким образом, был дан старт кампании «Большого террора» в августе 1937 года. В четыре месяца не уложились, кампания растянулась до весны 1938 года и имела сокрушительные последствия для Церкви.

В конце 1937 г. Ежов похвалялся перед Сталиным: «В связи с ростом контрреволюционной активности церковников и сектантов, нами в последнее время по этим элементам нанесен значительный оперативный удар. Всего в августе—ноябре 1937 года арестовано 31 359 церковников и сектантов. Из них митрополитов и епископов на себя 166, попов — 9 116, монахов — 2 173, церковно-кулацкого актива (то есть мирян) — 19 904. Из этого количества осуждено к высшей мере…»

Дальше идут цифры — примерно половина арестованных. И это только за четыре месяца 1937-го. Террор еще продолжался и в 1938-м, да и в 1939-м, и в последующие годы не сошел на нет. «Оперативный удар нанесен исключительно по организующему и руководящему антисоветскому активу церковников и сектантов», — писал также Ежов — «в результате наших оперативных мероприятий почти полностью ликвидирован епископат Православной Церкви, что в значительной степени ослабило и дезорганизовало Церковь».

Чтобы было понятно, какого масштаба достиг террор, достаточно указать лишь на один факт. К 1939 году из тех двухсот епископов, которые были в Русской Церкви в 1920-е, уцелело на кафедрах всего лишь четыре: митрополит Сергий, ставший к тому времени Московским, митрополит Алексий Ленинградский (два будущих Патриарха) и по одному викарию у одного и другого. И всё. На весь Советский Союз! Митрополит Сергий по этому поводу мрачно шутил, что ближайший к нему правящий православный архиерей к востоку от Москвы — это другой митрополит Сергий, Японский.

Действительно, на всем пространстве от Москвы до Дальнего Востока, все епархии были разгромлены. На весь Советский Союз оставалось несколько сот действующих храмов. В основном, в тех местах, куда заезжали иностранцы: в Москве, в Ленинграде, в Киеве, в Одессе. А там, куда иностранцев не пускали, было вычищено практически все. В ряде областей — еще в начале 1930-х, а после Большого террора уже практически повсеместно.

Трудно поверить, но, например, на всю Советскую Белоруссию оставался один незакрытый храм, в каком-то отдаленном селе, куда просто не добрались. Официально незакрытыми числилось довольно много храмов, несколько тысяч. Но в абсолютном большинстве из них служб не было по той простой причине, что некому было служить — духовенства не оставалось.

Можно сказать, что митрополит Сергий своей политикой компромиссов, своим желанием, как он говорил, «спасти Церковь», спасти ее не сумел, хотя старался. Никакие компромиссы на власть не действовали, власть продолжала осуществлять свою политику планомерного уничтожения Церкви.

Христос спас Церковь — гонения приостановились с началом войны

Изменение политики власти произошло уже позднее, в годы войны. Невозможно было в условиях войны с сильнейшим и жесточайшим внешним врагом продолжать осуществлять полномасштабную войну и с собственным народом, который в абсолютном большинстве своем оставался верующим. Наоборот, необходимо было обращаться к Церкви, по сути дела, за помощью в деле патриотической мобилизации населения на борьбу с внешним врагом. Поэтому Сталин вынужден был свернуть антирелигиозные репрессии в годы войны.

Необходимо было дать ответ и немецко-фашистской пропаганде. Фашистский режим, конечно же, по сути своей с христианством абсолютно несовместим. И в случае победы фашистской Германии в войне, Церковь не ожидало ничего хорошего. Однако до победы в войне гитлеровская пропаганда очень активно использовала религиозный фактор.
 [20]
Самому нападению на Советский Союз эта пропаганда пыталась придать характер чуть ли не Крестового похода для освобождения русского народа от ига безбожников. И действительно, на оккупированных территориях тысячами открывались храмы. На это тоже нужно было дать ответ. Какой может быть ответ? Если при Гитлере открываются храмы, то значит и при Сталине тоже должны открываться. Пусть и не в таких масштабах.

Кроме того, надо было расположить к Советскому Союзу западных союзников. А на Западе, особенно в Америке, крайне негативно относились к притеснениям религии со стороны коммунистов. Поэтому надо было показать Западу, что религия в Советском Союзе пользуется полной свободой.

В совокупности все эти факторы, плюс расчеты дальнейшего использования Церкви во внешнеполитических мероприятиях Советского Союза — все это побудило Сталина в годы войны политику очень существенно скорректировать, перейти от политики уничтожения Церкви к политике ее использования. Со стороны Патриархии это было воспринято с большим энтузиазмом, как некая победа. Митрополит Сергий, ставший в 1943 году Патриархом, принял новые условия существования, которые были предложены властью, негласный «конкордат»: готовность участвовать во внешне- и внутриполитических мероприятиях советской власти в обмен на существенное смягчение политики власти в отношении Церкви (особенно в отношении Московской Патриархии).

Патриархия включается в тот хор славословий Сталину, который повсеместно уже звучал. Если почитать «Журналы Московской Патриархии» тех лет, 1940-х — начала 1950-х, то там регулярно выражались самые верноподданнические чувства по отношению к «богоданному вождю дорогому Иосифу Виссарионовичу». Это было составной частью того характера взаимоотношений, которые установились в ходе войны и особенно после нее.

В действительности же, от планов по уничтожению Церкви Сталин не отказывался. Особенно это проявилось в последние годы жизни Сталина, когда гонения возобновились. Снова массовыми стали аресты, закрытие храмов, хотя все же не такими, как в конце 1930-х. Очень серьезное и опасное заблуждение — думать о Сталине, как о некоем покровителе Церкви.

В действительности, Сталин до конца своих дней оставался богоборцем, и факты об этом неопровержимо свидетельствуют. Богоборцем он был очень расчетливым, циничным. Когда он видел, что ему выгоднее Церковь использовать, он ее использовал. Когда видел, что это использование не дает тех результатов, на которые он рассчитывал, он снова санкционировал гонения.

Однако внешнее положение Московской Патриархии в последние годы Сталина казалось вполне прочным. Патриарх Алексий регулярно получал ордена Трудового Красного Знамени, митрополит Николай, второй человек в Церкви, ездил по всему миру, выступал на всевозможных конференциях в роли апологета советской политики и социалистического. О том, что в действительности против Церкви продолжаются жестокие гонения, многие во внешнем мире даже тогда уже и не подозревали.

Хрущевские гонения — «коммунизм и религия несовместимы»

Ситуация изменилась при Хрущеве, который открыто провозгласил в числе первоочередных задач, задачу покончить с религией. К 1980 году Хрущевым советским людям был обещан коммунизм. Очевидно, что коммунизм и религия несовместимы, а соответственно, до этого времени религия должна была исчезнуть. Хрущев даже обещал показать по телевизору «последнего советского попа», но не смог этого сделать.

Главное отличие хрущевских гонений от сталинских (и ленинских) заключалось в том, что они не были кровавыми. После разоблачения так называемого культа личности, после официального отказа от массовых репрессий, как главного метода внутренней политики, прибегать к новым масштабным арестам в отношении служителей Церкви Хрущеву было неудобно. Поэтому ставка была сделана на другие методы борьбы: экономические, административные и пропагандистские.

В хрущевское время антирелигиозная пропаганда по своему размаху даже превзошла то, что было в 1920–1930-е годы. Вновь против Церкви был задействован весь арсенал экономических и административных мер. Ущерб был нанесен весьма существенный. Так, например, количество монастырей за годы хрущевских гонений сократилось в четыре раза, количество приходов в два раза. Из восьми семинарий, открытых после войны, было закрыто пять.

Ответ Церкви — отдать жизнь за христианскую веру

Однако своей цели — покончить с религией — коммунисты так и не достигли. Не достигли ни при Ленине, ни при Сталине, ни при Хрущеве. Со стороны Церкви главным ответом на гонения стало исповедничество. Конечно, было и предательство. Случаи отпадения имели место и были не единичными и в первые годы советской власти, и в 1920-е, и в 1930-е, и после войны. Но все-таки абсолютное большинство, и духовенство, и миряне — представители церковного актива, оставались верны Церкви, и не шли по тому пути предательства, который им предлагала власть.

В конце1930-х это привело большинство из них к мученическому концу. Десятки тысяч священников и мирян за свою веру отдали жизни. Это стало главным ответом Церкви на гонения. Этот ответ, в итоге, оказался единственно правильным и единственно спасительным для Церкви. Хотя советская власть практически полностью физически разгромила Церковь, но духовно сломить она ее так и не смогла.

Этот подвиг мучеников и исповедников сыграл решающую роль в том, что все попытки власти покончить с религией, с верой, с христианством так и не увенчались успехом. В ответ на этот подвиг Сам Господь спас Церковь, спас тем, что направил ход истории так, что Сталин, его подручные, как ни хотели с Церковью покончить, этого сделать не смогли. В этом представляется главный ответ Церкви на антицерковную политику власти.

Текст выступления расшифрован и снабжен подзаголовками Александром Филипповым

Читайте также:

Преодоление: Вера в годы безбожия (+ 150 ФОТО + ВИДЕО) [21]

Святой патриарх Тихон: Без лукавства и святошества [22]

Священномученик Петр (Полянский): недипломатичный архиерей [16]


Article printed from Православие и мир: http://www.pravmir.ru

URL to article: http://www.pravmir.ru/antireligioznaya-politika-sovetskoj-vlasti-i-reakciya-cerkvi-na-nee/

URLs in this post:

[1] выставку «Преодоление: Русская Церковь и советская власть»: http://www.pravmir.ru/tag/vystavka-preodolenie/

[2] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/05/11293.sl_body.IMG_sdfgh.jpg

[3] Патриарх Тихон: http://www.pravmir.ru/tag/patriarx-tixon/

[4] митрополит Сергий (Страгородский): http://www.pravmir.ru/tag/mitropolit-sergij-stragorodskij/

[5] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie111.jpg

[6] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie91.jpg

[7] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie101.jpg

[8] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie81.jpg

[9] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie118.jpg

[10] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie69.jpg

[11] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie66.jpg

[12] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie100.jpg

[13] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie104.jpg

[14] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie103.jpg

[15] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie50.jpg

[16] митрополит Петр: http://www.pravmir.ru/svyashhennomuchenik-petr-polyanskij-nediplomatichnyj-arxierej/

[17] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie64.jpg

[18] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie65.jpg

[19] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie92.jpg

[20] Image: http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/11/preodolenie90.jpg

[21] Преодоление: Вера в годы безбожия (+ 150 ФОТО + ВИДЕО): http://www.pravmir.ru/preodolenie-vera-v-gody-bezbozhiya-150-foto/

[22] Святой патриарх Тихон: Без лукавства и святошества: http://www.pravmir.ru/svyatoj-patriarx-tixon-zapozdalaya-kanonizaciya/


Копирайт © 2009 Православие и мир. Все права зарезервированы. Хостинг сайта 100mb.ru