ЖИЗНЬ в ЦЕРКВИ

            

В самом центре Питера, там, где к набережной Васильевского острова летом пристают огромные   белоснежные туристские лайнеры под флагами разных стран, стоят в ожидании разводки мостов самоходные баржи и гуляют белой ночью влюбленные пары, среди череды старых двухэтажных домиков, уступами следующих друг за другом вдоль изгиба Невы, расположился аккуратный желтый особнячок с маленьким, едва заметным крестом над фронтоном.


            Взоры интуристов сразу приковывает расположенная неподалеку громада подворья Оптиной пустыни, да и многие петербуржцы проходят мимо дома на набережной Лейтенанта Шмидта, 39. Но те, кого Господь Сам призывает, находят сюда путь. И за скромным фасадом находят кипящую здесь сегодня жизнь, питаемую славными традициями прошлого. Уже 12 лет этот дом вмещает множество людей, для которых христианство не только направление  мысли, но и действия. Три организации совместно служат здесь Богу и людям: Братство св. Анастасии Узорешительницы,  детский приют "Дом милосердия" и епархиальное радио СПб митрополии "Град Петров". "Сердце" этого христианского островка, затерянного среди шума, реклам и страстей многомиллионного мегаполиса - тихий маленький домовый храм на втором этаже во имя св. вмц. Анастасии Узорешительницы и свв. блгв. кнн. Феодора, Давида и Константина Ярославских чудотворцев. Удивительная благодатная тишина царит в храме, за окнами мачты парусников, а вдали, в просвете алтарных дверей, видны далекие мосты, Исаакий и Зимний дворец. Всякий входящий сюда, кто бы он ни был, словно пересекает незримую границу, как и во всяком намоленном месте. Если пришедший любознателен, ему с радостью расскажут, что здесь некогда располагалось синодальное подворье ярославских архиереев, память о котором хранит название храма и аналойная икона с частицей мощей ярославских святых.


            Эти стены помнят множество замечательных ярославцев, бывавших здесь по церковным делам, живших и служивших в этом храме. Среди них будущий Патриарх Тихон и Владыка Агафангел, ныне прославленные в лике святых, да и множество менее знаменитых, но не менее достойных церковных мужей. Нынешние прихожане ведут поиски материалов для создания музея, увековечивающего память предшественников и славную судьбу этого дома. Но в нашей стране архивные разыскания трудны, поэтому пока удалось установить немногое.


Историческая справка




История здания, где сегодня находится церковь святой Анастасии Узорешительницы и ярославских святых Феодора, Давида и Константина восходит к началу XVIII в. В 1718 г. в Санкт-Петербурге началось строительство здания Ростовского подворья на набережной Васильевского острова, по указу Петра I, обязывающему все главные монастыри и епархии возводить в столице свои подворья.



Два дома бывшего Ярославского синодального подворья были построены в начале XVIII века по “образцовому проекту дома для “именитых”. Помимо “именитых” людей на Васильевском острове должны были строить дома купцы, ремесленники и духовенство. И в первой четверти XVIII в. На Васильевском острове открылись подворья архиерея Устюжского, Антониева, Хутынского,Казанского, Свяжского, Троице-Сергиева, Александро-Невского монастырей, новгородское, псковское, рязанское и ростовское подворья. Сохранились только два подворья  из упомянутых - это подворье Александро- Невского монастыря на 7 линии Васильевского острова и Ростовское подворье на набережной Невы.

Строительство Ростовского подворья в Санкт-Петербурге связано с именем ростовского епископа Георгия Дашкова из старинного рода Дашковых.  Князья Долгорукие хотели восстановить патриаршество в России, а патриархом избрать архиепископа Георгия, но при Анне Иоанновне  Г. Дашков был сослан в Успенский Нерчинский монастырь Иркутской епархии, где и умер. В 1780 г. архиерейская кафедра была переведена из Ростова в Ярославль, но подворье в Петербурге именовали, как и раньше - Ростовским и лишь с 1820 г. о нем говорится уже как о Ярославском подворье.

В 1830- 1870- х. гг. здания подверглись ряду внутренних перестроек, незначительно изменены фасады.

В 1838 г. по проекту архитектора Щедрина А. П. На подворье в Санкт-Петербурге проводились большие ремонтные работы при участии академика живописи Д. И. Антонелли, в 1855 г. - осуществлялся крупный ремонт под руководством архитектора Н. А. Сычёва.

Подворье использовалось Синодом для приезжих архиереев, которые здесь и служили. У ярославцев была развита земляческая благотворительность. “Ярославское благотворительное общество” было старейшим в столице, создавал его председатель учебного комитета при Синоде протоиерей П. А. Смирнов. Обществом были открыты: приют для сирот, убежище для мальчиков, столовая для бедных, а также оказывалась единовременная помощь. В церковь Ярославского подворья поступали различные пожертвования от ярославцев, проживавших в Санкт-Петербурге, в числе пожертвований - серебряные ковчег и дарохранительница. К иконе ярославских святых была пожертвована гравированная серебряная вызолоченная риза. В 1895 г.  в здании был произведен капитальный ремонт под руководством архитектора Елкашева. Были проведены следующие ремонтные работы: в лицевом, надворном и прачечном флигелях устроен цоколь. Переделаны стропила и поставлены новые половые балки вместо сгнивших. Устроены новые полы и потолки; заменены оконные и дверные рамы; здание вновь отштукатурено и окрашено.

В 1923 г. подворье было закрыто, церковь уничтожена. В самом здании разместились производственные мастерские НИИ им. Воейкова и бюро проверки ртутосодержащих приборов. Решением КУГИ от 29 июня 1994 года здание было возвращено Санкт-Петербургской епархии Русской Православной Церкви, и здесь разместилось Православное братство святой Анастасии Узорешительницы.



Братство святой Анастасии Узорешительницы



Братства   и  сестричества - это объединения мирян, осуществляющих благотворительную деятельность, направляемую священниками. Благотворительное братство св. Анастасии Узорешительницы было создано летом 1992 г. группой православных священников и мирян, воодушевленных идеей христианского милосердного служения. Большинство из них уже имело опыт посещения тюрем и ухода за тяжелыми пациентами в больницах. Этими видами служения братство и обязано выбором своей небесной покровительницы - св. мученицы 3 века Анастасии Узорешительницы, прославившейся своим служением христианам, заключенным в темницы за исповедание веры.

В настоящее время в братстве состоит 25 членов, 3 из которых - священники и более 50 мирян, помогающих в  его работе.  Председатель братства - прот. Александр Степанов.  С 1994 г. братство начало восстанавливать доведенное до полной разрухи и залитое ртутью здание Ярославского подворья.  Работы по демеркуризации и замене инженерных коммуникаций были одним из условий передачи  Церкви отобранного у нее и приведенного в аварийное состояние здания. Но со смирением  пройдя этот  трудный период,  соединились  в совместной напряженной работе многие деятельные православные люди, которым впоследствии было суждено связать с этим домом свою жизнь. С самого начала  возрождения к ним присоединилась еще одна группа верующих, община детского приюта "Дом милосердия", возникшего как патронируемое Церковью Государственное учреждение.







"Дом Милосердия"



Созданный в 1992 году по инициативе городских властей и  по благословению протоиерея Николая Головкина, настоятеля прихода Церкви Св. апп. Петра и Павла в Шуваловском парке, это был один из первых в России и первый в нашем городе опыт сотрудничества Церкви и государства в деле попечения о детях после 1917 года.  Приют "Дом милосердия" был зарегистрирован как государственное учреждение - муниципальный приют для беспризорных детей и детей, оставшихся без попечения родителей  на 15 воспитанников, в т.ч. инвалидов. Приход направил своих прихожан работать в приют,  все делалось с благословения духовника учреждения, жизнь детей в приюте и взаимодействие персонала в учреждении основывались на христианских этических нормах и заповедях. Разумеется, нельзя идеализировать практическое воплощение этих принципов, но стремление  к братской любви в межличностных отношениях в коллективе - это существенная потребность сотрудников, трудящихся в приюте.

Господь устроил так, что к моменту освоения здания Братством, « Дом милосердия» остро нуждался в новых площадях, не находя себе нигде долговременного и удобного пристанища, и по взаимному согласию с 1994 года Братство приютило его в своих стенах. С этого времени духовное попечение над приютом взял на себя протоиерей Александр Степанов, который с  2002 года является Председателем попечительского Совета Центра "Дом милосердия".

Дети, попавшие в приют, встречаются с трудящимися в Братстве  сестрами милосердия, людьми, несущими послушания в тюрьмах, больницах и людьми  в нужде, обращающимися за помощью. Двери храма открыты для ребят, которые без принуждения могут постоять на службе, поставить свечку, а при желании будут приняты на исповедь и получить Причастие. Соприкосновение с церковной жизнью, протекающей "по соседству", помогает ребенку по-новому взглянуть на собственную жизнь. Братство помогло  привлечь значительные средства для ремонта и оснащения помещений оборудованием, мебелью, одеждой для детей, содействовало оборудованию домашнего театра,  поддержке работы мастерской ИЗО  и работы с деревом. Члены Братства и волонтеры - старшеклассники и студенческая молодежь из детской организации "Витязи", учрежденной Братством, участвуют в организации праздников, тематических просмотров фильмов, поездок в выходные и праздничные дни.

Использование форм семейной реабилитации детей стало одним из приоритетных направлений работы Центра с 1995 года.  За эти годы удалось устроить более  130  детей из "Дома милосердия" в семьи российских граждан: на усыновление, под опеку, в приемные семьи.  Отделение семейных воспитательных групп организует  временную реабилитацию детей в семейных условиях. В Центре работает "Школа приемных родителей". "Клуб приемных родителей" объединяет около 50 семей, взявших под опеку детей из приюта. Братство помогает привлечь дополнительные средства, необходимые для проведения этой работы. Среди первых семей, взявших на воспитание детей из приюта, были семьи членов Братства. Ни одна из этих семей не вернула ребенка в приют.





Центр прп. Серафима Вырицкого



Тюремное служение Братства началось во взрослой колонии в Металлострое с 1990 года.  И с 1995 года священник Александр Степанов был назначен настоятелем церкви в детской Колпинской колонии.  Достаточно длительное служение в тюрьме привело к необходимости заниматься проблемами помощи заключенным после их освобождения. В связи с этим был основан реабилитационный центр в Псковской области, в деревне Пошитни, который к 2000 году потерял смысл своего существования, потому что в это время уже очень много рабочих мест появилось в городе. Появилась возможность работать, снимать жилье, и для большинства выпускников взрослой колонии центр в деревне не представлялся привлекательным, в связи с этим он был с 2000 года перепрофилирован в центр по работе с наркозависимыми.

Служение здесь долгое время возглавлял Владимир Черлин, также создавший коллектив профессионально подготовленных помощников, опирающихся в своей работе на научно обоснованные методы и технологии реабилитации. Труд на земле, сочетаемый с общинной жизнью, с работой над собой постепенно  изменяет человека

Центр для находящихся на излечении наркоманов прп. Серафима Вырицкого существенно расширился, увеличился по размеру. Создано большое хозяйство, построены каменные дома с удобствами. Центр может принимать единовременно до 15 человек. Работа его поддерживается деятельностью до поступления в Центр, осуществляемой амбулаторным образом, и продолжается после возвращения из центра, где пребывание нормально не менее полугода. По возвращении в город, группа бывших наркозависимых и алкоголиков, которая формируется там, продолжает функционировать и в городе в плане взаимопомощи и поддержки.



Центр свт. Василия Великого



Другое направление деятельности с правонарушителями - это работа с условно-осужденными подростками. Этим занимается центр свт. Василия Великого, который возник также в 2000 году. В городе на первом этаже одного из домов близ нашего храма было обустроено помещение для  проживания 8 воспитанников вновь создаваемого центра. Воспитанники этого центра  принимают участие в богослужении и разделяют труды на послушании  с сестрами милосердия и помогают в хозяйственных работах. Это общение позволяет им увидеть новые, непривычные  нормы отношений между людьми, побуждает к переосмыслению себя и дает пример, столь важный в жизни каждого молодого человека. Их опекает целый коллектив специалистов, созданный и руководимый Юлией Никитиной.



По меткому выражению митрополита Антония Сурожского, прежде чем стать христианином, надо стать человеком. Опыт работы обоих центров по социальной реабилитации полностью подтверждает эти слова. Только после целого комплекса воспитательных мероприятий, усилий специалистов и самоанализа человек становится способен к вхождению в церковную среду общения и возрастания в ней.

Об этих мощных самостоятельных организациях,  которым Братство дало начальный импульс к развитию, можно написать много добрых слов, цитируя высказывания людей, которым они помогли вновь обрести себя. Их местом рождения с полным правом можно считать дом бывшего Ярославского подворья.



Служение сестер милосердия



В самостоятельную мощную общественную организацию превратилась и возникшая в недрах Братства Покровская община сестер милосердия. А на смену ей в Братстве возникло новое сестричество милосердия, носящее имя св. Анастасии, которое возглавила старшая сестра Мариамна Никонорова. Ныне руководит сестричеством старшая сестра Татьяна Родина. Сестры трудятся в городской больнице № 8, где есть больничный храм во имя св. вмц. Елизаветы Феодоровны, настоятелем которого является второй священник нашего Братства протоиерей Александр Панкратов.

Сестры милосердия должны  быть образованными. Поэтому они проходят полугодичное профессиональное обучение с получением квалификации младшей медицинской сестры, с ними проводятся беседы,  паломничества. Курс истории сестринского дела читает им наш церковный краевед Татьяна Трефилова.  Служение сестричества окормляет наш второй священник Александр Панкратов, который с марта 2005 года  ежемесячно совершает в опекаемой нами сейчас больнице №8 Божественную литургию для сестер и болящих в больничном храме во имя св. прмц. Елизаветы Федоровны.



Детская воспитательная колония в Колпино

Колпинская детская воспитательная колония, находящаяся в пригороде Питера - это единственное учреждение такого рода в Ленинградской области. Сейчас в колонии примерно две с половиной сотни молодых людей в возрасте от 14 лет до 21 года.

            С 1992 года осужденных стал посещать протоиерей Владимир Цветков. В 1995 году туда был назначен  протоиерей Александр Степанов. В 1996 году в колонии начал действовать храм св. мч. Иоанна Воина. С тех пор раз в месяц здесь служится Божественная Литургия. Совершаются Таинства Крещения, исповеди и молебны о здравии заключенных и сотрудников учреждения.

В этом служении участвует  группа мирян-волонтеров под руководством Надежды Михайловой, а также семинаристы играют  в футбол с осужденными, пьют вместе чай, общаются. Здесь регулярно появляются и сестры милосердия, которые оказывают медицинскую помощь осужденным.

                        Главной целью изостудии ее руководитель иконописец Виктор Бендеров видит создание такой атмосферы общения, в которой душа ребенка "оттаивает", становится способной к молитве, свободной - хотя бы отчасти и на время, от жестоких законов тюремного мира.

             Надежда Михайлова, которая сочетает работу в Доме милосердия с регулярными поездками в колонию,  ведет в школе факультатив "Основы нравственности" и беседы на морально-нравственные темы "Я в мире и мир во мне", пользующиеся большой популярностью у заключенных.



Переписка с тюрьмой



Со всей России приходят письма на набережную Шмидта, 39. Пишут заключенные, которые передают этот адрес друг другу, а сменяющие друг друга на этом "эпистолярном"  послушании братья отвечают им от имени Братства.

Четыре или пять посылок в месяц и ответные письма вот уже три года отсылает во все концы страны Герман Федорович Шитиков, инженер-авиастроитель, бывший сотрудник знаменитого ОКБ Антонова. Он отдает этой работе свободное время, которого работа и возраст, несущий немощи и болезни, оставляют все меньше.

Программа "Семья - семье"



Фонд  "Помощь верующим в России", руководимый Наталией Робертовной Ребер изначально поддерживает Братство. Он доверяет Братству  находить  конкретные семьи в Петербурге, имеющие на попечении инвалидов, и организовывать благотворительную поддержку для них по принципу "Семья помогает семье".  Этот проект связал  узами дружбы и благотворительного сотрудничества семьи наших соотечественников и тех людей на Западе, которые обладают неравнодушным сердцем и готовы выделять часть своего, зачастую весьма небольшого, бюджета для помощи нуждающимся в России.





Домовый храм



Когда впервые открылись двери домового храма, в центре помещения возвышалась огромная аэродинамическая труба, а само оно мало походило на храм. Труды по очистке дома от ртути и возвращению храму благолепного вида с самого начала сопровождали служением молебнов, а как только представилась возможность, в 1998 году  начали служить Божественную Литургию, еще не имея никакого иконостаса. И благодатное дыхание молитвы словно умножало силы, дом начал оживать и благоукрашаться. Хотя денег было всегда "в обрез", здесь с самого начала все делается по-домашнему уютно, основательно и на максимальном возможном уровне качества. И сейчас еще продолжается роспись стен, и появляются новые иконы.



Святыня с необычной историей



Появляются и новые святыни. Вот на стене в киоте висит небольшой деревянный крест. Его историю можно прочесть на табличке ниже: "Во время революции один из генералов белой армии с небольшим отрядом попал в окружение. Все видели, что наступает страшный конец.  Офицеры и солдаты вместе с генералом решили молиться перед смертью, просить милости Господней. В молитве высекли из дерева крест. Священник, который был при отряде, освятил его. Сам генерал обнимался с офицерами и солдатами, прощался с Россией. С этим крестом на рассвете они пошли на смерть. Случилось необъяснимое. Красную лаву солдат словно кто-то расколол пополам. Казалось бы непреодолимое море голов  лошадей раздвоилось. Утренняя заря освещала путь. И генерал с горсточкой солдат вышел из окружения без единого выстрела. Все остались живы и невредимы. Крест остался у командира Харченко. С этим крестом Харченко прошел чужие земли - Турцию, Болгарию, Югославию, мучительные годы французских шахт. Он не расставался с этим крестом до смерти. Мадам Харченко, его жена, дала мне крест со словами: "Молитесь, детка! Молитесь! Это необыкновенный крест. Он не только побеждает зло, выводит людей из беды, но на нем еще и застыла великая любовь к Господу Богу нашему людей, которых Он спас. Глядя на него, человек становится лучше. «(Александра Андреева-Корнева). Этот крест согласно воле дарительницы, бывшей воспитанницы детского приюта, должен был занять свое место в храме, где Церковь служит детям. Именно поэтому он был передан в дар нашему храму протопресвитером Борисом Бобринским.



Храм - сердце нашего дома, и этот крест символически выражает преемство православной  традиции, бережно сохраненной для нас русским рассеянием и воспринятой нашим братством. Много уроков деятельной, жертвенной любви к Богу и России нам дают наши старшие учителя, сохранившие преданность своей исторической родине в эмиграции. В Братстве св. Анастасии получили развитие два начинания, продолжающие существовавшие в эмиграции формы церковно-общественной работы.



"Витязи"

Первый из них - детская и молодежная православная организация "Витязи". Направление деятельности ее, прежде всего просветительское. Но, кроме того - разные выезды, походы; эти выезды у нас происходят каждые две недели - зимой лыжные по­ходы, а летом изучают какие-нибудь неизвестные места, находят забро­шенные пустыни, помогают в восста­новлении монастырей и храмов.

             В летнем лагере “Витязей” сегодня находится более ста детей. Традиционно в жизни лагеря постоянное присутствие священника, молитва, участие в богослужениях в Святогорском монастыре, жизнь в палатках. Команды подаются сигналами трубы, взятыми из старой русской армии. Для лагеря выделено постоянное место -3,5 гектаров земли, которое постепенно обживается. Вечером все заканчивается спуском флага и пением гимна "Коль славен наш Господь в Сионе". "Витязи" открыты. Единственное условие - это записано в уставе: принимаются дети православного вероисповедания. Не является препятствием, если ребенок не крещен, но собирается принять крещение. Прямо в лагере, в реке Великой, крещения и совершаются. С 1999 года Санкт-Петербургский округ "Витязей" возглавляет иерей Александр Панкратов. Организация получила распространение не только в петербургских приходах, но и в ряде регионов России.

Радиостанция "Град Петров"

Второе направление, изначально связанное с традициями русского зарубежья, выросло из созданной в 1979 году эмигрантами первой волны Еленой Петровной и Евгением Евгеньевичем Поздеевыми первой православной радиостанции “Голос Православия”, вещающей на русском языке. В 1999 году возникло петербургское отделение “Голоса Православия”, и вскоре его сотрудники занялись не только размещением своих программ в российском радиоэфире, но и сами начали производство новых передач. Идею создания новой радиостанции в России горячо поддержали все сотрудники “Голоса Православия”. И, что самое главное, важность нового проекта оценил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир, который и благословил в 2000 году учреждение радиостанции Санкт-Петербургской митрополии “Град Петров”.

Новая радиостанция с ежедневным 18-часовым объемом вещания с самого начала поставила перед собой задачу широкого церковного  и  культурного  просвещения. К работе были привлечены священнослужители, преподаватели Санкт-Петербургских духовных школ, Санкт-Петербургского университета и других учебных заведений, музыковеды, филологи, историки, сотрудники Эрмитажа и Русского музея. Ориентирами успеха для “Града Петрова” стали основные принципы “Голоса Православия” - полное отсутствие политических пристрастий и искания коммерческой выгоды, отказ от необоснованной полемики, христианское благовестие как знакомство с тем положительным духовным опытом, которым так богата Православная Церковь.

Житие во любви

Проповедь делом требует не просто честного и ответственного, но именно христианского, жертвенного отношения к общей работе всех, кто вносит в нее свою лепту. Эта проповедь была бы фальшива, не обеспечена “золотым запасом” христианского бытия в любви христианской общины, которое прежде всего выражается в желании и готовности помочь, послужить чем только возможно общему делу во имя Господне.

Но Господь собрал общину, которая съезжается сюда с разных концов огромного города. Он дает жизнь, дает какой-то путь, созидает и каждого из нас. И каждый из молящихся в этом храме, трудящихся в доме сем  - в храме и братстве, в приюте и на радио - имеет свою  задачу  перед Богом. Мы прожили в стенах ярославского подворья уже вполне заметную часть своей земной жизни. И чем более с течением лет открывается нам в сплетении кажущихся случайными событий этот непрерывный поток благодати, незаметно, но радикально меняющий жизнь каждого из нас, тем больше располагает  славить Творца нашего. Наше общение здесь несет радость и полноту жизни потому,  что дает Господь увидеть эту гармонию общего движения и послужить ей. Благодарение Богу за то, что все это совершается в  удивительном единстве  всех и каждого, кто сегодня и десять, и сто лет назад приложил здесь частицу своего ума, души и труда своих рук, свою молитву  - за все Богу слава.


Мы можем на людей злобиться, перед ними гордиться, на них дышать похотью; в этом трояком зле мы умираем.
И мы можем любить человека, смириться перед ним и взирать на него чистым оком. И, когда это в нас совершается, мы вдруг познаём, что каждый человек - это «нерукотворный образ», за которым стоит Сам Христос.
 Практика христианской жизни поэтому и сводится к тому, чтобы между мной и каждым человеком всегда стоял Христос...
Надо видеть людей только через Христа. Всё в христианстве определяется и проверяется любовью.

Сергей Фудель («Воздух Церкви»)








Как угодить Богу?

куда бы ты не пошел, всегда имей Бога перед своими очами;

что бы не делал ты, имей на это свидетельство в Священном Писании;

и в каком бы месте ты не жил, не скоро уходи оттуда.

Соблюдай эти три заповеди — и спасешься»

(прп. Антоний)

  http://www.pravmir.ru/vopros-otvet/chto-vklyuchaetsya-v-desyatinu/

Здравствуйте, батюшка!
Мы все знаем, что десятую часть своего дохода, который нам посылает Бог, надо жертвовать на Церковь Христову.
Подскажите, пожалуйста, а что именно входит в это пожертвование:
1. Требы в храме и монастырях?
2. Покупки в храмах или монастырях православной литературы, дисков, масла, ладана, икон и т.д. являются ли жертвой на этот храм, потому что в чеке пишут: "Спасибо за пожертвование"?
3. Милостыня бедным и нищим?
4. Отдельные денежные пожертвования храму, монастырю?
5. Просьбы о материальной помощи многодетным семьям?
Ведь сказано же, что чтобы мы ни делали для нуждающихся, на самом деле мы делаем для Иисуса.
Если возможно, скажите, какие пункты входят, а какие нет. Спаси, Господи. Марина.
священник Алексий Колосов

Отвечает священник Алексий Колосов:

Марина!

В принципе, правило десятины будет исполнено, если Вы, по своему усмотрению, потратите часть своего дохода (не обязательно именно 10%) на дела милосердия – пожертвуете их на добрые дела, пусть даже эти средства и не пройдут через церковную казну, а будут потрачены Вами по собственному усмотрению.

С уважением, священник Алексий Колосов.

 Сергей ФУДЕЛЬ

ВОЗДУХ ЦЕРКВИ


Благодатное видение-познание есть самый воздух Церкви. Если мы в Церкви, то есть если мы любим, то мы познаём и богословствуем, ибо «любовь рождает знание» Церкви.
Весь мир всегда, ежедневно, ежечасно призывается в Церковь, чтобы весь мир стал Церковью. Но мир - мы видим - хочет остаться самим собой.
Церковному человеку можно, а некоторым и даже нужно насыщать свой ум также и общечеловеческими знаниями, если только они при этом сумеют так жить умом и сердцем, чтобы быть «не знающими ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (см. 1 Кор. 2, 2).


МОЛИТВА

Вне скорби о людях мы имеем ещё не молитву, но только «исполнение правила». И исполнение правила хорошо и необходимо, но только тогда, когда знаешь, что это только средство, а не цель, то есть оно понимается как только кнут для ленивого раба.

И чётки (то есть «счётки») тоже только «погоняло» для тварей, находящихся под тенью первородного греха. Никак нельзя ждать для молитвы какого-то особенного молитвенного «настроения». Надо брать кнут своего правила и грубо гнать себя им на молитву. Но зачем же хвалиться кнутом? Кнут надо скрывать, как нечто весьма несовершенное. Сидит человек на берегу и удит рыбу. Всё тихо и благополучно, всё по рыболовному уставу, красивый поплавок покачивается на воде. А не знает человек, что крючка внизу нет, и поплавок поэтому только одна «химера», и всё его ужение - одна фикция. Таким благополучным поплавком бывает для некоторых их молитвенное правило. Только на крючке страдания выуживается любовь.




У СТЕН ЦЕРКВИ

•••

В храм вошли два мальчика: одному лет шесть, другому меньше. Младший, очевидно, здесь ещё не бывал, и старший водит его, как экскурсовод. Вот и Распятие. «А это чего?» – замирает младший с широко открытыми глазами. Старший отвечает уверенно: «А это – за правду».

•••

Я только раз в жизни испытал радость щедрости, а ведь есть и сейчас люди, которые несут щедрое сердце всю свою жизнь. Это было в Бутырской тюрьме осенью 1922 года, и это было как светлый ветер, выметавший сор души. Я готовился к этапу и раздавал, что имел, и чем больше раздавал, тем глубже дышал воздухом свободы, в которой мы призваны быть всегда. И это время тюремного дерзания так и осталось сладчайшим временем жизни. Почему я тогда не умер?

•••

Совсем особенное чувство нетленной жизни испытывает человек, когда осознает себя стоящим около действительной святости Церкви. Это длится недолго, а человек в эти минуты еще не знает, наверное, находится ли он в этой Святости, т.е. в Святой Церкви; на какой-то блаженный миг он чувствует, что стоит около ее пречистых стен.

Ибо наше бытие в Церкви – это не право наше, а всегда Чудо и Нечаянная Радость.

•••

Болезнь Церкви во всех нас. Когда искренно осознаешь себя самого в этой больной части церковного общества, тогда не боишься вслед за Великими Отцами Церкви признать самый факт болезни, и в то же самое время почему-то только тогда начинаешь в радости сердца ощущать непобедимую церковную Святыню. Митрополит Антоний (Блюм) говорит: «У Церкви есть аспект славный и аспект трагический. Убогий аспект Церкви – это каждый из нас... Мы уже в Церкви и мы еще на пути к ней».

-------------------------------------------------------------------------------------------------------



      Библиотека RIN.RU

http://www.lib.rin.ru/doc/i/15848p7.html

 
   
Мамардашвили Мераб - Беседы о мышлении

(...)  очень часто мы оказываемся в таком положении, что с горькой
    ясностью произносим: это - не жизнь, это - не существование. Мы
    произносим это из ситуаций нашей жизни, нашего сознания. Мы это
    утверждаем вслух из позиции человека, находящегося внутри пляски св. Бит
    - та, который подобен белке внутри механического колеса. Живая белка,
    если бы могла, глядя на собственное движение, конечно бы, сказала: это -
    не жизнь, это - не существование. Аналогично и мы о многом, приходя к
    определенной точке, утверждаем: это - не моя жизнь, не мое
    существование. Слово "существование" появляется именно там, где
    возникает живая очевидность чего либо (пока мы называем это мыслью),
    или живое самоочевидное переживание, которое может быть удачным,
    совпадать или не совпадать, а может быть и неудачным, неуместным. Мы
    можем оказаться неуместными именно в том, в чем мы есть Мы, в самом
    прекрасном и возвышенном, подобно той женщине, которая переживала
    самое лучшее, искреннее чувство - любовь, и целовала своего мужа, в ту
    минуту державшего поленья перед камином, поэтому он мог бы только ее
    возненавидеть.
    Этот жест ее (поцелуй) ведь был предельно выразителен в ситуации
    неуместности. И если вспомнить, что мы уже говорили о выражении,
    приходится задать недоуменный вопрос: можно ли вообще что - то
    выразить? что значит выразить справедливость? выразить чувства? Сам
    вопрос "отвечает" - выражение связано с существованием, с тем, в чем мы
    есть или не есть. И (сделаем следующий шаг) это существование находится
    в каком - то срезе реализации или нереализации. Случилось или не
    случилось - ведь может что - то во мне происходить, но это происходящее
    как бы не случилось. Не произошла та живая душа человека, охваченного
    пляской св. Витта, она не получилась, она должна быть или собирается
    быть, но не получилась, не реализовалась. А если произошла, если двинул
    рукой не в приступе хореи, а в осмысленном движении протянул руку за
    предметом, то это случилось. Все сошлось так, чтобы это случилось,
    реализовалось. Ведь когда мы взыскуем справедливости, то чаще всего мы
    имеем дело со своими собственными состояниями, не являющимися тем,
    чем мы их называем. Они не есть именно по признаку "случилось - не
    случилось", реализовалось - не реализовалось, получило бытие или нет, о -
    существилось или нет. Скажем, потуг, порыв честности психологически для
    нас может быть несомненен, но порыв честности - это одно, а честность -
    другое. Намерение справедливости есть одно, а справедливость - Другое.
    Это Другое, "пришпиленное" к справедливости и честности, обозначим для
    начала словом более адекватным - искусство, или труд. Тогда честность -
    не намерение, а труд, и чтобы быть честным, нужно быть искусным, нужно
    с - уметь быть им. Здесь у нас возникает единственная дорога к мысли,
    потому что мы вводим отличение, мы отличаем эмпирически переживаемое
    состояние от действительности. Отличение получается, когда у нас
    возникает недоверие к эмпирической несомненности каких - то состояний в
    нас самих. Например, слабый безмускульный человек испытывает желание
    добра и чтобы оно не обернулось злом, как это обычно бывает, то нужен
    особый талант и умение, чтобы добро осуществилось, т. с. добро есть
    искусство. И момент начала мысли состоит уже в том, что человек может
    сказать себе: эмпирически (в его несомненном переживании) данное добро
    сеть в виде желания, намерения, а реальное добро - это что - то другое.
    В историческом ходе выработки философской терминологии такое
    отличеиие обозначалось как вещь и "вещь сама по себе"; есть
    справедливость или добро, существующие в эмпирических фактах и есть
    добро и справедливость "сами по себе". Это абстрактное понятие идеализма
    рождается из простого различения: добро отличается от доброго намерения
    тем, что мы называем добром "самим по себе". Оно связано с целым
    созвездием терминов: случилось, действительно произошло, реализовалось,
    прошло (движение прошло или не прошло); оно связано еще с искусством, с
    искусным деланием чего - либо. Оказывается, недостаточно эмпирически
    испытывать доброе намерение, но есть еще что - то, связанное с добром.
    Это "еще что - то" мы уже можем назвать "добро само но себе" и наш шаг к
    нему назвать шагом мысленным, поскольку нечто мыслится в отличие от
    того, что эмпирически переживается. Намерение добра может эмпирически
    пережить любой расхлябанный человек. Трус переживает храбрость или
    желание быть храбрым. Но "добро само по себе" возникает тогда, когда мы
    начинаем и объявляем акт недоверия к факту переживания добра.
    Иными словами, мы начинаем понимать, что человек - существо, для
    которого не существует естественного добра, естественной справедливости,
    естественной честности, такой, которая происходила бы просто сама собой,
    фактом эмпирического их испытывания или намерения. По данному
    признаку различаются целые исторические этапы в некоторых культурах и
    даже некоторые культуры друг от друга. Скажем, в европейской, религиозно
    - грамотной и отшлифованной культуре эти вещи давно уже отработаны.
    Собственно говоря, язык религии и нужен для того, чтобы отличить
    человека, стремящегося к добру, от человека доброго, т. е. отличить добро
    как психологическое качество (французы в этих случаях говорят velleite -
    потуг добра, психологически достоверный для человека изнутри), отличить
    от добра.
В таких культурах есть отработанный язык, а в таких
    инфантильных культурах, вроде русской, он может появляться гораздо
    позднее, требовать больших усилий. Это простое различение в русской
    литературе, славящейся своей совестливостью н человечностью, появляется
    только у Достоевского и появляется мучительно. Это различение уникально
    и можно сказать, что русская литература так и прошла мимо Достоевского,
    его урок не услышала, и сам Достоевский в этом смысле тоже прошел мимо
    самого себя. "не попал на поезд". Достоевский - мыслитель чаше всего
    просто систематизатор своего собственного состояния,.а Достоевский -
    писатель, тривиально разыгрывающий эти вещи. как поэт, литературный
    феномен сам но себе во многом иной. Его известный роман "Униженные и
    оскорбленные" интерпретировался и воспринимался по критике Белинского,
    как произведение, выполняющее традиционную человекозащитническую
    миссию русской литературы, которая всегда была на стороне угнетенных и
    обиженных. В действительности же (что странным образом оказалось
    незамеченным многими литературными критиками того времени) в этом
    романе происходит полное выворачивание такой традиционной русской
    позиции. В романе наглядно представлено, в какое зло могут превратиться
    добрые состояния, если они ocтаются только естественными, т. е.
    порождаемыми нашим психическим механизмом. Оказывается, что с
    бедностью не связана никакая привилегия, бедный человек еще не означает
    человека, наделенного чувством социальной справедливости в силу своей
    бедности, что за бедностью и нищетой может скрываться большое зло,
    высокомерие н ненависть к окружающим и даже представлен тип человека,
    который может наказывать окружающих своей бедностью, несчастностью.
    Оказывается, желание добра у самых в психологическом смысле
    несомненно добрых людей порождает вокруг них такое зло, какое
    отъявленные злодеи не смогли бы создать.
    II
    В предыдущем рассуждении я попытался указать точки, на которых
    появляется нечто, называемое мыслью или мышлением. Эти точки
    окружены различными словами: коинциденция, совпадение, координация,
    естественное - неестественное, реализованное - нереализованное,
    случилось - не случилось и др. Употребление этих необычных слов связано
    с природными, а лучше сказать, с метафизическими невозможностями
    языка. Эти невозможности существуют и в реальности. При встрече с ними
    философ обычно добавляет некоторые странные слова. Латиняне
    употребляли слово "per se", - "как таковой". Этот оттенок "как таковой"
    трудно уловить. Но когда хотели высказать какую - то трудно уловимую
    мысль, добавляли "как таковой". И поскольку нам необходимо рассмотреть
    некоторые метафизические трудности слова, я хотел обратить ваше
    внимание на "невозможность сказать", или на "слово как таковое".
    Если вдуматься, то в каком - то смысле человеческая жизнь как таковая
    относится к числу невозможных вещей. Когда такое говорится, не
    отрицается, что она есть. Она есть, но это удивительно, потому что она
    невозможна; непонятно, каким образом она есть, потому что ее не должно
    было бы быть. Не может быть. что она есть. Вы представьте себе сколько
    вещей должно было сойтись вместе, чтобы мы были живы теми частями
    нашей души, которые жаждут жизни. Скольким частям нашей души должно
    повезти, чтоб они встретились бы, случайно, каждый раз, именно с тем, что
    им нужно в данный момент или в данном месте? Это же невозможно. Ведь
    часто мы в себе убиваем желания и чувства, которые никому не приносят
    зла, только потому, что у нас нет сил, времени или места, чтобы
    осуществить и прожить их, убиваем их только за то, что они неуместны. Мы
    не реализуем их, т. е. мы не живем и оказывается, что жизнь невозможна.
    Следовательно, в строгом смысле слова "жизнь как таковая" - невозможная
    вещь, и если она случается, это чудо. Большое чудо.

    Вот отсюда и начинается мысль, или философия. Мысль рождается из
    удивления вещам как таковым, и это называется мыслью. Мысль не есть
    исчисление; даже если я написал: "два" и "два", затем подумал: "два плюс
    два - четыре", то это не мысль. Мысль нельзя подумать, она рождается из
    душевною потрясения.
    К такого же рода невозможностям относится любовь. Трудно привести
    пример абсолютно бескорыстной любви, и тем не менее она случается, хотя
    обычно, если это любовь человеческая, к ней примешиваются всегда какие -
    то другие мотивы. К такому же ряду явлений (скажем, жизнь, я сказал в
    строгом смысле невозможна, хотя случается и т. д.) относится и сама мысль,
    чистая мысль. Мысль вырастает из удивления, отметили мы, а удивиться,
    например, невозможной жизни, что она - таки есть, и думать об этом - есть
    мысль. В этой мысли отсутствуешь ты, но она, мысль, есть твое состояние,

    посредством которого ты не прославляешь себя, не украшаешь себя, не
    компенсируешь в себе какие - нибудь недостатки, не прилепливаешь себе
    павлиньего хвоста или павлиньего пера, не испытываешь какое - нибудь
    другое чувство, не наказываешь кого - нибудь другого посредством мысли,
    не соперничаешь с кем - нибудь посредством мысли и т. д. Посмотрите,
    сколько в истории мысли таких, где вы отчетливо увидите, что это не
    мысли, а способы, посредством которых те или иные люди, конкретные
    люди переживали какие - то в них существовавшие, совершенно
    независимые н до мысли возникшие состояния души. Просто через мысль
    канализировалось какое - то заранее задуманное: комплекс переживаний,
    зависть, гнев, претензии к миру, желание самоутверждения, желание
    дополнить себя чем - то, компенсироваться.
    И тогда вы поймете, что если есть мысль, то она может быть только чистой
    мыслью, а чистая мысль в человеческих руках - невозможная вещь.


    Мамардашвили Мераб - Беседы о мышлении

http://www.lib.rin.ru/doc/i/15848p7.html

  ----------------------------------------------------------------------------------------------------

Не тот любитель добродетели, кто с борением делает добро, но тот, кто с радостью приемлет последующие за тем бедствия. (Преподобный Исаак Сирин)

  ----------------------------------------------------------------------------------------------------

игумен Петр (Мещеринов)

В защиту расцерковления

В последнее время в церковной среде достаточно активно обсуждается тема так называемого «расцерковления», которое появилось как оппозиция понятию «воцерковления» для обозначения процесса отделения православных христиан от Церкви. О причинах этих процессов, их актуальности и того, к чему они могут привести, пишет в своей первой колонке на Religo.ru настоятель подворья Даниловского монастыря в Подмосковье, известный церковный публицист, игумен Петр (Мещеринов).
Слово «расцерковление» имеет два значения. Первое – когда человек после некоторого пребывания в Церкви выясняет для себя, что он не принимает Христа и Его заповеди и отходит от христианства. Этот радикальный вариант мы сейчас рассматривать не будем. Предметом нашего разговора будет второе, образное значение этого слова – когда человек, наоборот, желает жить во Христе, но в процессе своей церковной жизни начинает чувствовать, что его отношения с Богом в Церкви превращаются в рутину. Причиной этого является неправильное воцерковление, то есть когда вместо возрастания в красоту и свободу Христовой Церкви человека «втискивают» в жёстко очерченные внешнерелигиозные схемы, в идеологию и субкультуру. Этому весьма способствует то, что из-за непроработанности у нас личностной церковной педагогики норма воцерковления, то есть начального обучения внешней церковности, предлагается всем как норма церковной жизни вообще. Но рано или поздно человек вырастает из начальной церковной школы, чтобы жить во Христе и творить Его заповеди не в рамках узкой субкультуры, а в том, что дарует человеку Бог – в живой и непосредственной повседневной жизни.

Причину расцерковления определить в общем виде непросто и зачастую она зависит от конкретных обстоятельств каждого человека, однако есть и общая закономерность. Жизнь во Христе – это живой процесс: она углубляется вовнутрь, а затем и распространяется на всю широту человеческого существования. Ради сохранения и приумножения жизни в Боге христианину приходится выходить за пределы постоянно воспроизводящегося воцерковления и искать свои формы дальнейшего, более зрелого церковного существования. Но следствием этого является неизбежное «взламывание» субкультуры: богослужение, посты, святые отцы, духовничество, внутри- и внешнецерковные идеологемы и прочее становятся служебными, не довлеющими, второстепенными для личностной христианской жизни. С точки зрения субкультуры это и есть вопиющее и непростительное расцерковление. Те, кто объективно вырастает из субкультурной церковности, расцениваются ею как гордецы, либералы, модернисты, «апостаты», разрушители церковных уставов и т.п.

Но на самом деле, как я уже сказал, здесь – здравый и живой процесс возрастания верующего человека в самостоятельную и ответственную христианскую личность, который сам становится Церковью – членом Тела Христова, и для которого всё, что содержит Церковь, является подручными инструментами, средствами для жизни во Христе, которыми он полноценно распоряжается сам. Таким людям приходится ради сохранения живости и нерутинности веры идти против церковно-субкультурного течения, и, в отношении него, именно «расцерковляться»: устанавливать «под себя» свою меру постов, служб, подготовки ко Причащению, выходить за детсадовские рамки духовнических отношений, критически оценивать те или иные высказывания Отцов, отделять суть Церкви от современных церковных политически-экономически-идеологических данностей, и даже в известной степени отстраняться от груза церковной истории, воспринимая Церковь скорее личностно, чем исторически.

Явление это весьма актуально для всех искренне верующих христиан (которые всегда - малое стадо (Лк. 12, 32). Неверное воцерковление у человека, дорожащего своей верой во Христа и своей совестью, неизбежно влечёт через какой-то период пребывания в субкультуре желание подняться над нею, для того, чтобы обрести большее евангельское наполнение своей церковной жизни. Таких примеров много, и этот путь стандартен для подлинно верующей души: именно на этом пути проверяются варианты Притчи о сеятеле.

Ещё раз подчеркну, что «расцерковление» нужно понимать здесь не в собственном смысле слова, а как «выздоровление» от неправильной, внешней, идеологической и псевдодуховной церковности. По моим наблюдениям, для многих людей, которые считают, что в наших условиях, когда Церковь тесно связана с социумом и когда отрицательные качества этого социума – «стихии мира сего» – проникают и в церковную жизнь, мешая проявлять Церкви свой внутренний потенциал, – расцерковление становится некоей «внутренней эмиграцией», подобно советской. В советское время «внутренняя эмиграция» была ненасильственной реакцией на ложь коммунизма. Такая же реакция возникает у многих совестливых и верующих людей сейчас: уход в частную жизнь от зазора между теми или иными сторонами современной церковности и подлинностью Христовой Церкви.

Это не осуждение и не эскапизм, а трезвость: христиане стараются честно делать, что могут – в себе, в своей семье, в своём кругу, без лозунгов и призывов, без хождения по кругу в субкультуре постов, правил, батюшек и лексики, без опасного следствия всей этой субкультуры – нивелирования нравственности и человечности. То есть тут и происходит созидание христианской повседневности. Позитивное здесь то, что такое «расцерковление» нередко, на мой взгляд, способствует некоей «возгонке» личностного начала и становится вовсе не поводом к грехам и вседозволенности, но путём к тому христианскому становлению личности, которое и должно быть целью настоящего воцерковления и церковной педагогики.


-------------------------------------------------------------------------------------------------

Ольга Седакова

Субкультура или идеология?

О младоплатонизме, о.Александре Шмемане и идеологизирующей церковности.
Проблема ухода верующих из церкви под давлением формирующейся субкультуры, ее происхождение и значение для современной церковной жизни, поднятая игуменом Петром (Мещериновым) в статье «В защиту расцерковления«, вызвала широкое обсуждение в блогосфере и обществе. С собственным ответом на поставленные вопросы в первой колонке на Religo.ru выступила поэт и философ Ольга Седакова.
Вначале речь зашла о том, что в последние годы люди, какое-то время всерьез участвовавшие в церковной жизни (сколько и какие, еще нельзя определить), удаляются от нее, или совсем уходят из церкви, или вообще отказываются если не от веры, то от любых разговоров о ней. Этот заметный невооруженным взглядом, но еще не исследованный процесс и назвали не очень удачным словомрасцерковление - и стали искать ему причин. Поиск быстро уперся в два роковых русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?». Мне хотелось бы в дальнейшем обсуждении обойтись и без первого, и без второго – а попытаться увидеть настоящее: что происходит на самом деле.
Игумен Петр (Мещеринов), вступив в это обсуждение, решительно изменил значение самого слова: в его мысли «расцерковление» – это изменение самого представления о церковности, освобождение его от узкого круга внешних признаков, которые делают человека «своим» в некоей субкультуре и, тем самым, дают ему встретиться с правдой веры, веры православной и церковной в настоящем смысле этих слов. И встретиться с самим собой, поскольку субкультура предписывает человеку не открытие себя, а исполнение определенной роли, маску, в конце концов. В этом понимании «расцерковление» созвучно «раскрепощению».
Сведение церковности к субкультуре и, соответственно, «воцерковление» как обучение «языку» этой субкультуры, детально разработанной системе довольно мелких предписаний и запретов, которые обычно соблюдаются куда строже, чем главные, – одна тема. Я думаю написать об этом в следующий раз. Я хочу подумать о том, каким образом то, что было даже не культурой, а чем-то большим, чем культура, – было великим мирозданием, созданным историческим христианством, вбирающим в себя самые разные «культуры», может превратиться в маленькую разновидность общей современной культуры.
Но прежде мне хочется обсудить другую «тень» Церкви – идеологию. Эта тень, как и субкультура, стремиться заместить Церковь – и для многих «внешних» людей она это успешно сделала. Я не раз слышала от знакомых мне нецерковных людей, что для них «воцерковиться» значило бы вступить в своего рода партию, принять своего рода идеологию.
Отношения Церкви и идеологии прекрасно иллюстрируют «Дневники» о. Александра Шмемана, которые произвели огромное впечатление на многих, и, пожалуй, особенно на людей, далеких от церкви. От этих читателей я слышала, что такого от церковного человека, тем более, от священника они не ожидали. Это удивление говорит о том, что у нас в обществе уже сложился определенный стереотип священника и православного человека вообще.
Чего же от него не ожидается? Вот всего того, что мы видим в «Дневниках»: свободы и непредвзятости суждений; высказываний «лично от себя», а не от какой-то анонимной инстанции. Не предполагается, что у этого человека возможна такая богатая внутренняя жизнь; что он может так любить природу; что он постоянно вспоминает стихи; что он меняет свое мнение о разных предметах и не смущается об этом говорить (сначала пишет одно, а на следующей странице замечает: а вот теперь я думаю об этом иначе). Но особенно, пожалуй, поражает то, что это человек открытый, дышащий свободным воздухом современной реальности, а не запертый в каких-то погребах древлего благочестия. Вот чего не ожидают: богатой и искренней душевной жизни.
Это не случайно. Одним из главных дел идеологизирующей церковности давно уже стала борьба с «душой» и с «душевным»: душевное – это то, что нужно истребить ради духа, как все мы много раз слышали. Вот где грех, вот где соблазн: душевное. Другое пустяки, на другое особенно внимания не обращают: ну, дает человек взятки (а то, глядишь, и берет), ну, халтурит на экзаменах, ну, проходит без очереди или с заднего входа, это все ничего. Это мораль для светских людей. Духовное в другом: духовное в том, чтобы душевного было поменьше, в душевном вся пагуба. Искусством увлекаться грех. Природой любоваться.
В «душевное» входят, по существу, все гуманитарные смыслы. Происходит целенаправленное обеднение и уничтожение этого самого «душевного»: какие тут стихи, какой утренний свет, о котором столько раз о. Александр записывает в дневник (как о событии, которое достойно записи и памяти: состояние природы, луч света в каком-то парижском переулке – а ведь это не Марсель Пруст, а православный священник! но для него – это драгоценные события, в которых есть что-то священное). «Дневники» противоречат уже очень твердо сложившимся стереотипам о том, что церковный человек – это человек бездушный. Бездушный, можно сказать, от души, всей душой. Он себе не позволяет отвлекаться на стихи или на природу. Как «отцы-пустынники».
Я нисколько не хочу спорить с иерархией духовного и душевного. Там, где веет дух, душа, вероятно, замолкает. Но здесь душой жертвуют вовсе не для веяния духа, а для идеологии, той самой, о которой мы говорим. А идеология не выше живой души, а значительно ее ниже. Всякая идеология ненавидит живую душу. Ей нужно, чтобы такой вещи, как душа, вообще не было, и названия для нее не было.
Напомню, что до нынешнего «благочестия» с душой не на жизнь, а на смерть боролась коммунистическая идеология. В английском интервью Иосиф Бродский вспоминает, что в своей «Элегии Джону Донну» он впервые в советской литературе употребил слово «душа». Может, это не совсем точно. Слово «душа» употребляла Ахматова, оно звучало у Пастернака, у Арсения Тарковского. Но с ними было все ясно: они люди досоветского происхождения. И я прекрасно помню, как нас, юных читателей стихов молодого Бродского, которые ходили в то время по рукам, потрясло это «употребление» слова «душа»:
Это я, душа твоя, Джон Донн.
Так что сама ненависть к «душевному» говорит об идеологической природе того «нового благочестия», которое мы часто называем «фундаментализмом».
Касательно нашего главного вопроса, отношениию идеологии и христианства. Я думаю, что идеология – это гораздо более древний и более широкий феномен, чем христианство. Идеологий множество и в принципе всякое убеждение можно превратить в идеологию. Об идеологии в ХХ веке так много написано! Хотя бы у Ханны Арендт. Но то, что идеология проникает в христианство и не узнается как нечто противоположное христианству, – вот это ужасный парадокс. Ведь христианская весть и является для того, чтобы идеологии не было, она приходит как суд над идеологией.
Если вы вспомните позднюю античность: она переполнена идеологичностью, всем этим культом императоров: «друг Цезаря», «враг Цезаря». Если вы посмотрите на тот храмовый мир, с которым спорит Спаситель в Евангелии, – это мир идеологов. Как сказал один православный священник, не обычные грешники (блудницы, мытари и т.п.) хотели смерти Христа, они-то были рады спасению. Этой смерти хотели идеологи, религиозные идеологи. Они всегда ее хотят, как показал Достоевский в «Легенде о Великом Инквизиторе».
А в чем, собственно говоря, природа идеологии? У Владимира Вениаминовича Бибихина есть интересные заметки о платонизме. Он говорит в них не о «первом» платонизме, т.е. не о древнем и высоком учении самого Платона, и не о неоплатонизме античных платоников, а о новом, «молодом» платонизме, как он его называет.
Этот «младоплатонизм» отвечает некоей прирожденной интуиции человека о том, что мира два: один – как бы не совсем настоящий, а другой – совсем настоящий. И тот, который мы непосредственно созерцаем, это не совсем настоящий мир. Должен быть какой-то другой, истинный. Это врожденное свойство человека, предполагать существование иного, истинного мира, с этим ничего не поделаешь, пишет Бибихин. Да и делать не надо. Остается только спрашивать: откуда мы знаем, что какой-то еще мир есть, кроме того, что мы видим?
Так вот, «младоплатонизм» состоит в том, что этот другой, настоящий мир должен быть построен, как некоторая система смыслов, отношений, которые объясняют и создают в голове правильную картину мира, и она должна стать обязательной для всех. Этот «другой мир» может называться, допустим, «мировоззрением» («марксистско-ленинское мировоззрение», которым должен был обладать каждый житель нашей страны), но никакого воззрения на мир в этом отношении нет, наоборот: это отмена всякого воззрения, открытого взгляда на мир и замещение его «правильным» образом мира.
Для человека, незащищенного собственной независимой душевной работой, такая предложенная ему картина мира обладает невероятной силой. Я видела, что такое идеологически обработанный, идеологически вооруженный советский человек, с детства я видела, это поразительно. Он видит какое-то явление – но он видит сразу же не его, а его истолкование, он заранее знает, что это такое, он знает, как это следует понимать. Допустим, это не новый роман Пастернака, а вылазки классового врага или еще что-нибудь из идеологического арсенала. Такого человека ничем с толку не собьешь. У него все готово.
Идеология в своем развитом виде – это когда человеку заменяют непосредственное, личное восприятие вещей готовой схемой того, что «на самом деле» происходит. Все у него в голове уже заранее интерпретировано, нового быть не может. Он никогда не будет поражен по-настоящему. Он никогда не придет в замешательство – в то самое замешательство, в котором душа возрождается, которое и есть духовный опыт. Вот что так драгоценно для о. Александра: когда человека что-то застигает, что-то заставляет его отказаться от всего, что он считал до этого верным.
Вот здесь мы и чувствуем: что-то случилось, произошла встреча души с Великим. И идеология – это на самом деле, защита человека от такой встречи с Богом, где тебе придется что-то узнать и что-то передумать: совершить поступок. Здесь, в мире идеологии, ничего не может случиться, все благополучно, все нам заранее известно. Вот что страшно в идеологии: она отменяет внутреннюю жизнь человека, она его «защищает» от живой истины.
Церковная идеология защищает своего адепта от встречи с реальностью и от встречи с Богом, предлагая ему иной, лучший мир, где все ясно и все правильно. Живи так – и не ошибешься, не погибнешь, ты уже спасен. Вот ты усвоил эти рецепты, и все, это и есть вероучение. Главное, не смущайся: все остальное – соблазны. Увидишь что-то странное, не думай об этом – это соблазны, иди дальше. Вот такая вот наука.
Я вспоминаю богослова ХХ века Пауля Тиллиха, который заметил, что в Церковь люди идут с двумя противоположными целями: одни идут, чтобы встретить Бога, а другие, чтобы спрятаться от Него. И мы должны признать, что существует такая церковная жизнь, которая дает человеку убежище от Бога куда надежнее, чем обычный атеизм. Такого человека уже никогда ничто не поразит, он не будет разбит, сокрушенного сердца он никогда в себе не почувствует. (Как говорят в народе: «все в порядке, пьяных нет»).
Идеология – это защитная стена человечества против непредвидимой и неподдающейся разуму реальности. Хорошо если бы она на самом деле от этого защищала! Но на самом деле это стена очень ненадежная, и потому идеологии постоянно приходится с кем-то и с чем-то воевать. Поэтому настроение идеологии - бдительность. Будьте бдительны! Эта бдительность как правильное состояние идеологического человека достойна анализа.
Идеологический человек всегда чувствует себя в осажденной крепости – и враг, который эту крепость осаждает и засылает в нее лазутчиков, видится необычайно могучим и коварным. Или же – он чувствует себя на идеологическом фронте. В советские годы я писала рефераты для изданий ИНИОН, и в библиотеке ИНИОНа нас встречал огромный плакат, обращенный и ко мне лично: «Работники идеологического фронта! Повышайте бдительность».
Что говорить, это в самом деле страшно – такая возможность, что весь наш мир может рухнуть, и мы окажемся «без всего» и перед лицом совершенно другой реальности. Но это и есть вера в живого Бога, а не вера в веру и концепцию, которую предлагает идеология. И, как мне кажется, это ожидание Другого продолжается до последнего часа. Причем ожидание с любовью и надеждой: это ожидание Друга, а не Врага, он приходит разрушить не наши крепостные охранные стены, а нашу тюрьму.
Возвращаясь к «младоплатонизму». Вопрос не о том, что надо видеть только один, «этот» мир и забыть, что есть какой-то другой. Вопрос в том, чтобы не думать, что этот другой мир дан тебе раз навсегда в виде какого-то списка примеров, образцов и предначертаний. Здесь эта трудно схватываемая антиномия двумирности или одномирности. По существу надо видеть именно то, что есть, и чем полнее и беспристрастнее видеть, тем лучше – но при этом знать, что это еще не все, что есть и что может быть. Что есть Другое. И Другое – не система доктрин, а нечто такое, чего ты предугадать не можешь. Тайна, в конце концов. Христиане знают, что эта тайна – благая тайна. И это знание не идеология, а Откровение.
Идеология может быть не только такой, к которой мы больше всего привыкли за советское время – грубой, тупой, агрессивной. Может быть и либеральная идеология, и она давно уже реальность. Не либерализм, а идеология либерализма. Может быть и такое милое, домашнее умонастроение, которое тоже, если оно становится идеологией (и ничего другого! о тяжелом не будем!) закрывает для человека встречу с реальностью.
Для меня область идеологии расположена там, где становится невозможным выход из замкнутого предрешенного мира. Там, где все, что за пределами этой предрешенности, понимается как враждебное. Потому что сердцевина каждой идеологии – образ Врага, а не образ Любви. Задуманная как защитная крепость, идеология становится самой надежной тюрьмой.
Religo.ru


-------------------------------------------------------------------------------------------------


Мать Мария (Скобцова)
"Настоящее и будущее Церкви"




Чтобы понять суть споров в нашей генерации верующих, пришедших ко Христу в последние 20 лет, приведу отрывок из доклада "Настоящее и будущее Церкви", прочитанный в марте 1936 г. в Париже на монашеском собрании под председательством митрополита Евлогия. Во многом это предвидение сбывается на наших глазах, и резкость суждений наших тому доказательство. 
(Текст был напечанан по: Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки. Т. II. YMKA-PRESS. Paris, 1992.)

"(...) Двадцать лет длящееся в России гонение потеряло уже свой внутренний пафос. Безбожники жалуются на то, что их работники не имеют достаточного энтузиазма для борьбы с Церковью. В России происходят новые процессы, скорее угадываемые, чем видимые отсюда. Но логика их настолько убедительна, что это угадывание подкрепляется и подтверждается ею. За этот год - два последовательных политических процесса окончательно подтвердили то, что уже чувствовалось раньше. Друзья и сотрудники Ленина, ответственные деятели Октябрьской революции, или казнены, или в опале, или сами отошли от дел. Произошел переворот, сравнивать который надо не с термидором, а с брюмером. С революцией покончено. Ее результаты стабилизируются. Власть в лице Сталина из революционной партийной власти стремится стать властью, поддержанной всенародным признанием. И чем кровавее и отвратительнее была расправа Сталина со своими вчерашними единомышленниками, тем сильнее необходима ему база широкого народного признания. Такова логика вещей.
Наступает время, а отчасти наступило уже, когда начинается покупка народного признания путем самых разнообразных подачек и уступок. Такие подачки будут и по отношению к Церкви. Да они в мелочах уже существуют. Мы знаем, что разрешен колокольный звон, а рождественская елка, ранее запрещенная, была на это Рождество почти обязательной. Конечно, елками и колокольным звоном вопрос не будет исчерпан. Можно думать, что вскоре некая мера терпимости станет официальным курсом сталинской церковной политики. Сделать это можно довольно просто. Стоит только объявить, что старые религиозники, связанные с ненавистным режимом, уже уничтожены, что новые кадры верующих людей являются лояльными советскими гражданами, а потому, мол, сейчас и Церковь, заполняемая ими, не представляет никакой опасности для советского государства. Если же это так, то пусть она свободно и существует. Конечно, все это предположения, но за них сама логика событий.
Можно дальше предположить и довольно быстро растущую волну религиозных увлечений, втягивания в церковные интересы широких слоев русской молодежи, которой сейчас никто не дает никаких приемлемых ответов на основные вопросы миросозерцания. Может быть даже и больше того: можно надеяться на какой-то период расцвета и религиозной мысли, и религиозной жизни, и напряженных исканий.
Но тут всегда один вопрос, обойти который нельзя. Что из себя представляют эти возможные будущие церковные кадры? Точнее, как и в каком духе они воспитаны? Нам не важно, что основным принципом их воспитания было безбожие. Мы сейчас по отрывкам советских сообщений знаем, что этот принцип сильно выветрился и ничего питательного для вопрошающей человеческой души не дает. Есть такое советское словцо — "переключиться", — так вот, надо думать, что это переключение может произойти довольно широко и безболезненно.

Но есть одна страшная вещь, из которой переключиться не так просто. Она касается не материала современного советского миросозерцания, а метода выработки его, диктатура не власти, не силы, а предписание идей, той или иной генеральной линии, вера в легко осуществляемую в жизни непогрешимость. В сущности, это основное, что страшно в современной психологии советского человека. Сегодня он знает, что ему надо думать так, что сам Сталин, сама непогрешимая партия предписывает ему такие-то взгляды на безбожие, на науку, на экономический процесс, на иностранную политику, на испанскую революцию, на частную торговлю, на отношение к браку и семье, на все крупные и мелкие вопросы жизни и быта. И он покорно, по всем пунктам, безоговорочно, целиком принимает все предписанные установки. Завтра что-то изменилось в мире, как-то соображения целесообразности заставили партию изменить свою точку зрения не только в мелком, но и в кардинальном вопросе. Советский гражданин разворачивает очередной номер "Правды" или "Известий" и констатирует факт. Оказывается, по такому-то вопросу надо думать не так, как он вчера думал, а так, как это предписывается сегодня. А так как основная предпосылка его миросозерцания — это вера в непогрешимость партийной директивы, то он безболезненно перестраивает свое миросозерцание в соответствии с требованием партийного центра. Поражающи в этой области страницы Андрэ Жида, где он описывает недоумение каких-то кавказских коммунистов, как им реагировать на испанскую революцию. Жид не сразу понял, что их смущает. Потом выяснилось: не пришел еще номер "Правды", котором была изложена обязательная точка зрения. Когда он был получен, ни у кого сомнений не осталось — надо сочувствовать испанской революции всемерно. Дело иногда идет и гораздо дальше: под влиянием меняющихся партийных директив человек начинает каяться во вчерашних своих взглядах, как в преступлениях, и приносит это покаяние всенародно и с самым предельным самоунижением.
Я нарочно останавливаюсь подробно на этой извращенной, несвободной и больной психологии, чтобы подчеркнуть неизбежную стопроцентность, непогрешимость, догматичность всякого советского увлечения, всякой точки зрения, всякого верования. Элемент обязательности, законности, если хотите, уставности сопутствует всему, что случается в советской России. Мы не можем найти ни одного очага свободы, ни одной установки иного свойства, мы не можем, другими словами, рассчитывать ни на какую иную психологию, кроме описываемой.


Сделаем из этого выводы, правда, чрезвычайно предположительные. Если в Церковь, одаренную терпимостью и признанием со стороны советской власти, придут новые кадры людей, этой властью воспитанные, то придут они именно с такой психологией. Что это значит? Это значит, что сначала они, в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей, будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения т. д. А в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений — какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные.
Они будут сначала запрашивать Церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости. Если в области тягучего и неопределенного марксистского миропонимания они пылают страстью ересемании и уничтожают противников, то в области православного вероучения они будут еще большими истребителями ересей и охранителями ортодоксии. Шаржируя, можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать в Соловки. Свободная же мысль будет караться смертной казнью.
Тут нельзя иметь никаких иллюзий, — в случае признания Церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета. А это значит — на долгие годы замирание свободы. Это значит — новые Соловки, новые тюрьмы и лагеря для всех, кто отстаивает свободу в Церкви. Это значит — новые гонения и новые мученики и исповедники."

--------------------------------------------------------------------------------------------------------

митр Сурожский АНТОНИЙ
МЫСЛИ О ЦЕРКВИ


" У меня очень ясное, яркое чувство -- нет, скорее темное чувство, -- что, вступая в третье тысячелетие, мы вступаем в какую-то темную, сложную, в некотором смысле нежеланную пору. Что касается до церковности, вера должна оставаться цельной, но мы не должны бояться думать свободно и высказываться свободно. Все это в свое время придет в порядок; но если мы будем просто без конца повторять то, что было сказано раньше, давно, то все больше и больше людей будут отходить от веры (я сейчас не столько о России думаю, сколько вообще о всем мире); и не потому что то, что раньше говорилось, неверно, а потому что -- не тот язык и не тот подход. Люди другие, времена другие, думается по-иному. И мне кажется, что надо вкореняться в Бога и не бояться думать и чувствовать свободно. "Свободно" не означает свободомыслия или презрения к прошлому, к традиционному, но -- Бог рабов не хочет. Я вас не называю больше рабами, Я вас называю друзьями... И мне кажется это страшно важным: что мы могли бы думать и с Ним делиться. Есть очень многое, чем мы могли бы делиться с Ним в новом мире, в котором мы живем. Это очень хорошо и важно -- думать свободно, не стараясь приспосабливаться; нужно, чтобы люди мыслящие и с широкой восприимчивостью думали и писали. (...)



Когда кончилась Советская Россия как таковая, я не то Патриарху, не то кому-то писал: не ожидайте быстрых перемен в сознании людей. Сейчас происходит то, что случилось, когда евреи покинули Египет. Они вышли на свободу, а свобода оказалась совсем нежеланной. Все говорили: к чему мы ушли? Где котлы, полные мяса и вкусных вещей? Теперь у нас только песок вокруг да еще что-нибудь, что мы словим... Это одно. И второе: перейти из Египта в землю обетованную можно было в несколько дней, ну неделю. Они бродили сорок лет. Почему? Потому что Бог им определил бродить, пока не умрет все поколение, которое выросло в рабстве и пока не вырастет то поколение, которое выросло на свободе и в совершенно дикой обстановке, где была только вера в Бога и ничего другого. По дороге они забрели на Синай и получили Десятисловие, но все рабское поколение должно было уйти.



И мне кажется, что то же самое с Церковью. После всех этих лет, когда можно было Церкви продолжать существовать только крайней верностью всей форме, конечно, очень страшно начать думать и начать ставить вопросы. Удивительно, что в древности отцы Церкви только тем и занимались, что вопросы ставили. Если они ответы давали, то потому, что сами же и вопросы ставили. Ответы не падали с неба на несуществующие вопросы. (...)



Отец Георгий Флоровский мне как-то сказал: знаете, нет ни одного отца, у которого нельзя найти ереси, за исключением Григория Богослова, который был такой осторожный, что ничего лишнего не сказал... Так что у всех найдут что-нибудь. Но тогда возьми то, что сказано и что тебе кажется неверным, продумай и скажи свое; причем не обязательно раскритикуй, а скажи: вот, на основании того, что я слышал, какие мысли мне приходят, и посмотрим, как они дополняют или исправляют другое... Я думаю, что очень важно, чтобы сейчас мы мыслили и делились мыслями -- даже с риском, что мы завремся, -- кто-нибудь нас поправит, вот и всё. " (http://www.sfi.ru/lib.asp?rubr_id=286&art_id=2583)



---------------------------------------------------------------------------------------------


 Воспоминания и размышления - о Встрече



Очень давно, больше десяти лет тому назад, мы, "сборная команда" из человек пятнадцати, раз в две-три недели собирались там. где нас пускали в большую комнату, вмещающую всех, и где был "видик" (DVD тогда еще не было). У нас была одна кассета митрополита Антония, которой нам хватило на год. А впечатлений от этих встреч и благодарной памяти к Владыке мне хватает до сих пор. Знаю, что и не только мне. Это была вдумчивая напряженная работа, мы договаривались просматривать 10-15 минут и останавливали ленту. Какое-то время молчали и вдумывались, иногда немного говорили. Уж очень плотной была его речь, и не только в ней дело. Сам его облик, благородство, правда его веры и обращенность лично к тебе его слова - это притягивало как магнит. Мы, бывшие "совки", оторванные от всякой традиции веры, пропитанные тем же советским духом, о котором так ярко и проницательно говорила за 60 лет до того цитированная мной Мать Мария, - мы получали опыт не только веры, но и бесконечного уважения к человеку, мыслящему ИНАЧЕ, просто потому что он - ДРУГОЙ. И каждый случай, описанного Владыкой его диалога с людьми был откровением. Он умел СЛУШАТЬ с намерением УСЛЫШАТЬ. И был искренен. То, что он высказывал, можно оспорить теоретически, но никогда нельзя усомниться в подлинности его свидетельства, в том, что он пережил то, о чем говорит.

"Вы, наверное, замечали, как редко, когда два человека разговаривают, они СЛУШАЮТ друг друга. Большей частью пока один говорит, другой приготавливает ответ; пока один говорит, другой выбирает в том, что слышит, то, на что он может ответить, то, о чем он может сказать: а я лучше знаю, а я вам могу сказать нечто еще более поразительное, - и возражает. Очень редко бывает, что мы слушаем друг друга с таким открытым умом, с таким страстным желанием понять другого, особенно когда то, что он говорит, нам чуждо.
Мы не так относимся к изысканиям нашим в науке. В науке мы вглядываемся в реальность, в различные феномены физики, химии, биологии без предвзятости; в каком-то отношении для нас важна реальность, а не наше представление о ней. В идеологической области (сюда я включаю и религиозные убеждения, выраженные неудовлетворительным образом) нам кажется. что важно быть правым, что важна не столько объективная реальность, сколько - отстоять наше представление. И это очень трудно осуществить; совсем нелегко научиться слушать с намерением услышать, очень трудно смотреть с намерением увидеть" (Златоуст, 1992, №1, с114-115, http://www.mitras.ru/sretenie/sret_chel.htm)

То же самое он говорит о слушании Бога: "Первое условие для извлечения действительной пользы от последовательного чтения Евангелия, — это, конечно, честное отношение к делу; то есть надо к нему приступить с такой же честностью и добросовестностью, с какой человек приступает к изучению какой-либо науки; без предвзятых взглядов, стараясь понять, о чем идет речь, что тут сказано, и только потом отозваться на то, что было услышано или прочитано. Необходимо поэтому приступить к чтению Евангелия непредвзято, с единственным желанием — открыть истину, понять, что там сказано. И во-вторых, относиться к этому занятию столь же серьезно и добросовестно, как должно относиться ко всякому научному делу."(http://azbyka.ru/hristianstvo/bibliya/novyi_zavet/4g69-all.shtml). Без умения слушать людей - не услышать и Бога.

И то же самое - в отношении Церкви: "одно из несчастий жизни Русской Церкви в том, что мы утратили способность советоваться, прислушиваться друг ко другу и высказываться с полной откровенностью, с правдивостью; (...) Мы также утратили способность слушать мысль того, кто говорит, а не только его слова, и иногда понять больше, чем он умеет выразить; (...) то есть миряне, обсуждая между собой свою церковную и нецерковную жизнь, должны научиться говорить между собой, а не спорить, – а это очень русская черта. Второе: когда вместо случайного спора вокруг чайного стола люди встретятся на приходском совете (даже если там подан чай), надо научиться слушать и говорить с целью не только друг друга понять, но также с учетом того, что собой представляет Церковь: что мы строим."(http://www.mitras.ru/sretenie/sret_chel.htm)

И еще одна редчайшая черта - этот Владыка совсем был не похож на владыку. Недаром о нем сказал Святейший Патриарх Алексий I: "Хороший приходской батюшка".(http://www.pagez.ru/olb/147.php) Он не столько поучал нас с экрана, сколько делился собой самим, своей жизнью, как делятся с близкими друзьями. Мы не были достойны, но он шел на риск. В его переживаниях можно было узнать собственное переживание - и перерасти свои узкие границы вместе с ним. Вот его строки о смерти отца: "И еще последний образ: смерть моего отца. Он был тихий человек, мало говорил; мы редко общались. На Пасху ему стало нехорошо, он прилег. Я сидел рядом с ним, и впервые в жизни мы говорили с полной открытостью. Не слова наши были значительны, а была открытость ума и сердца. Двери открылись. Молчание было полно той же открытости и глубины, что и слова. А затем настала пора мне уйти. Я попрощался со всеми, кто был в комнате, кроме отца, потому что чувствовал, что, встретившись так, как мы встретились, мы больше не можем разлучиться.
Мы не простились. Не было сказано даже "до свидания", "увидимся"; мы встретились - и это была встреча навсегда. Он умер в ту же ночь. Мне сообщили, что отец умер; я вернулся из госпиталя, где работал; помню, я вошел в его комнату и закрыл за собой дверь. И я ощутил такое качество и глубину молчания, которое вовсе не было просто отсутствием шума, отсутствием звука. Это было сущностное молчание, - молчание, которое французский писатель Жорж Бернанос описал в одном романе как "молчание, которое само присутствие". И я услышал собственные слова: "А говорят, что есть смерть... Какая ложь!"(http://www.zavet.ru/novo/duh/004.htm)


" В Евангелии говорится, что если семя не умрет, то не принесет плода, а если умрет, то принесет плод в тридцать, в шестьдесят и во сто раз. Именно это может произойти, если мы всем сердцем, всем умом и памятью, всей нашей чуткостью, во всей правде задумаемся над жизнью усопшего. Будь у нас мужество воспользоваться этим мечом, именно Божиим мечом, чтобы разделить свет от тьмы, чтобы со всей доступной нам глубиной отделить плевелы от пшеницы, тогда, собрав весь доступный нам урожай, каждый из нас, каждый, кто знал усопшего, принес бы плод его жизни, стал жить согласно полученному и воспринятому образу, подражая всему, что достойно подражания в жизни этого человека.

Разумеется, каждый из нас больше напоминает сумерки, чем яркий, сияющий свет, но свет и во тьме светит, и этот свет следует прозревать и отделять от тьмы в самих себе, так, чтобы как можно больше людей могло жить и приносить плод жизни данного человека.

На погребении мы стоим с зажженными свечами. Это означает, мне кажется, две вещи. Одна самоочевидна: мы провозглашаем Воскресение, мы стоим с зажженными свечами так же, как в пасхальную ночь. Но мы стоим также, свидетельствуя перед Богом, что этот человек внес в сумерки нашего мира хоть проблеск света, и мы этот свет сохраним, обережем, умножим, поделимся им так, чтобы он светил все большему числу людей, чтобы он разгорался по возможности в тридцать, в шестьдесят, во сто раз. И если мы решимся так жить, чтобы наша жизнь была продолжением всего, что было в нем благородного и истинного и святого, тогда действительно этот человек прожил не напрасно, и мы поистине почувствуем, что сами живем не напрасно. В нас не останется места надеждам на скорый конец, потому что у нас есть задание, которое мы должны выполнить. " (http://lib.eparhia-saratov.ru/books/01a/antony/live/21.html

МАНЮШКА 


Это имя, с ударением на первом слоге, пусть и будет названием нашего скромного труда, посвященного светлой памяти удивительного, поистине святого человека, воспоминания о котором согревают наши души. Души людей, которым посчастливилось общаться с этой редкой по силе духа маленькой хрупкой старицей, навсегда сохраняют в себе свет её незрячих глаз. И помоги нам, Господи, дай силы, пока живы мы, видевших её, донести до наших потомков память о той, что молилась за нас, грешных, днем и ночью и чьими молитвами мы пребываем во здравии до сих пор, хотя уже много лет её нет с нами. Как же теперь не хватает её нам порой, чтобы наставила она нас на путь истинный! Но помнит моя голова прикосновение её маленьких ручек, которым она "рассматривала" меня ещё ребенком, и потом, когда я становился взрослее. Остался у меня до сих пор маленький аптекарский пузырёк с освященным ею елеем, к которому я прибегаю в самых крайних случаях, когда бывает совсем уж плохо.

Валентин Егоров


МАТУШКА МАРИЯ

Первой старицей, которую я узнал в своей духовной жизни, была Мария Старорусская. Познакомил меня с ней мой духовные товарищ иерей Владимир Степанов, бывший тогда диаконом в Троицком Кафедральном соборе г. Пскова.
Она была его духовной наставницей, тем человеком, без благословения которого он не принимал ни одного серьезного решения в своей жизни. Отец Владимир очень любил, ценил старицу Марию, трогательно оберегал её от непонимания, насмешки или праздного любопытства к этому дивному сосуду благодати Божией. Не без некоторого колебания, он предложил мне эту духовную поездку, заранее не зная, какая моя будет реакция на встречу с ней.
В то время я только что пришел к Богу, для меня понятие "старец", "старица" были малопонятны и абстрактны. Отец Владимир объяснил мне, что это особый Божий человек, избранница Матери Божией, за простоту и чистоту свою удостоенная от Господа особых даров Духа Святаго, духовного рассуждения и прозорливости.

Рано утром рабочий поезд "Псков - Старая Русса", перегруженный дачниками, железнодорожниками и прочим простым людом, останавливаясь на каждом полустанке, медленно начал продвигаться к небольшому русскому городу, о котором я много слышал, но никогда не бывал. Среди шума и гама разношёрстной толпы, мы сидели у окошка и, глядя на незатейливую нашу природу, беседовали между собой. Отец диакон рассказывал мне о матушке Марии, o том, как шестилетней девочкой она ослепла, и около семидесяти лет живет без паспорта, пенсии, пользуясь уголком, предоставленным ей добрыми верующими людьми.

Удивительные случаи её прозорливости и необыкновенные ответы на вопросы людей переводили меня как бы в другой мир, в другое духовное измерение, где мертвые с живыми соприкасаются, где внутренние очи видят то, что сокрыто от глаз людских.
По приезде в Старую Руссу мы сначала пошли в Георгиевский храм к Матери Божией. Так запросто там говорят об удивительной иконе Матери Божией Старорусской, отмеченной многочисленными чудесами. Служба уже окончилась, и храм был закрыт, но милые, добрые старушки-сторожа, с благословения настоятеля архимандрита Клавдиана, открыли нам храм, и мы прошли на то место, где обычно выстаивала все службы матушка Мария. Не могу описать того чувства, которое охватило меня при виде той дивной святыни. Огромные размеры, таинственность лика, необыкновенная духовная сила страдающего взгляда Богоматери приковывала к себе, завораживала, раскрывала сердце. Горячие, добрые слезы умывали сердце, делали с душой что-то необыкновенное... Гостеприимный настоятель, старейший архимандрит России, угостив нас вкусным монашеским обедом, благословил нас пойти к матушке.

Старица проживала недалеко от храма, метров 300 прошли мы какими-то переулками и оказались у добротного крестьянского дома на высоком фундаменте и с пушистой кошкой на завалинке. Хозяйка дома радостно встретила нас, было видно, что она давно знала отца диакона и сердечно радовалась встрече с ним.
- К катушке? Пройдите, пройдите, она будет рада.
И мы, перейдя через комнату, оказались в маленькой проходной комнатке, скорей напоминавшей чуланчик. Света не было, но три или четыре лампадки освещали не только красный угол, но и всю эту маленькую келью. На диванчике сидела невысокая хрупкая старушка, вся в черном, с наклоненной на грудь головой.
До этого у меня не было опыта общения со слепыми людьми, и этот разговор, эта встреча была вдвойне для меня необычной. Мы встали перед ней на колени и попросили нас благословить. Она осеняла наши головы крестным знамением, шепча молитвы к Матери Божией и прося благословения для нас.
Отец Владимир представил меня: "Вот, привез к тебе, матушка, раба Божия Аркадия. Вопросы есть у него, не может в них разобраться".

Её маленькие руки гладили меня по голове и проводили по лицу, как бы знакомясь со мной. Слезы побежали у меня из глаз, и я начал сбивчиво рассказывать о своей жизни, о том, что хочу пойти в монастырь, и о многом другом, что накопилось в душе.

- Но что ты так волнуешься, все будет хорошо, но только у тебя другой путь. Ты службу учи.
Не принимая во внимание её слова, я продолжал спрашивать о том, как мне идти по жизни и кем мне быть.

- Матерь Божия тебе Сама укажет.
"Кто я такой, - подумалось мне, - что Матерь Божия будет указывать мне путь?" Значение её слов я понял только 3 года спустя, когда стал священником и монахом "в миру".
Должен сказать, что и мысли не имел в голове о священстве, и поэтому не обратил особого внимания на эти её слова, но заполнил: они отложились в моём сердце. Когда же три года спустя я стал монахом и священником на приходе, то был поражён её прозорливостью. Мало того, если бы не её предсказание, я никогда бы не решился взять это на себя, через то открылась воля Божия по отношению ко мне. Матерь Божия действительно "указала мне путь": накануне мне отдали бабушкину икону Матери Божией "Утоли мои печали", о которой я даже не подозревал, а постриг в мантию был совершен на празднование "Старорусской" иконы Матери Божией.

Всего несколько раз мне посчастливилось видеть матушку Марию в Старой Руссе и один раз в Осташкове на празднике преподобного Нила Столобенского, но эти встречи приносили особую духовную радость и запоминались надолго.

Во время этих поездок я узнал, что матушка происходила из простой благочестивой семьи и в шесть лет ослепла. Произошло это, когда она нянчила соседского ребенка и молилась в красном углу. "Мама, Боженька уходит!" - воскликнула девочка, заметив, что не видит больше… Семьдесят лет прожила она в детской чистоте, не видя грязи окружающего мира, в постоянной молитве к Богу, которая стала истинным дыханием ее души. За эту-то чистоту даровал Господь матушке необыкновенную прозорливость, которая поражала всех, приходивших в ней. Она была удивительно скромна и ненавязчива, не вступала в разговор, когда ее не спрашивали, не обижала резкими выражениями и словами. Ощущение, что старица Мария видит тебя насквозь, никогда не покидало меня при встречах с ней. Не встречал человека, обладавших большим даром прозорливости!

За столом она вела себя скромно и молчаливо, не участвую в общих беседах. Вкушала пищу на удивление мало. Именно тогда я обратил внимание на ее руки: небольшие, очень сухенькие.

На молитве она преображалась, всё знала наизусть, молилась ровно, негромко, и молиться с ней было радостно и легко. Мне рассказали, что любимое время для молитвы у неё была ночь: когда бы ни заглядывали к ней в келью хозяева, всегда видели молящуюся в красном углу. Когда матушка спала - никто не знал, по крайне мере, она никогда не ложилась, только перед смертью в последний год.
Общение её с Матерью Божией было постоянное! Часто мы слышали в ответ на наши просьбы: "Что же я могу? Ведь Матерь Божия отворачивается!" Рассказывали такой интересный случай. Одна женщина пришла матушке Марии просить благословения на отъезд, но, увидев матушку, лежащую на диване, подумала, что та спит, не стала беспокоить и ушла. Пришла на следующий день утром и как только переступила порог комнатки, услышала: "Вот молодец, что сегодня пришла в платочке, а то Матерь Божия мне сказала: "Посмотри, какая бесстыдница!" У посетительницы мурашки пошли по телу.
Была зависть и злоба по отношению к ней, приходили милиционеры для проверки, но после общения с ней уходили в слезах: матушка обновляла им душу, раскрывала сердце для Бога.
Последний раз я видел старицу Марию на празднике преподобного Нила Столобенского в Осташкове. После службы мы подошли к ней на улице, задали вопросы, и я не удержался и сфотографировал её вместе с нами. Проходящие мимо бабушки заворчали: "И что эту старуху все фотографируют?" Мы улыбнулись друг другу с отцом Владимиром - на душе было радостно и тепло от встречи с нею.
Псков, 2004 г. Иеромонах Пантелеимон (Ледин)

Раба Божия Мария Старорусская

Город Старая Русса, Лётный переулок, дом 7.

В этом большом темно-зеленом доме жила раба Божия Мария. Кто называл её Манюшкой, а я - матушкой. Старушка лет семидесяти, худенькая, малого роста, слепая - она была истинной избранницей Божией. Я её посещал, приезжая из г. Пскова, где в те годы служил диаконом Троицком кафедральном соборе. Несколько лет подряд я имел счастье видеть матушку до её мирной христианской кончины, которая последовала после причастия Св. Тайн. Сподобился я участия в её отпевании и погребении её многотрудного тела. Это было 15 августа 1982 года.
Впервые я познакомился с матушкой, приехав в Старую Руссу со своим ныне покойном отцом, протоиереем Евгением Степановым, который весьма любил общаться с Божиими людьми. Точный год этого знакомства я уже и не помню.

В большом доме, разделенном на две половины, в одной из них была комната матушки, в которой был чудный большой образ иконы Старорусской Божией Матери, перед которым она молилась. Матушка мне говорила, что раньше ночью она спать не ложилась, а всю ночь до раннего утра пребывала на молитве пред иконой Царицы Небесной, а теперь, говорит она, устану - и прилягу.

Когда я приезжал из Пскова в Старую Руссу, то с вокзал шел Георгиевский храм и, если успевал ещё застать окончание богослужения, то в храме, как правило, встречал матушку Марию, которую приводили в храм, и она молилась в уголке напротив чудотворно Старорусской иконы Богоматери. После службы мы шли к матушке домой.

Когда придёшь к ней, она благословит, а потом встаём на молитву; матушка молится Господу, Божией Матери обо мне, грешном. Молитва незабываемая: слёзы сами катятся из глаз, таких молитв в моей жизни больше не припомню. После молитвы матушка возьмёт масло из-под иконы и помажет маслом мне и голову, и сердечко, и горло. Затем на благословение даст несколько больших конфет, которые тоже лежали около иконы. Сидим на диванчике, она спросит: как дела? Всё выслушает и даст ответ на мои вопросы. Потом хозяйка, Екатерина - добрая простая старушка - покормит меня, попьём чайку. И снова на дорожку матушка помолится и благословит, и я покидаю "райский уголок".

Матушка рассказывала, как она стала слепой. Будучи шестилетней девочкой, она в своей избе качала в люльке младенце (то ли братика, то ли сестренку). При этом она смотрела на икону Святителя Николая, перед которой горела лампада. Матушка говорит своей маме: "Мама, лампадка гаснет!". Мать посмотрела на икону и лампаду и говорит: "Да нет, не гаснет, горит хорошо". "Мама, лампада погасла…" А это не лампада погасла, сынок, (так она меня называла), а мои глазоньки закрылись.

Вместо телесного зрения Господь матушке даровал другое, духовное зрение.
Матушка очень почитала Святителя Николая и рассказывала мне, как он, явившись ей, говорил, чтобы она каждого приходящего к ней благословляла. Она говорила Святителю Николаю: "Как мне людей благословлять?" Он отвечает: "Как священники благословляют". Она отвечает: "Я слепая, не виду, как они благословляют". Тогда Угодник Божий говорит: "Как благословишь, таково и будет на приходящих благословение…".

Матушка благословляла материнским благословением.

Голос Божией Матери

Однажды матушка спрашивает у меня: "Сынок, а ты был в Печёрах в монастыре?" Я отвечаю: "Да, был". Она продолжает: "А ты слышал там колокольный звон?" "Да, - отвечаю, - слышал". (Будучи несколько лет иподиаконом у митрополита Псковского Иоанна (Разумова) много раз с владыкой мы ездили на праздничные Богослужения в Псков-Печёрский монастырь, и, конечно, праздничного звона я наслышался вдоволь). Матушка снова спрашивает: "А ты слышал, как один колокольчик издаёт тоненький звук?" Я отвечаю, что слышал. Тогда матушка и говорит мне: "Такой голос Матери Божией".

Матерь Божия отворачивается.

Будучи юношей, я имел дважды личные бесед с митрополитом Никодимом (Ротавым). Владыка Никодим дважды в этих беседах приглашал меня учиться в Духовную семинарию, обещая при этом взять меня себе иподиаконом. Я поехал к матушке и об этом ей рассказал, ожидая её совета. Она сказала: "Надо помолиться Божией Матери, приедешь в следующий раз - и я тебе скажу". Где-то недели через 2 - 3 я снова к ней приезжаю, а она мне говорит: "Нет тебе пути в семинарию: я молюсь, прошу у Божией Матери, а она отворачивается". Так я и не стал учащимся Питерской семинарии и иподиаконом митрополита Никодима. Правды ради надо сказать, что дух в Питерской семинарии и Академии в ту пору был либерально-экуменический, что, наверно, и явилось препятствием для моего обучения там.



Экзамен


Будучи посвящён в сан диакона в день Святой Троицы, в Троицком кафедральном соборе, митрополитом Псковским и Порховским Иоанном, я затем поступил учиться в Московскую Духовную семинарию на заочный сектор. Принятие сана и учёба - всё это матушкой было благословлено. В процессе учёбы в 3-м классе семинарии мне предстоял экзамен по Литургике. Этот экзамен принимал ныне покойный архимандрит Иоанн Маслов, и принимал он его чрезмерно строго: чуть что не так ответил - сразу двойка. Для многих заочников пройти через этот экзамен было почти невозможно. Знаю, что обращались даже священники и диаконы к ректору семинарии и академии, жалуясь на сверхстрогость архимандрита Иоанна на экзаменах.
Заранее узнав об этом, я поехал к матушке и говорю, что еду сдавать экзамены в семинарию и что мне предстоит особо трудный экзамен. Матушка помолчала и говорит: "Да, трудный у тебя экзамен, ну, ничего, я помолюсь, езжай с Богом!"

И вот я на экзамене. По билету ответил слабовато, о. Иоанн недоволен, но двойку пока не ставит, а задаёт дополнительный вопрос, на который я отвечаю неправильно. Он перебирает в руке авторучку, но меня не выгоняет. Снова вопрос - и опять мой неудачный ответ. "Кол" мне обеспечен, но о. Иоанн задаёт ещё вопрос: "Знаете ли вы кондак празднику Сретенья Господня?" Кондак, слава Богу, я знал и прочитал. Архимандрит говорит: "Ну, ладно, идите". И я за экзамен получил оценку - четыре, что потом вызвало большое недоумение у моих сокурсников. После сессии я приехал к матушке и рассказал ей, как проходил экзамен. Она смеётся и говорит: "Тебе там оценку поставили раньше него".

Один раз я приехал к матушке с одним знакомым священником, который потом мне сказал о матушке, что ничего особенного в ней нет: старушка как старушка, к тому же слепая. Когда после этого я навестил матушку, от она у меня спрашивает: "С кем ты приезжал в последний раз?" Я ответил, что со знакомым священником. Тогда она мне и говорит: "А я не почувствовал, что он священник". Этот священник потом сам говорил, что он не своём месте. Потом он оставил священническое служение и ушел работать на "гражданку".

Подобный случай был и ещё раз. На праздник иконы Старорусской Божией Матери духовенство вышло на акафист к иконе. Один протоиерей стоял на акафисте радом с матушкой и на неё иногда поглядывал и своею фелонью касался её. Когда после службы мы пришли к матушке домой, то она спрашивает меня: "Кто, сынок, стоял рядом со мной?" Я ответил, что это протоиерей N. Матушка мне говорит, что она не поняла, что он священник. Известно, что этот протоиерей старался служить двум господам, а по слову Спасителя мы знаем, что сие невозможно. Матушка почувствовала живущую в нём фальшь. Бог ему судья! Тем паче, что этот протоиерей давно уже почил. Прости его, Господи!

Один архиерей не смог оказать мне поддержку в справедливом отстаивании мною гражданских прав. Я матушке сказал об этом. Она меня выслушала, вздохнула и сказала: "Владыки, владыки - сырые лыки". Властные чиновники, применяя всякие интриги и угрозы, старались лишить меня законного права иметь собственное жилище… Я прекратил с ними борьбу, не видя для себя успеха в этом неравном поединке. Но когда я приехал к матушке и всё ей об этой войне рассказал, то она сказала, что все эти стрелы прошли бы мимо меня, т. е. власть ничего бы мне не сделала, и я добился бы своих прав. Но было уже поздно, и сейчас я об этом не жалею. Старец о. Николай Гурьянов также мне подтвердил, что брань со стороны власти не смогла бы мне сделать зло. Слава Богу, всё прошло!

Матушка так говорила: "Приходят ко мне люди, совет просят, уйдут за дверь и бросят". Увы и ах! - вот такой мы народ: невнимательный, неглубокий, к главным нуждам своего бытия относящийся несерьёзно. Да исцелит нас Господь от этой нашей духовной омертвелости!

Матушка молилась за одного мальчика. Потом он чем-то заболел, и его повезли к бабке-ворожейке, но она отказалась что-либо над ним делать, сказав, что Манюшка за него молится, я ничего поэтому не могу сделать. Вот таков признание служительницы бесов о своём бессилии против молитвы старицы (об этом мне говорили близкие к матушке люди).


Нашествие бесов

Приезжаю я однажды к матушке, а она мне и говорит, что было нашествие бесов вместе с их князем, которые страшно шумели, на неё кричали, стращали, пускали в неё стрелы, и она чувствовала от этого некий ожог. Бесы кричали: "Ты нам вредишь, ты нам мешаешь!" Матушка им отвечала, что она им ничем не вредит и мешает. "Что я делаю?" - спросила она их. Бесы ответили: "Ты молишься за многих людей - и мы ничего не можем им сделать. Ну, погоди, тебя не станет - мы им покажем!" После такого выступления бесы исчезли.
Рассказывая мне об этом, матушка была немного возбуждена, но без всякого страха. Видно, такое мощное испытание - искушение от сил Ада - было в её жизни впервые. Господь своим избранникам-воинам попускает такие испытания, чтобы венец их будущей вечной славы блестел ещё ярче, как венец победителей над силами зла.

Паломничества

В сопровождение одной или двух, а иногда и более женщин матушка изредка совершала поездки по святым местам. Она ездила в Печёры, в Новгород - на память святителя Никиты, где я её однажды и встретил. А затем на такси (благо, что тогда было сие не так дорого) мы из Новгорода вернулись в Старую Руссу. Я со своим другом Аркадием (ныне иеромонах Пантелеимон) приехали в г. Осташков на праздник преподобного Нила Столобенского, мощи которого тогда там находились в Соборе. И здесь мы радостно встретились с матушкой, и даже потом смогли сфотографироваться на память. Это было за два месяца до кончины матушки.

Матушка Мария - чистая, смиренная девственница, великая молитвенница, небожитель на земле, жившая у чужих людей по плоти, но у родных по духу, не имевшая ни своего жилья, ни документов, ни пенсии, нёсшая свой жизненный крест достойно, во славу Бога, который свою избранницу хранил на земле и по кончине ее многотрудного тела вселил её ангелоподобную душу во Царствие Небесном. И мы верим и знаем, что она ходатайствует о нас перед Господом и Царицей Небесной, чтобы и нам, грешным не лишиться вечного спасения.

Отпевание матушки возглавлял архимандрит Клавдиан (Моденов) его тело погребено в пещерах Псков-Печёрского монастыря), также сослужил ему и мой отец - протоиерей Евгений (+1991 г.) и родной брат моего отца - протоиерей Василий Серебряков, также уже почивший, и я в сане диакона.


Заключение

Прекрасный город Старая Русса, прекрасный древний храм в честь великомученика Георгия Победоносца, чудная чудотворная икона Старорусской Божией Матери в этом храме, где многие годы молилась покойная матушка Мария.

Большое, спокойное городское кладбище, вмещающее в себе сотни тысяч могилок. И одна из них для меня самая драгоценная - могилка матушки Марии. Когда я бываю в Старой Руссе, то всегда посещаю могилку дорогой для меня матушки Марии и служу о ней панихиду. Я её поминаю в молитвах как старицу Марию, каковою она для меня, да и для многих других людей и была. Мир и тишина сходят на сердце во время молитвы о её душе и также живое ощущение того, что матушка слышит наши молитвы и взаимно тотчас молится о нас Госполу и Богоматери. И в эти минуты ясно понимаешь слова Священного Писания, что наш Бог - не Бог мёртвых, но живых!
Аминь.
Священник Владимир Степанов,
с. Бронница, 2004 г., Великий пост.



Воспоминания о Манюшке Александры


Мне, рабе Божией Александре Господь сподобил в 14 лет встретиться с рабой Божией девой Марией на святом нетленном месте в д. Блазниха. Я жила в 4 км от этой деревни. Мы с моей мамой собирали клюкву, чтобы сдавать, а ягод почти не было. Тогда я сказала маме, что пойду по боринкам и посмотрю, а мама сказала: "Если наберем, то дадим Манюшке по пятерке. А она нам скажет - от трудов праведных". Это было за 2 дня до 2 октября - Старорусской Божией Матери. И мы нашли очень много ягод. А когда мы встретились с Манюшкой на могилке, то положили ей в карман по пять рублей. Она действительно нам сказала: "От трудов праведных, Федосья и от трудов праведных, Шуронька". Мы были удивлены - видели мы ее впервые, и она не знала наших имен, но она их назвала.
Потом еще случай. Мне было 16 лет, я пошла к ней в д. Старокурско, где она жила. Когда я пришла к реке, женщина мне сказала, что Манюшки нет дома: она уехала в церковь в Старую Руссу. Я легла на берег и очень плакала, я думала, что она меня не допустила до себя, и я в слезах ушла домой. Когда я пришла второй раз, то она мне сказала, зачем я плакала, и говорила, что я грешная и Манюшка меня не допустила. Она сказала, что просила Царицу Небесную, чтоб она меня утешила и домой направила.
Потом был такой случай. Я жила на третьей части дома сестры. Жить было тесно. Муж срубил хлев, и я хотела, чтоб он прируб сделал да и изобку поставил. И пошла к Манюшке. Она меня приняла с такой радостью, как мать принимает детей, которых долго не видела. Я ей все рассказала, а она мне говорит: "Давай помолимся Царице Небесной". Мы помолились, и Манюшка говорит, что, мол, дом тебе Царица Небесная послала. Я ей говорю: "Манюшка, у меня нет денег купить". Она отвечает: Божия Матерь поможет". И вот я покупаю новый дом, за него просили 2 тысячи, а мне продали за одну тысячу и на год в рассрочку. Я заняла да и купила с ее благословения.

Потом я задумала наносить ягод, чтобы заработать на покупку коровы. И опять пошла к своей благодетельнице Манюшке. Помолились с ней, и она сказала: "Очень трудно тебе будет, Шуронька". Так и получилось - ягода было мало. Но я наносила с ее благословением на 300 рублей, а нетель купила за 350 р.
У меня муж очень пил и ругался. Я хотела развестись с ним. Но Манюшка мне сказала: "Не смей расходиться - ему немного осталось жить!" И через два года он умер (болели легкие), а перед его смертью ко мне пришли и сказали: Манюшка болеет, и никого не пускают к ней". Но я знала, что она меня считает за родственницу, и я сказала: "Завтра поеду - и мне все двери будут открыты". Я приезжаю - и действительно, начиная с калитки, в доме все двери открыты. Манюшка сидела на своем диванчике. Я у нее спрашиваю: "Почему у вас открыты все двери?" Она мне отвечает: "Ты так хотела - вот и открыты двери.

Для меня Манюшка была и наставница, и мать, и подруга. Скорбь моя по ней не проходит. Перед ее смертью я была у нее в среду, а в воскресенье она умерла. Мне сказала, что старость я свою буду доживать с Наденькой, с малой дочкой. Все её предсказания сбылись.

Она мне рассказывала такую историю.
"Пришел Николай Чудотворец ко мне, сел на подоконник и не идет в дом. Я ему говорю: "Николай Чудотворец, проходи!" А она ответил: "У тебя была плохая женщина, а хозяйка пол не подмела".

Еще Манюшка рассказывала, что она часто беседовала с Царицей Небесной. Царица Небесная назвала Манюшку "моей доченькой". Это мне сама Манюшка говорила.

А ещё был случай. Приехала к ней женщина на велосипеде, посидели, и та стала уезжать. Манюшка вышла провожать ее и говорит ей: "Накачай колеса, а то они на ободах". Женщина говорит: "Я с глазами не видела, а она слепая увидела".

Много было всего, но мне уже 69 лет, всё не вспомнить.
Часто она мне говорила: "Иди, Шуронька, машинка тебя сразу возьмёт - и домой доедешь". Только выйду от ее дома на дорогу - и машина едет. Сажусь и всегда говорю: "Манюшка, я поехала". Вот как она благословляла нас. А другой раз соберусь идти, а она не пускает, говорит: "Долго стоять будешь, посиди лучше - со мной поговори". Потом скажет: "Собирайся, иди - машина едет". Выхожу на дорогу - и сразу машина забирает меня домой.

По молодости болела у меня голова, и мне посоветовали паром завить волосы. Я завилась и пришла к Манюшке, а она и говорит: "Что красу навела? Так она тебе не нужна под платком". Так как я ходила всегда в платке, я ей не говорила, что завила волосы, а она мне быстро сказала, только я успела ее порог переступить.

Вот такая она была, наша любимая Манюшка! Никогда никто не уходил от них, чтобы не поел или чаю не попил. Сколько народу приходило к ней - все были накормлены и напоены у ее хозяйки Екатерины. Она была гостеприимной хозяйкой доброй души.
Вот еще забыла. Мой брат жил в Ленинграде. И когда он приехал в деревню, то захотел сходить со мной к Манюшке. Идем дорогой, он и говорит: "Я у нее спрошу, с каких лет она не видит". Мы только к ней пришли, переступили порог - она и говорит: "Проходи, Петенька, проходи, Шуронька!" Сели на диванчик, она посередине и говорит: "Петенька я с пяти лет не вижу". Он у нее не успел спросить, а она ответила на его вопрос, который он говорил дорогой.

Всё не упомнить, ведь времени много прошло. Простите меня ради Христа, что плохо написала. Но что написано - это сущая правда, я сама это всё слышала и видела. Простите меня, грешную.

Писала Александра.

Воспоминания игумена Евгения (Румянцева)
О матушке Марии я услышал много лет назад от мамы, которая часто к ней ездила за советом и утешением. Я, со своей стороны, могу сказать, что знал её сравнительно мало, но у меня осталось впечатление о ней, что она для меня как близкий, родной человек; матушка Мария была таким светлым ангелом. В Старой Руссе я у неё был проездом только один раз. Тогда я ещё не был воцерквлен, ничего у неё не спрашивал, только помню, что от неё исходили какое-то добро и ласковость, и помню, что она молилась.
Мама часто просила м. Марию за меня молиться, я это чувствовал. И тепло вспоминал о ней.
Позднее, когда я стал священником, я стал её по-другому понимать. У неё был большой дар молитвы. В то же время она могла спокойно, ненавязчиво подсказать человеку его ошибки. Вспоминаю один случай. Когда я, во время болезни архимандрита Тавриона, служил вместо него в Пустыньке, то мне, как молодому священнику, было вначале довольно трудно. К отцу Тавриону со всей страны приезжало очень много людей. Каждую литургию было много исповедников, причастников. С одной стороны я терялся, а с другой, подражая прозорливому старцу, совершал на исповеди ошибки. Однажды в Пустыньку приехала мать Мария. После службы она подошла ко мне и сказала, что я стесняюсь людей спрашивать об их грехах. Мне это хорошо запомнилось, и я стал обращать на это внимание. Это - основное, что осталось у меня в память о матушке Марии.



Воспоминания мамы игумена Евгения (Румянцева)

Когда мать Мария жила в глухой далёкой деревне Гадово во время войны, к ней ходили женщины со своими вопросами. Одна дальняя наша родственница посылал с этими женщинами узнать о судьбе своих детей. У неё была дочь умершая, сын убитый, а два сына на войне. Блаженная Мария ответила, чтобы эта женщина ещё больше молилась, скоро со всеми увидится. Она думала, что война кончится - и дети вернуться, но во время эвакуации по дороге она умерла.
К ней ездили женщины, и одна вдова из деревни Старокурско забрала её к себе на постоянное жительство, так как у блаженной Марии все родные умерли, осталась она с одним племянником.

Так к ней отовсюду стали ездить женщины.
Я жила в Печёрах, услышала про матушку и поехала к ней с мужем; на поездку я взяла благословение у о. Саввы, который передал ей большую просфору. Муж у меня был старообрядец, ехать согласился, но когда мы уже приближались к её местожительству, он стал сильно упорствовать и хотел ночевать в другой деревне. С Божией помощью мы добрались до неё.
Мы спрашивали, где матушка живёт? Какой-то мужчина нас спросил, не случилась ли у нас какая большая беда. Когда мы нашли этот дом, нас приняли приветливо. Стала я рассказывать о себе, потом м. Мария стала с нами молиться, и когда она стала окроплять святой водой, муж мой испугался и убежал. Поэтому пришлось быстро уехать. Я только успела оставить свой адрес. Потом я к ней ещё раз ездила в ту же деревню, а затем она переехала в Старую Руссу. И я стала часто к ней ездить, и она много раз приезжала в Печёрский монастырь и останавливалась у меня.
В Старой Руссе её всё время водили в Георгиевский храм, священники её очень почитали.
Все к ней домой приходили со всякими бедами и нуждами, и она за всех молилась много. Она была смиренная. Мать Мария мало что мне говорила, но зато всё время стояла перед иконками и молилась

У матери Марии глазок не было, были только одни ямочки. Она рассказывала, что когда была маленькая, у неё заболели глаза, и кто-то матери посоветовал промыть глаза какой-то кислотой; она была одна дома и от боли кричала день и ночь. С тех пор осталась без глаз.
Рассказ Валентины Филипповой, 1931 г. рождения
Мы жили в Малом Рябкове, изба была старая, мы решили купить в маленькой деревне, но денег купить не было.

Приходит мама к Манюшке и говорит об этом, а Манюшка говорит: "Пойди к Луше, пусть она даст тебе денег". Луша (Лукерья) это мамина невестка, Царство ей небесное скуповата была. Мама и говорит: "Манюшка, она ведь не даст денег мне". "А ты скажи, Манюшка сказала: день у неё лежат там-то, в таком-то месте". Вот на следующий день мама и пошла с утра пораньше к Луше. А та удивилась, зачем мама пришла?
- Я, - говорит, - Луша, к тебе деньгами, дом покупать буду.

- Какие же у меня деньги? Нет у меня никаких денег.
- А Манюшка сказала, что есть.
- Ну, так что же, что Манюшка сказала. А у меня нет.
- А деньги у тебя лежат в таком-то месте.
Тут Луша глаза вытаращила, побежала, принесла все деньги, выложила передо мной.
- Бери, - говорит, - сколько хочешь.
- Нет, - говорит мама, - ты сама мне дай, своей рукой, а я уж тебе отдам после, как смогу.
И вот купили мы этот дом с Божией помощью, по Манюшкиным молитвам.

Вот такой ещё был случай с моей родной сестрой Марией. Случилось несчастье с её мужем Николаем. Служил он в армии прапорщиком, им случилось по его вине несчастье с двумя подчинёнными ему солдатами, и ему грозил трибунал. Мария, а они жили в Питере, звонит с утра маме и просит её сходить к Манюшке, помолиться Божией Матери. Манюшка помолилась и говорит: "Звони, Панюшка, Марии и скажи, что Николая судить не будут, только выгонят с армии". Так всё и случилось, отвёл Господь беду за Манюшкины молитвы.
Мама моя, Параскева, Манюшку узнала только после войны, когда не вернулся с фронта отец мой, Димитрий. Пошла она со своим горем к ней, рассказала, что у неё осталось четверо детей, а от мужа никаких новостей нету. Манюшка слушала акафисты, которые ей читали племянники её, и вдруг громко произнесла: "Помяни, Господи, воина Димитрия!" Заплакала мама и поняла, что погиб муж её, а Манюшка благословила её и сказала: "Нету у тебя другого помощника, Панюшка, кроме Господа Бога".


Воспоминания о м. Марии р. Б. Зои

Я слышала о м. Марии от своей матери, ещё будучи ребёнком, что есть такая молитвенница слепенькая, к которой ходит народ со своим горем, с болезнями, с разными недоумениями - и матушка молится, утешает, даёт советы, наставления. А потом, когда матушка с родными переселилась на жительство в Старую Руссу, её стали водить в наш в храм, у неё было постоянное место в храме - уголочек напротив нашего чудотворного образа иконы Старорусской Божией Матери. Здесь она молилась, и к ней подходили люди, она благословляла и никогда не раздражалась, что ей мешали молиться, была терпелива, смиренна и снисходительны к грешному немощному народу.
Я ближе с ней познакомилась в тяжёлое для меня время: я очень болела, семейная жизнь не сложилась из-за горького пьянства супруга. Пришла я к матушке со своей мамой, т. к. не знала, как себя вести с такими людьми и как всё ей рассказать о себе. М. Мария приняла нас приветливо, расспросила нас о житье-бытье, потом помолилась с нами перед образом Божией Матери, окропила нас святой водой. Пришли мы к ней с надеждой на её молитвенную помощь и милость Божию к нам по молитвам старицы. А потом приснился мне сон, что я нахожусь в келье матушки, она молится и мажет меня святым маслицем крестиками, я волнуюсь, а она мне указывает на образ Божией Матери, что Она молится тоже с нами. Я рассказала матушке этот сон, и она своей хозяйке, м. Екатерине Петровне, сказала, чтобы она меня всегда пропускала к матушке, когда я приду, сказала, что так хочет Матери Божия. У меня нашли болезнь в груди, в лёгких шёл странный болезненный процесс, я кашляла, таяла, слабела и жила в страхе и скорбях. И вот со всем этим болезненным "букетом" я ходила к матушке Марии, и она с помощью Божией, с помощью от Матери Божией лечила мне душу и тело, приглашала меня приходить к ней почаще. А я стеснялась, жалела её, что она так перегружена и очень утомляется, т. к. народу к ней ходит много, и все со скорбями и горем. Когда мне через некоторое время сделали контрольный снимок лёгких, то ничего плохого не обнаружили, будто бы ничего и не было. И я по свое греховности и мудрованию сказала матушке, что, наверное, была ошибка, на что она мне ответила, что ошибки не было, а она за меня молилась - и Матерь Божия услышала молитву.

Матушка была предстательницей за меня, грешную перед Матерью Божией и велела мне молиться и просить Матерь Божию, чтобы она помогала мне "по Манюшкиным молитвам". Это её подлинное выражение. И ещё она мне говорила, что взяла меня под свое крылышко. Домашние её, особенно м. Екатерина, говорили мне, что, если я долго не приходила, матушка сама обо мне вспоминала, и когда я снова появлялась, она мягко мне напоминала, что придёт время - и сходила бы, да не к Ому будет приклонить голову. Она за меня, грешную молилась, маза св. маслицем, кропила св. водой, благословляла. Так продолжалось длительное время, и думалось, что так будет всегда, матушка будет с нами. Но пришло время, заболела м. Мария, я как раз была в отпуске, часто её посещала во время этой её болезни. И она говорила, что хотя она устала болеть, но ей нас жалко, и ради нас она снова готова жить, всё терпеть и молиться за нас, если Господь позволит, мы все с утра у неё благословленные.

Но пробил и её час, и в своё время м. Мария отошла от нас в вечность.

По благословению м. Марии я ездила в Пюхницы в монастырь, купалась в источнике Божией Матери. Матушка очень хорошо отзывалась о м. игуменье Варваре, что она высокой духовной жизни.

М. Мария видела духовными очами меня всю насквозь, ей было по милости Божией всё открыто. Царствие ей Небесное, вечная память. И я верю, что и там, в райских селениях, она помнит нас и молится о нас.

Слава Богу за всё!

Сколько я себя помню, Манюшка никогда не обижалась на свою жизнь. Почти каждый день порог нашего дома переступали разные люди. Каждый из них обязательно получал необходимую духовную помощь. А между такими встречами Манюшка проводила время в усердных молитвах.

Часто она не ложилась спать, а родным объясняла: "12 часов ночи нельзя проспать и 3 часа ночи нельзя проспать". А утром в 6 часов она опять молилась. Так и провела Манюшка всю свою жизнь в молитвах перед иконой Божией Матери.
Манюшка никогда не жаловалась на трудности. Только в конце её жизни мы услышали от неё: "Что-то стала головка кружиться". Когда мы говорили, что нас кто-то обидел, Манюшка говорила: "Прости его, Господи!" и молилась за того человека. Всегда наставляла нас молиться Матери Божией, просить помощи, заступления Царицы Небесной и как можно чаще читать молитву "Отче наш", ходить в церковь.

Присутствие матушки Марии в нашей семье придавало нам чувство спокойствия, благодати, святости. И сейчас, приходя на её могилку, мы получаем невидимую поддержку, уходим с облегчённой душой и спокойным сердцем.



-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------




«Град Петров»

Радио Санкт-Петербургской Митрополии


Архив передач

Постоянный адрес этого текста: http://grad-petrov.ru/archive.phtml?subj=6&mess=264

«Опыт человека, концентрированно живущего перед Богом». О дневниках праведного Иоанна Кронштадтского размышляет протоиерей Лев Большаков в программе М.Лобановой «Встреча» (передача 1).

М.Лобанова: Здравствуйте, дорогие друзья! В студии радио «Град Петров» Марина Лобанова. И сегодня побеседовать о дневниках святого праведного Иоанна Кронштадтского мы пригласили протоиерея Льва Большакова, настоятеля Успенского храма города Кондопога. Здравствуйте, отец Лев!

Прот.Л.Большаков: Здравствуйте!

М.Лобанова: Вы знаете, отец Лев, дело в том, что мы начали некоторый цикл программ, которые посвящены дневникам священников. Дневник священника – что это за явление? Бывают самые разные дневники, и я знаю, что Вы участвовали в программе, посвященной знаменательному событию, когда вышли в свет дневники протопресвитера Александра Шмемана. И вот хотелось бы поговорить о самом явлении – что такое дневник священника, но, конечно, и о Иоанне Кронштадтском, о тексте его дневников, который мы имеем, об очень значительном явлении в истории нашей Церкви, и особенно в нашем городе, в Петербурге. Прошло немало времени, прежде чем кто-то взялся поговорить со мной на эти темы. На самом деле не так-то было просто найти собеседника – потому что никто как-то об этом не думал, с одной стороны: дневники и дневники, Иоанн Кронштадтский и есть Иоанн Кронштадтский, и все знают, что он великий святой, и разве что-то нужно знать кроме этого? И я Вам действительно очень признательна, что Вы согласились, и поскольку мне сказали, что Вы любите Иоанна Кронштадтского, то, наверное, Вы – тот человек, который и был нужен для такого разговора.

Прот.Л.Большаков: Я из тех людей, которые могут любить искренне кого-нибудь и при этом неусердно и недостаточно преданно познавать того, кого действительно люблю или уважаю. И вот, к сожалению, я не специалист, и не слишком вник во многое, что написано об отце Иоанне. Однако, почему я дерзнул участвовать в этом разговоре? Во-первых, я ответил на вопрос: нравится ли мне читать Иоанна Кронштадтского, нравится ли мне сам текст его? Да, нравится, и даже очень как-то благодарно я его читаю. А во-вторых, еще есть другая причина, по которой, мне кажется, с какой-то достоверной стороны открывается мне эта подлинная радость от слов отца Иоанна. Наш духовник, теперь уже покойный, отец Василий Лесняк, очень почитал отца Иоанна, и это было такое почитание, литургически выраженное. Во-первых, он его, конечно, поминал еще до прославления. Это было поминовение об упокоении, но в нем звучало и прославление в этом искреннем обращении. Во-вторых, я так представляю себе, что он и носитель некоего духа, потому что, конечно, воспитывается дух и передается – ведь не зря мы говорим об отцах своих духовных и о чадах своих духовных. Некое наследование духовного опыта существует. А духовник отца Василия был, соответственно, близок к отцу Иоанну. И в чем же тут признак этого родства? В исключительной радостности образа человека. Первая моя встреча с отцом Василием была впечатлением такой насыщенной радости. Даже не о своей говорю, ведь я был неофит, и у меня мог быть рот до ушей по любому поводу, нет. Я говорю о той светящейся радости, с которой он меня встретил. Вот это очевидное несение в себе источника светлой радости. Стало ясно после, что это, может быть, просто корень свой имеет в литургическом опыте отца Иоанна Кронштадтского. И поскольку мы полюбили прежде всего Литургию, те, кто тогда вокруг отца Василия собрались, и это нас объединило, и это, собственно говоря, является причиной моего теперешнего священнического служения, и многолетнего нашего собирания, и некоторой такой внутренней заданности в отношении церковной жизни – все это имело центром Литургию. И когда мы, скажем, очень старались ее поближе узнать и, конечно, читали те таинственные молитвы, которые вообще не произносятся вслух во время Литургии, но мы их знали, чтобы лучше почувствовать, в чем ее суть, – и вот читаю я в книгах отца Иоанна Кронштадтского, как это важно для прихожан. И написано это тогда, когда отнюдь это не было в обиходе. Вот уже позднее мы, начитавшиеся, скажем, того же отца Александра Шмемана, о котором Вы вспомнили, понимаем, насколько литургической сутью является наша христианская жизнь. Только этим, собственно, не только осмысливается, но и осуществляется в реальности наш опыт Богообщения. В Литургии. А в те времена, когда отец Иоанн проповедовал, это отнюдь не было очевидно. Потому он и казался кому-то чудаком. А кому-то вообще сомнительным человеком. Так вот, эта чрезвычайная сегодняшняя, так сказать, нужда в таком свидетеле, она тоже очень радует, действительно радует, когда читаешь отца Иоанна Кронштадтского.
Потом, знаете ли еще что. Бывают такие признаки подлинности общего переживания, когда оно высвечивается в человеке, скажем, другого образа культуры, другого возраста, других традиций. Мне приходят на ум некоторые встречи с людьми, когда мы уже стали церковными, с которыми я ну никогда бы не был вместе в прежней своей доцерковной жизни. Никогда бы я не столкнулся с ними, не узнал бы их и ничего у нас не было бы общего и дорогого. А тут самое дорогое и та исключительно очевидная радость, которая у меня, оказывается именно таковой в этом человеке – а это пожилая женщина из Армении, которая едва по-русски говорит. И она приехала к нам из армянского братства. И я веду ее в Эрмитаж, чтобы немножко показать, как гостью. Она не то, чтобы в Эрмитаже, она в России никогда не была. Они даже приехали со своей едой, настолько они как бы замкнулись, боялись. Но они из братства христианского, и она была таким как бы эмиссаром – повидаться с братьями в Ленинграде, тогда еще это был Ленинград. И я узнаю с трепетом и удивлением: она первый раз в Эрмитаже, и она видит именно то, что надо видеть. Она останавливается у «Блудного сына» Рембрандта и плачет. Она никогда не видела картину, а узнает то, что надо узнать. Это духовный взор, духовно точное восприятие. Другие многие люди – сейчас не время вспоминать, но то важно, что если дух соединяет, то это удивительно достоверно, удивительно близко. И вот, какого бы круга образования, воспитания или другого какого-то культурного качества не были условия жизни отца Иоанна Кронштадтского, его гигантский литургический опыт и одухотворение позволяет нам видеть в нем действительно учителя и отца. Я очень много говорил о причинах, почему рискнул, не будучи решительно специалистом, хотя здесь есть и Леушинское подворье, и издатели его книг, то есть есть кому рассказать об отце Иоанне. Но пусть это будет у меня такое лирическое начало, а Вы их потом попытаете об отце Иоанне более подробно. Скажем, о игумении Таисии Леушинской – это такое наслаждение читать эту маленькую книжку, жаль только, что она такая маленькая.

М.Лобанова: У нас очень много было программ об отце Иоанне Кронштадтском, их счет уже переходит за сотню. Мы прочитали и книгу митрополита Вениамина (Федченкова), и множество других. То есть год памяти отца Иоанна Кронштадтского, 2009-й, был нами отмечен полной мерой.

Прот.Л.Большаков: Ну что же, тогда поговорим о дневниках конкретно. О жанре, что же это за жанр такой.

М.Лобанова: Вы знаете, мне показалось, что сейчас, отец Лев, Вы сказали очень духовно нужную и точную вещь, когда рассказали о слезах этой женщины перед картиной Рембрандта, о том, что дух узнается. Но, понимаете, такие сложные духовные вещи, они рождают новые сложности. Не все так просто на практике. Потому что на самом деле каждый человек – это такая замкнутая единица, и каждый понимает, что у него-то дух свой, особенный, а у другого, может быть, другой, и проверить себя, правильно ли я что-то чувствую, что-то понимаю и знаю, тоже очень сложно. И увидеть в святом не просто почитаемого святого – все почитают, и я почитаю – а сблизиться с ним очень сложно. И даже большая часть наших церковных людей – об этом свидетельствую не я, а пастыри свидетельствуют, видят не тот дух, который нужен, вокруг святых. Мы же знаем, что в жизни отца Иоанна вокруг него было много людей, которые прямо одержимы, и одержимы были теми духами, с которыми отец Иоанн боролся всю жизнь. И вот об этом тоже, кстати, его дневник говорит. И вот здесь есть тоже проблема: как увидеть в подлинно святом человеке именно то, что должно; то, что является в нем этой святостью. Потому что все-таки жизнь окружена многими различными и событиями, и историческим контекстом, в котором человек находился. И если сказать честно, прямо, как мне кажется, могут быть и другие мнения. Вот такой опыт мой, конечно, маленький – но ни среди священников, ни среди мирян мне не встречались люди, которые бы сказали, что они с удовольствием читают тексты отца Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Говорят о другом: да, это подлинный святой, но, к сожалению, текст слишком старомодный, даже для конца XIX века, тяжелый. И потом – что это за фразы, которые все начинаются восклицанием «О!» Что можно после слова «О!», что можно существенного сказать? Мысли все, в основном, общеизвестные, можно сказать, банальные – понятно, что он переживал их подлинно. Но я-то, я, читая это, не смогу так пережить. И тогда зачем мне это читать? И вот этот текст, стиль – к нему столько претензий возникает. У людей простых – наоборот: я читаю и растворяюсь в этом тексте; я наслаждаюсь; все так хорошо, так правильно, так душевно спокойно, никаких зацепок – и у меня тоже все так хорошо, и в душе такая святость. А я считаю, что это тоже неправда.

Прот.Л.Большаков: Бог весть. Я с моими двумя высшими образованиями должен был бы относиться к числу таких интеллектуально скептических людей, которые действительно восклицательные предложения, несколько сжатые в один абзац, не восприняли бы. Однако я их воспринимаю, и хочу ответить на Ваш первый вопрос, хотя, конечно, откуда я могу узнать такие тонкие вещи, как аналитику распознания святости. Но мы должны это иметь, между прочим, должны иметь такую способность. И более того, она нам очень даже дана. И вдруг мне на ум приходит в сию секунду вот что: «Не горело ли в нас сердце наше, когда мы шли с Ним по дороге?» – говорят Лука и Клеопа. Во-первых, они, грубо говоря, обалдевают сами от себя: что же это мы, как же мы Его-то не узнали? Потому что речь идет о Нем. И, во-вторых, сами вспомнили это состояние – «не горело ли в нас сердце наше». Центр – Христос, и если человек успевает за время своей церковной жизни полюбить Христа, значит, он недаром это время провел. Если не успевает, значит – даром. Это и только это. И если мы читаем отца Иоанна, то мы имеем этот критерий подлинности. Он – весь ко Христу. И можно каждую неделю, готовясь к причастию, читать канон Иисусу Сладчайшему: «О, Сладчайший Иисусе». Там нарочито в каждой фразе слово «Сладчайший» будет употреблено два, три, а то и четыре раза. И это не вызывает впечатления какой-то перенасыщенности стилистической. Это действительно некоторое упоение – знаете, в хорошем смысле слова можно пользоваться и такими словами, имея в виду, что они не значат прямо то, что значат. И именно потому, что Христос был в центре жизни отца Иоанна, и так действительно должно быть, и для этого Он и явился, стоит время от времени возвращаться к вопросу: а, собственно, во что я верую. И начнется размазывание мысли, растекание очень широко. И, наконец, спохватиться и спросить: в Кого я верую. И это уже страшно конкретно. Всякий «Кто» – единственный. И вот эта единственность центра нашей веры, Христос, так очевидно в центре всей жизни отца Иоанна Кронштадтского, что ему остается быть очень благодарным за то, что он так ярко высвечивает эту христоцентричность веры, своей и, в конечном счете, нашей, если она есть. И вот поэтому меня не коробила никогда выспренность его стиля, хотя, конечно, я замечаю ее.
А если говорить о дневниках – можно ли эту книгу называть дневником?

М.Лобанова: Да, это достаточно сложная история, потому что мы еще должны с Вами, как мне кажется, определиться, что такое дневник, и вообще имеет ли место такое явление, как дневник священника, и что это такое в приложении именно к святому праведному Иоанну Кронштадтскому. Ведь на самом деле здесь получается два, а, может быть, и три дневника из одного. И тема та же – восприятие святого. Как на самом деле полезно воспринимать человека? Ведь человек живет своей жизнью, которая нам не открыта, и открывается в чем-то. Понятно, что каждый воспринимает в то же время в меру своего интереса. Кто-то видит чудотворения, исцеления, кто-то просит всяких благ для жизни, кто-то хочет духовно сблизиться и понять близость святого Иоанна Кронштадтского со Христом, чтобы самому со Христом сблизиться. Ведь дневник Иоанна Кронштадтского. Он был для отца Иоанна, наверное, тоже неоднороден. Он его писал, с одной стороны, для себя, а, с другой стороны, какие-то выдержки сам лично подготовил к печати. И то, что мы читаем в книгах «Мысли христианина», которые тоже на радио читались, это ведь часть таких вот светлых, благочестивых, иногда богословски очень насыщенных, иногда нравственно назидательных. Но все-таки это же дневник, как же это может быть назиданием – ведь человек же пишет дневник про себя? Это тоже вопрос. И есть еще большая часть дневника, которая не опубликована. И тоже будет вопрос к Вам, как к пастырю: нужно ли ее публиковать? Она другая. Об этой части дневника отца Иоанна, в частности, одна из первых публикаций – это воспоминания епископа Арсения (Жадановского), который был расстрелян в 1937 году на Бутовском полигоне. И владыка Арсений один из первых пишет, что лежат эти шестнадцать тетрадей. При жизни отца Иоанна опубликована часть. И та часть, которая не опубликована, совсем другая. И вот здесь тоже распадение по жанру нужно как-то осмыслить. Как Вы думаете, отец Лев, что такое вообще дневник священника? Это какое-то особое духовное делание для него?

Прот.Л.Большаков: Думаю, да. Потому что просто фиксировать события дня или рефлексировать на бумаге, для чего, собственно, дневник люди, наверное, и пишут, едва ли священнику имеет смысл. Если это не осмысливание жизни в свете веры. Тогда – да. И тогда это может быть полезно. Я очень благодарен отцу Петру, забыл его фамилию, это чудная книга, с которой я просто носился полгода. Этот батюшка был на старости лет духовником Пюхтицкой обители в наше время, лет, может быть, тридцать-сорок тому назад. Стал он священником около 1930-го года, еще юным человеком, и писал. Писал о жизни души, и как бы ее учил, наставлял. Да, как пишут обычно дневник молодые люди. Но читать это очень полезно. Это исключительно важно видеть, как, во-первых, можно быть действительно чистым человеком и в то же время в борении против того в себе, что, как он чувствует, надо бороть. Он там описывает какие-то события трудного, конечно, священнического служения в провинции в это время. Он человек деревенский, между прочим. Он дед или прадед одной матушки, жены священника у нас в Петрозаводске. Недавний совсем человек. И вот это исключительно полезно читать. Вы знаете, когда читаешь, во-первых, о человеке обыкновенном, как и ты сам – и, с другой стороны, это пример внутренней здоровой, трезвой какой-то чистоты, которая все время себя учит и обуздывает, и постепенно эти дневники его, постепенно, к концу жизни превращаются в такие «сотницы», поучения, краткие поучения. Вот из этого не рефлексирования, не самокопания, а учения наедине с самим собой перед Богом родились и те несколько десятков страниц с поучениями. Очень полезная вещь.
Конечно, я очень благодарен тем, кто опубликовал дневник отца Александра Шмемана. Предполагаю, что он имел в виду даже публикацию своих записей.

М.Лобанова: Кстати, такой вопрос был. Я была на презентации этих дневников в Публичной библиотеке, и там как раз задавали такой вопрос Никите Струве, который был редактором: как Вы думаете, писал ли отец Александр Шмеман для того, чтобы публиковать? И вопрос был двоякий, и мы видели, как отвечающий хотел сохранить две реальности: что вы, конечно, он подразумевал, что это будет опубликовано – то есть мы ничего плохого не сделали. А, с другой стороны, в то же время он писал только для себя. То есть хотелось сохранить обе эти реальности. И вот такая сложная картина. А мы видим, что как раз часть дневника отца Иоанна Кронштадтского начал публиковаться при его жизни.

Прот.Л.Большаков: А дело вот в чем. Человек может всерьез думать про себя тихо вслух. Так скажем. В конце концов, вот мы с Вами разговариваем о чем-то серьезном, на ходу испытывая себя. Но – разговариваем, полагая, что в самом высказывании, причем в высказывании вслух, нечто совершается. Мысль изреченная есть отнюдь не ложь, на самом-то деле. Она только тогда мыслью до конца и становится, когда кому-то, на чей-то суд высказана. Так что этим, какой-то содержательностью, продуманностью, какой-то ответственностью в присутствии Бога если ведома мысль человека, то это размышление такое, видимо, для человека необходимое, что он должен его записать, и оно должно быть дорого для других. И он не будет жадничать и закрывать для других эти страницы. Если это серьезное размышление вслух о важном, там не будет пустяков – сплетен или чего-то никчемного, ненужного. Сора какого-то житейского. Если мы вспоминаем человека, который серьезно живет. И, соответственно, если дневник – просто какое-то самокопание или нечто псевдоискреннее (очень легко себе представить, как пишет дневник человек, истерически настроенный), тогда это никому и не нужно. Может быть, конечно, кто-то писал дневники просто в силу обычая писать дневник. И я не уверен, что все их надо читать. Недаром многие жгли свои дневники. Мне неинтересно читать, честно говоря, в многотомниках писателей многие страницы, где просто – был, поехал и так далее. Для историка его жизни это, конечно, важно, но для публикации читателю – далеко не Бог весть что. А читать письма, скажем, Пушкина жене – очень полезно. И надо. Надо увидеть, какой это был мудрый человек, и что значит жизнь умного человека, даже такая личная. Так что все, видимо, зависит от масштаба личности и как ответственно человек живет каждый день.
Отец Иоанн Кронштадтский писал эти дневники, иногда просто на колене, сидя на пароходе. И он не мог не написать того, что им сейчас переживается.

М.Лобанова: Но здесь тоже возникает такая проблема. Конечно, это хорошо, когда дневник пишется со знанием дела и записывается самое важное. Но все-таки, когда мы пишем, мы же понимаем, что мы отдаем часть себя бумаге. А какая-то принадлежность вечности – а в этом смысле, конечно, дневник это разговор с Богом…

Прот.Л.Большаков: Высоко сказано, знаете ли. Это не всегда разговор с Богом…

М.Лобанова: Но все же о дневнике как об исповеди можно поговорить. Потому что мне кажется, что у отца Иоанна Кронштадтского как раз очень похожий на исповедь дневник. Но для печати он подготовил ту часть, которая является уже – «после исповеди».

Прот.Л.Большаков: Да, Вы знаете, конечно, для печати его дневник годен, разумеется, в той же степени, в которой годны, может быть, в своем роде дневникового рода гимны царя Давида. Хваления, хваления Богу. От преизбытка чувств. Но не чувств – а большего.

М.Лобанова: Как Вы считаете, отец Лев, а полностью полезно было бы опубликовать дневник отца Иоанна Кронштадтского? Хотя он уже опубликован, но вопрос остается.

Прот.Л.Большаков: Я уверен, что полезно. И вот по какой причине. Это был человек очень публичный, в принципе. С раннего-раннего утра, а вернее с поздней ночи, когда она уже кончается, до поздней ночи, когда она уже давно началась, он был на людях. Частной жизни у него не было. Можно так прямо сказать. Личная – была. Двадцать четыре часа в сутки вся его личная жизнь, действительно, была организована верой и отношением к Богу. И этот пример, этот опыт, достаточно редкий, редкий в том именно смысле, что насыщенно присутствием Божиим происходит жизнь – так, как она происходит, может быть, не всегда благоприятно и не всегда легко. Но именно так она происходит, в присутствии Божием. И это можно было бы сравнить с жизнью, скажем, подвижника-отшельника, который дневника писать не будет, который потом станет известен своими поучениями или духовничеством, и которого потом в Отечнике несколько фраз будет сохранено. А он-то пережил много всего в своем отшельничестве. И вот совершенно другой пример: публичный человек – какая пещера, какой затвор? Человеку развернуться некогда было, одному, самому по себе. Он чай пить – а его, хвать-похвать, уже опять толпа вокруг, он бежит чуть ли не через окошко. Вот когда такой человек, в то же время концентрированно живущий перед Богом, когда такого человека опыт становится людям доступен, я думаю, Господь предусмотрел это как полезный факт. Пусть будет. Те, кто разделяет опыт и веру отца Иоанна Кронштадтского, не похулят его за что-то трудное или для него, может быть, непреодоленное им, а, может быть, выведут для себя какой-то большой опыт в том, где претыкалась его мысль или вера. Если все это есть, конечно; я пока не читал ничего такого, что может вызывать такие вопросы.

М.Лобанова: Но вот, допустим, книга владыки Вениамина (Федченкова). Там ведь написано все очень возвышенно, с любовью к отцу Иоанну. Но есть некоторые детали, когда он тоже пасует. Допустим, такая деталь: отец Иоанн пишет: «Я не в озлоблении на своих недоброжелателей, я на них не сержусь, их Бог накажет». «Как страшно», – говорит владыка Вениамин, – «непредставимо, страшно такое сказать». И даже слово «страшно» пишет два раза: «Страшно такое подумать, страшно такое написать, невозможно такое написать – а он смог».

Прот.Л.Большаков: И апостол Павел тоже, когда советовал не сердиться на врагов – этой своей смиренностью вы соберете угли им на голову. Знаете ли что. Если человек доверяет Богу наказание кого-то, то неужели Вы думаете, что он желает этому человеку зла? Что же Вы думаете, Бог послушно исполнит какую-то палаческую функцию по указке апостола Павла или отца Иоанна Кронштадтского, или Вашей, если Вы с досадой скажете: «Тебя Бог накажет»?

М.Лобанова: Но на самом деле человек может подумать все, что угодно. Написано так – а я могу воспринимать вот так.

Прот.Л.Большаков: Ну и воспринимайте на здоровье. Потому что на самом деле, если мы что-то поручаем Богу, мы заведомо предполагаем некое благо. Суд Божий правдив, и лучше было бы нам, между прочим, лишний раз об этом напоминать друг другу. И вся его страшность, страшность Божественного суда в правдивости, в подлинности. И действительно, что нам на кого-то злобиться. В этой нашей озлобленности, раздражении или обиде всегда девять десятых неправды. И эгоизма, или злопамятства, и капризности, и лени. А Божий суд правдив. Ведь нас наказует Господь без всяких пожеланий, а вернее сказать, указывает, дает нам наставления, указания. Конечно, никто не предполагает в отце Иоанне Кронштадтском какой-то хрустальной искристости какого-то идеала. Разумеется, нет. Живой человек – он, между прочим, умер, никто бы не умирал, если бы был идеально безгрешен. Так что разве в этом интерес? Интерес именно в том, что несмотря на то, что в человеке этом было много каких-то человеческих свойств – впрочем, они не слишком проявились, потому что некогда было особенно жить для себя, и их действительно можно перечислить по пальцам. В человеке этом столько простора для радости о Боге. Вы заметьте – ведь он современник Чехова, и каково отношение к человеку, каково человековедение. Мизантропическое Чехова – не говорите мне только, что он большой гуманист. И Иоанна Кронштадтского – какое возвышенное суждение о человеке как об образе Божием. Между тем, когда Чехову однажды пришлось быть как корреспонденту репортером на каком-то обеде по случаю именин отца Иоанна Кронштадтского, он подсчитал, сколько рюмочек тот выпил, о чем доложил, и – «обыкновенный», сказал Чехов. «Обыкновенный». Еще бы – ведь он смотрел-то без глаз, а на ощупь все обыкновенные. А имей глаза – увидишь сияние. И вот «пошли разговорчики» – а какие за столом могут быть разговоры, кроме простых? Ведь только глазами любви все видится иначе, чем глазами скепсиса. Так что, да, можно было заметить и это. Что же еще? В конце концов можно ему инкриминировать и какие-то его реакционные политические взгляды. Но Вы знаете ли, когда я, помню, читал какого-то старого издания книгу, его заметки о Толстом, и он слово «толстой» пишет с маленькой буквы – как я понимал его! Я уже к тому времени был верующий человек, я бы не читал его, если бы был неверующий. И почему-то мне, уже будучи верующим человеком, довелось перечитывать, не знаю, по какому случаю, «Воскресение» Толстого. Если Вы помните, как он там описывает Литургию. Колотит от ужаса, горечи и негодования, когда читаешь этот абзац. И все понимаешь о Толстом, а потом это подтверждается, когда ты приходишь на его могилу – Вы не были? И не советую, мрачное место. Приходишь на его могилу, на эту поляну, окруженную темным таким парком. Она не просто могила без креста. Бывают такие могилки без креста, но вокруг какой-то простор. А тут довольно мрачная поляна, мрачная темнотой густого парка вокруг. И это как бы нарочито – без креста. Его там и быть не может. И что-то такое очень тягостное чувствуешь. Точка причины всякой радости – Литургия, действительно, ведь реальный источник жизни – Бог, и не иначе как Христос-Живодавец. Ничегошеньки не стоят эпитеты ради эпитетов, если это не констатация точного факта. Богословие – это прежде всего, конечно, утверждение о Боге. И начало Евангелия от Иоанна – вот что ответствует такого рода опыту, высказываемому в словах, конечно, но в каких словах – как в Евангелии от Иоанна. «И Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины… И о том, что видели очами, что осязали руки наши…» О Слове жизни – понимаете, какое насыщенное утверждение опыта соприкосновения с Богом, доступное выражению словами. И вдруг какой-то мудрец так высказался об истине – какая после этого может быть там мудрость… И что уж так почитать большие-то буквы для отца Иоанна Кронштадтского, и понимаешь его отрицание. И можно, конечно, инкриминировать ему мракобесие, если угодно. Вольно.
Так что, если Вы спрашивали, стоит ли, действительно, читать конкретно все, написанное им – думаю, да. Тому, кто всерьез готов следовать за ним, размышлять о жизни человека перед Богом, это не будет неполезно.

М.Лобанова: Знаете, мне тоже почему-то так кажется, хотя я знаю очень уважаемых мною священников, которые считают, что зря опубликовали все, и не просто потому, что сам отец Иоанн не публиковал при жизни, а что это просто в каком-то смысле невместимо, это слишком его, личное. Как исповедь.

Прот.Л.Большаков: Но, видите ли, что значит публиковать либо совсем не публиковать, и никому не читать, и никогда об этом не знать и не упоминать. И тогда исподтишка кому-то как-то показать, специалистам, а потом кто-нибудь где-нибудь это интерпретирует, на основе изученных материалов сделает свое удобоприемлемое простому человеку суждение… Что за наивность такая, чего нам бояться?

М.Лобанова: Вот и получается уже, что какие-то люди, они, конечно, могут приезжать в Российский государственный исторический архив, что-то там изучать. Какая-то исследовательница из Нью-Йорка, кажется, в 2000-м году какие-то исследования опубликовала. Я с ней не знакома, но, наверное, она достойная исследовательница. Но вот, что пишет, допустим, епископ Арсений (Жадановский): «Я имел счастье видеть и читать дневники отца Иоанна Кронштадтского в подлиннике. Помню, у меня перебывало разной формы и величины шестнадцать тетрадей, исписанных рукой великого светильника. К сожалению, по сложности занятия, я не смог в свое время хорошо разобрать и изучить их, а между тем они содержат много интересного. Оттуда извлечены только благоговейные размышления и духовные созерцания. Все же дневниковые записи о личных и интимных переживаниях батюшки, о его непрестанной борьбе с греховными помыслами и чувствами остались не напечатанными, тогда как каждая строчка всероссийского пастыря может иметь значение для того, кто по его примеру ищет духовного совершенствования». И вот епископ Арсений кое-что выписал, правда, он не всегда хорошо понял почерк, но тем не менее его выписки вполне достоверны.

Прот.Л.Большаков: Сделайте милость, прочтите.

М.Лобанова: Мы все прекрасно помним «Мысли христианина», и по радио мы их читали. Действительно, мы еще во второй части программы, отец Лев, подробно остановимся, может быть, на суждениях отца Иоанна и о Литургии, то, что особенно Вам близко; мне, допустим, о единстве Церкви хочется поговорить, и это будет во второй части программы. А сейчас – вот несколько цитат. Вот, допустим, епископ Арсений выписывает: «Согрешил вчера вечером, обошедшись раздражительно и гневно с супругой священника А.Э., разбитого параличом. Мне было неприятно, что она пригласила меня к нему, больному, со Святыми Дарами на завтра, то есть на сегодня, между тем, как мне надо было торопиться в означенные часы. Прошу прощения у Господа о грехах моих». И далее, понимаете, меня потрясает вот это постоянное переживание каких-то вещей, которые очень сильно приближают меня, и я думаю, каждого человека, к отцу Иоанну. И кажется, неужели я тоже должен? А это ведь страшно, я не могу так, как он.

Прот.Л.Большаков: А вот в том-то и дело, что должен.

М.Лобанова: И вот далее, допустим. «Благодарю всем сердцем Господа моего за приятие моей покаянной теплой молитвы о помиловании меня и исцелении лютой язвы сердца моего, поразившей его за имеющуюся неприязнь к рабе Божией N. за то, что она становится в храме впереди всех. Я ее тайно уничижил и подверг лицеприятию, ведь другим лицам я этого не сделал. Господь исцелил язву мою сердечную, помиловал меня…» И так множество раз.

Прот.Л.Большаков: И это очень важно нам читать, с огромной пользой. Потому что все это, действительно, наш личный опыт, вот именно трудный-то. Там-то мы можем, конечно, читая его светлые созерцания, питаться пищей благодати. А тут – другого рода, здесь тоже благодать, но благодать учительная – как человеку на самом деле бороть себя надо.

М.Лобанова: Да, и ведь он творит чудеса – но творит их после того, как он побеждает самые обычные грехи. И, казалось бы, не подобает такому светильнику это? Можно ли это вместить?

Прот.Л.Большаков: Очень даже можно вместить. Потому что подобает или не подобает – а как может, скажите, пожалуйста, как может в принципе не быть в человеке реакции на что-то нехорошее? Действительно, кто-то ведет себя неподобающим образом, да? Обязательно будет реакция. И эта реакция усиливается, резонирует, так сказать, по отношению к ней все время, имеющаяся в любом человеке, хоть в самом святом, греховная, страстная натура. То, что он сейчас написал про эту женщину, которая стоит впереди, и он к ней имел лицеприятие – прямо как про меня писал. Вот Вы мне прочли, а я думаю: Господи, какой ужас. Я Вам даже по имени могу сказать, о ком идет речь. И это очень тяжело на самом деле. Ведь ты стоишь и чувствуешь себя правым, и уже действительно вычеркнул ее из жизни. А вот он, видите, чего добился – что у него это лицеприятие прошло.

М.Лобанова: И множество-множество раз за жизнь это происходило. Вот даты – такого-то октября, такого-то ноября, такого-то мая…

Прот.Л.Большаков: Это ведь человек, Иоанн Ильич Сергиев, и жил он всерьез. И все его дарование было не просто, так сказать, влито в пустой сосуд, а сосуд очищенный, им самим очищаемый каждый день.

М.Лобанова: Вот нам в житии дается – он одной рукой принимал, другой рукой давал. А открываем дневник, и он пишет, как ему тяжело было отдавать деньги. Он пожалел врачу заплатить, который его лечил. Он каждый раз после этого благодарит Бога за то, что Господь разрешил ему покаяться, что молитва его была теплой; благодарит за каждую искреннюю молитву. А значит, он не считает ее своей, раз он благодарит за каждый случай искренней молитвы.

Прот.Л.Большаков: А как же Вы думаете – неужели что-то хорошее в нас, если трезво рассудить, мы можем присвоить себе самим? В ином случае это дарование от Бога через родителей или обстоятельства, а во всех иных случаях – это нашего собственного производства грехи. И это очень легко разложить по двум полкам, эти наши способности. Нет, это, конечно, драгоценное-драгоценное свидетельство настоящей жизни.

М.Лобанова: Можно я еще прочитаю про Духовную Академию? Запись от 14 ноября 1906 года: «Вспомнил я свою Санктпетербургскую академию, жизнь мою в стенах ее, которая была небезгрешна, хотя я был весьма благочестивым студентом, преданным Богу всем сердцем. Грехи мои состояли в том, что иногда в великие праздники я выпивал вина, и только один Бог хранил меня от беды, что я не попадался начальству Академии и не был выгнан из нее, как был выгнан студент Метельников, а Василий Иванович из Нижегородской семинарии, напившийся до бесчувствия и отморозивший себе руки за стенами Академии – ворота были заперты на ночь, и он не мог попасть в Академию. Благодарю Господа за милость и сокрытие моих грешных поступков. А то еще был случай: в один двунадесятый праздник было приказано мне за всенощной стоять и держать митру архимандриту Кириллу, экстраординарному профессору и помощнику инспектора Академии. А я митру не снял и потом, когда товарищи заметили, зачем я это сделал, ответил: сам снимет. Как мне сошла эта грубость? Не знаю, но только архимандрит, видимо, обиделся на меня и по адресу моему на лекции в аудитории говорил очень сильные нотации, не упоминая меня. Он читал нравственное богословие и был родственник ректора Академии, епископа Макария (Винницкого). Чту почтенную память вашу, мои бывшие начальники и наставники – владыка Макарий, инспектор архимандрит Иоанн (Соколов), лектор богословия профессор архимандрит Кирилл, что вы снизошли ко мне и не наказали меня соответственно вине моей, дали мне возможность счастливо окончить Академию и получить академическую степень кандидата богословия и сан священника». Это потрясающе.

Прот.Л.Большаков: Видите ли, а когда мы читаем молитвы покаянные, авторство которых достоверно, те, кто в таком уже удобонеприницаемом свете святости? А сколько там они о себе говорят всяких таких обличений. Что же они, выдумывают? Нет, конечно. А тут человек ближе к нам, конкретные говорит вещи, поэтому нам кажется это так несовместимо со святостью. Со святостью, конечно, все несовместимо. А вот она-то совместима с человеком. И действительно, Бог любит не просто так, а за усердие. Ведь главное в нем, в отце Иоанне, и этими записями это тоже подтверждается, что мысль о Боге его не покидает. И записал он это, конечно, не по далекой памяти, а где-то по свежей памяти, а что-то он вспоминает. И мы с вами должны исповедоваться до конца дней, и любой человек, и всякий, и святой перед концом жизни исповедоваться должен – в чем? В грехах. Значит, нужно помнить. Нет, это пример совершенно чудесной открытости. Вот, между прочим, что значит, смотрите-ка. Он все-таки писал дневник, в основном, как славословие Богу, от избытка чувств. И этот избыток чувств не может быть половинчат. Он делает выразимыми все чувства – и горестные, покаянные, укоризненные к себе тоже, а не только восхищение.

М.Лобанова: Вы знаете, мне напомнило это историю с дневником отца Александра Шмемана, там ведь тоже – ну, процентов тридцать – не опубликовано, потому что люди могут обидеться. Это редакторская воля. Вот, были слова о Солженицыне. И были статьи отца Александра о Солженицыне, где он пишет одно и примерно, в какое-то параллельное время, в дневнике пишет очень резко. И вот здесь тоже, допустим, отец Иоанн Кронштадтский пишет – 12 часов ночи, 31 мая, 1905 год: «Благодарю Господа, принявшего тайное покаяние мое в судительных и резких словах о правительстве русском, допустившем своими неправильными действиями японскую войну».

Прот.Л.Большаков: Ну что же, тут искреннейшее, серьезное, добросовестное суждение. Конечно. Я благодарю Вас за то, что Вы читаете – ощутимее конкретность жизни его. И это ничуть не повреждает его образ.

М.Лобанова: А вот еще такое замечательное, не могу не прочитать: «Господи, отними от меня зависть к автору книги «Начало и конец видимого мира» и даруй мне благодать сорадоваться ему и благодарить Тебя»…

Прот.Л.Большаков: Как хорошо, действительно! Действительно – автор позавидовал автору…

М.Лобанова: И множество таких переживаний, когда он пишет о том, что гневался на тех, кто на службе стоял, и зачем так много пришли, и зачем встречали его и толкали, и зачем деньги у него просили. И постоянно это пишет.

Прот.Л.Большаков: Это очень хорошо, на самом деле. Это конкретно и хорошо.

М.Лобанова: Разговор о дневниках святого праведного Иоанна Кронштадтского продолжится во второй части программы, которую буду вести я, Марина Лобанова, и протоиерей Лев Большаков, настоятель Успенского храма города Кондопога продолжит комментарии и размышления над содержанием текстов опубликованных еще при жизни отца Иоанна его дневников. А сейчас мы с вами прощаемся. До свидания!

Прот.Л.Большаков: До свидания!



----------------------------------------------------------------------------------------------------