суббота, 3 марта 2018 г.

ПРИТЧА О ТАЛАНТАХ - попытка комментария словами несвятых отцов

Ниже собраны слова людей, на духовное чутье которых, я надеюсь, мы согласимся положиться. Ради структурирования они снабжены заголовками, остальное - цитаты. Чтобы была возможность восстановить контекст, есть ссылки на источники, и можно к разбору евангельской притчи добавить эти тексты как возможный комментарий к ней современных (не святых) отцов



137
Прит­ча об ушед­шем на вой­ну и об умно­жив­ших та­лан­ты
Мф.25:13–30 Лк.19:11–28 
Мф. 25:13 Итак, бодр­ствуй­те, по­то­му что не зна­е­те ни дня, ни часа, в ко­то­рый при­и­дет Сын Чело­ве­че­ский. 14 Ибо Он по­сту­пит, как че­ло­век, ко­то­рый, от­прав­ля­ясь в чу­жую стра­ну, при­звал ра­бов сво­их и по­ру­чил им име­ние свое: 15 и од­но­му дал он пять та­лан­тов, дру­го­му два, ино­му один, каж­до­му по его силе; и тот­час от­пра­вил­ся. 16 Полу­чив­ший пять та­лан­тов по­шел, упо­тре­бил их в дело и при­об­рел дру­гие пять та­лан­тов; 17 точ­но так же и по­лу­чив­ший два та­лан­та при­об­рел дру­гие два; 18 по­лу­чив­ший же один та­лант по­шел и за­ко­пал его в зем­лю и скрыл се­реб­ро гос­по­ди­на сво­е­го. 19 По дол­гом вре­ме­ни, при­хо­дит гос­по­дин ра­бов тех и тре­бу­ет у них от­че­та. 20 И, по­дой­дя, по­лу­чив­ший пять та­лан­тов при­нес дру­гие пять та­лан­тов и го­во­рит: гос­по­дин! пять та­лан­тов ты дал мне; вот, дру­гие пять та­лан­тов я при­об­рел на них. 21 Гос­по­дин его ска­зал ему: хо­ро­шо, доб­рый и вер­ный раб! в ма­лом ты был ве­рен, над мно­гим тебя по­став­лю; вой­ди в ра­дость гос­по­ди­на тво­е­го. 22 Подо­шел так­же и по­лу­чив­ший два та­лан­та и ска­зал: гос­по­дин! два та­лан­та ты дал мне; вот, дру­гие два та­лан­та я при­об­рел на них. 23 Гос­по­дин его ска­зал ему: хо­ро­шо, доб­рый и вер­ный раб! в ма­лом ты был ве­рен, над мно­гим тебя по­став­лю; вой­ди в ра­дость гос­по­ди­на тво­е­го. 24 Подо­шел и по­лу­чив­ший один та­лант и ска­зал: гос­по­дин! я знал тебя, что ты че­ло­век же­сто­кий, жнешь, где не сеял, и со­би­ра­ешь, где не рас­сыпáл, 25 и, убо­яв­шись, по­шел и скрыл та­лант твой в зем­ле; вот тебе твое. 26 Гос­по­дин же его ска­зал ему в от­вет: лу­ка­вый раб и ле­ни­вый! ты знал, что я жну, где не сеял, и со­би­раю, где не рас­сыпáл; 27 по­се­му над­ле­жа­ло тебе от­дать се­реб­ро мое тор­гу­ю­щим, и я, при­дя, по­лу­чил бы мое с при­бы­лью; 28 итак, возь­ми­те у него та­лант и дай­те име­ю­ще­му де­сять та­лан­тов, 29 ибо вся­ко­му име­ю­ще­му даст­ся и при­умно­жит­ся, а у неиме­ю­ще­го от­ни­мет­ся и тó, чтó име­ет; 30 а негод­но­го раба вы­брось­те во тьму внеш­нюю: там бу­дет плач и скре­жет зу­бов. Ска­зав сие, воз­гла­сил: кто име­ет уши слы­шать, да слы­шит!Лк. 19:11 Когда же они слу­ша­ли это, при­со­во­ку­пил прит­чу: ибо Он был близ Иеру­са­ли­ма, и они ду­ма­ли, что ско­ро долж­но от­крыть­ся Цар­ствие Божие. 12 Итак ска­зал: |[неко­то­рый че­ло­век вы­со­ко­го рода от­прав­лял­ся в даль­нюю стра­ну, чтобы по­лу­чить себе цар­ство и воз­вра­тить­ся; 13 при­звав же де­сять ра­бов сво­их, дал им де­сять мин и ска­зал им: упо­треб­ляй­те их в обо­рот, пока я воз­вра­щусь. 14 Но граж­дане нена­ви­де­ли его и от­пра­ви­ли вслед за ним по­соль­ство, ска­зав: не хо­тим, чтобы он цар­ство­вал над нами. 15 И ко­гда воз­вра­тил­ся, по­лу­чив цар­ство, ве­лел при­звать к себе ра­бов тех, ко­то­рым дал се­реб­ро, чтобы узнать, кто что при­об­рел. 16 При­шел пер­вый и ска­зал: гос­по­дин! мина твоя при­нес­ла де­сять мин. 17 И ска­зал ему: хо­ро­шо, доб­рый раб! за то, что ты в ма­лом был ве­рен, возь­ми в управ­ле­ние де­сять го­ро­дов. 18 При­шел вто­рой и ска­зал: гос­по­дин! мина твоя при­нес­ла пять мин. 19 Ска­зал и это­му: и ты будь над пя­тью го­ро­да­ми. 20 При­шел тре­тий и ска­зал: гос­по­дин! вот твоя мина, ко­то­рую я хра­нил, за­вер­нув в пла­ток, 21 ибо я бо­ял­ся тебя, по­то­му что ты че­ло­век же­сто­кий: бе­решь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял. 22 Гос­по­дин ска­зал ему: тво­и­ми уста­ми буду су­дить тебя, лу­ка­вый раб! ты знал, что я че­ло­век же­сто­кий, беру, чего не клал, и жну, чего не сеял; 23 для чего же ты не от­дал се­реб­ра мо­е­го в обо­рот, чтобы я, при­дя, по­лу­чил его с при­бы­лью? 24 И ска­зал пред­сто­я­щим: возь­ми­те у него мину и дай­те име­ю­ще­му де­сять мин. 25 И ска­за­ли ему: гос­по­дин! у него есть де­сять мин. 26 Ска­зы­ваю вам, что вся­ко­му име­ю­ще­му дано бу­дет, а у неиме­ю­ще­го от­ни­мет­ся и то, что име­ет; 27 вра­гов же моих тех, ко­то­рые не хо­те­ли, чтобы я цар­ство­вал над ними, при­ве­ди­те сюда и из­бей­те пре­до мною. 28 Ска­зав это, Он по­шел да­лее, вос­хо­дя в Иеру­са­лим.
https://azbyka.ru/shemy/evangelskij-sinopsis.shtml

    Структура персонажей в проекции на реалии современной жизни
Господин...................................Бог, Церковь как Тело Христово
Верные рабы 1-й и 2-й .............Святые, подвижники, люди духовной жизни
Активные враги.........................Атеисты, сатанисты, люди не считающие Христа Богом
Ленивый и лукавый 3-й раб ..... Я и мое церковное окружение в большинстве

СВОЙСТВА ПЕРСОНАЖЕЙ

ГОСПОДИН

Суров, жесток, без компромиссов, объяснения его не интересуют, только факт исполнения воли и успех в этом деле. Это образ Бога из Ветхого Завета. 
"Господи Боже Израилев, исполни рабу Твоему Давиду, отцу моему, то, что говорил Ты ему, сказав: "не прекратится у тебя пред лицем Моим сидящий на престоле Израилевом, если только сыновья твои будут держаться пути своего, ходя предо Мною так, как ты ходил предо Мною".(3Цар.8:25)
Иов, совсем не попадающий в категорию "третьего раба", восклицает: "Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его!"(Иов.13:15) (ЦИТАТА: "Сколько pаз нам случалось в личной или семейной тpагедии, пеpед лицом более обшиpных тpагедий наpодов и стpан, сказать: Бог-то в безопасности, Он на Своем небе, спит, почивает, смотpит, как мы сpажаемся и бьемся, ждет момента, когда битва окончится, когда сокpушатся наши кости, когда будут сокpушены и наши души и наступит момент, когда Он будет нас судить – но до тех поp Он остается вне тpагедии... Иов чувствовал, что это неpазpешимое напpяжение между Богом, Каким Он виделся ему в пеpеживаемой им тpагедии, и Богом, Какой Он есть в pеальности, не могло быть pазpешено пpосто идеологической диалектикой, pечами его дpузей, котоpые объясняли ему, почему пpав Бог..."митрАС http://www.mitras.ru/molitva/modern.htm). И Бог устами Исайи подтверждает: "Мои мысли - не ваши мысли, ни ваши пути - пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших." (Ис.55:8-10)

АКТИВНЫЕ СТОРОННИКИ и АКТИВНЫЕ ПРОТИВНИКИ

Очень схематично и ясно: враги в итоге уничтожены, верные в итоге правят миром, удел врагов небытие, у верных перспектива деятельной жизни.

ТРЕТИЙ (лукавый и ленивый) РАБ

Видимо, ради него и притча: ему очень много места уделено. Он не враг по форме, принимает "условия игры" и не рискует идти на конфликт. Но и не друг, по сути он ненавидит несправедливого и жестокого господина, он не понимает его и минимизирует риск наказания, не ввязываясь в бизнес, где и то малое, что дано, можно потерять. Он уже сформировал о себе мнение господина, который потому и дал мало, что все понимает. И итог не менее страшный, чем у уничтоженных врагов: тьма это полный тупик, бесперспективность, одиночество, невостребованность. Он никто в новом мире. Это можно сопоставить с судьбой человека, который стал жертвой репрессий, сломавшись и оказав помощь палачам, выжил - но долгая жизнь завершается полным одиночеством, смерть при жизни, никому не нужен, всеми презираем. И долгая земная жизнь становится уже не выигрышем, а наказанием. 

ИСТОЧНИКИ

Далее цитаты из нескольких источников, по-разному комментирующих эту статику в современной церковной действительности, сокращение по имени авторов:
митрАС = http://www.serafim-kupchino.ru/public/924/ Митр АНТОНИЙ Сурожский. Труды, кн 2 //  М., Практика. – 2007. - с.744-746 и Митрополит Сурожский Антоний Последнее содержание жизни. http://www.benjamin.ru/logos/bloom/0007.html, митр Антоний Может ли молиться современный человек http://www.mitras.ru/molitva/modern.htm
протВВ = Покаяние, исповедь, духовное руководство https://azbyka.ru/pokayanie-ispoved-duxovnoe-rukovodstvo протоиерей Владимир Воробьёв
протАШ = Можно ли верить, будучи цивилизованным http://www.pravmir.ru/mozhno-li-verit-buduchi-civilizovannym/ протопресвитер Александр Шмеман - Журнал "Православная община" №12.1992.

ТЕМЫ

митрАС - о христианской общине. протВВ - об отдельном христианине, протАШ о постхристианской цивилизации. Их мысли идут параллельно, дополняя друг друга. И значительное место в их размышлениях занимает ситуация духовного тупика, соответствующая в притче ТРЕТЬЕМУ РАБУ. Причем все духовники видят проблему как общецерковную болезнь, и очень тревожны в прогнозах.

ПРОБЛЕМА ВСЕЙ ЦЕРКВИ - ТРАГЕДИЯ ОТСУТСТВИЯ ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ

протВВ ЦИТАТА
 ...случай, более распространенный. Когда человек духовной жизнью никак не может начать жить. Он пытается, он хочет, но он не понимает, что такое духовная работа. 
В жизни церковной имеют место устоявшиеся обычаи, не всегда вполне согласные с правильным пониманием таинств, правильным пониманием духовной жизни, в некоторых случаях даже определенным образом вредные. Справиться с этой проблемой в два счета мы никак не сможем, потому что здесь мы имеем дело с долгой «церковной» практикой. Здесь обязательно мы столкнемся с определенным пониманием церковной жизни, которая уже сейчас стала как бы нормативной и несет в себе авторитет многих людей, имеющих высокий сан или определенный опыт церковной жизни. Все это очень и очень непросто. Но постепенно проблема эта должна решиться все равно, потому что должна разрешиться существующая нестабильная ситуация. Результатом этой нестабильности может стать разочарование, даже катастрофа, если мы не будем думать, не будем заранее стараться направить в нужную сторону развитие сегодняшней церковной жизни.
==+==
митрАС ЦИТАТА
Если подумать о первохристианах: они вошли в мир, который для них был такой же сложный, такой же трудный, как наш мир — для нас. В любую эпоху современность трудна, непредсказуема, небывала, лишь потом, когда все проблемы разрешены, она кажется простой. Но те христиане вышли в мир с проповедью, в первую очередь — с радостью и с полнотой жизни, каких не было ни у кого другого. Тот мир был в упадке. Тот мир не верил больше в жизнь, в человека, в историю, в ее возможности. И христиане вошли в него с преизливающейся верой, с сияющей надеждой и с любовью, способностью любить, которая вдохновляла их отдавать свою жизнь за других людей. Так вот, если примерить эти их черты на нас, мне кажется, мы очень мало на них похожи... Первые христиане были едины и неразделимы, потому что любили друг друга, любили Бога, у них действительно было опытное знание Бога, они жили одной жизнью, и, будь они в одиночку или собраны, они составляли Общину, которую ничто не могло разрушить. Мы теперь пытаемся создавать своего рода общины, сущность которых — собраться и быть одиночками вместе. То есть мы не способны любить друг друга, но мы можем согреться друг о друга. Мы в состоянии сгрудиться так, чтобы не чувствовать себя уж очень одинокими, отчаянно одинокими. Но это не община. Такая община основана только на страхе одиночества, на внешнем страхе, на чувстве, что в одиночку ты уж очень ничтожен. Христианская община должна быть основана на преизбытке жизни, а не на чувстве ничтожества....  А когда вдобавок мы занимаемся христианской деятельностью и говорим: «Если мы будем все это делать лучше, чем атеисты, это привлечет к нам больше людей», то дальше идти некуда. Если люди приходят ко Христу, потому что у нас лучше организована работа с детьми, или экскурсии, или что бы то ни было, — нет! Извините, но Христос умер на Кресте не ради этого... беда исторической Церкви нашего времени в том, что она одновременно совершает две вещи: она обмирщается, становится все меньше Церковью и вместе с тем пытается убежать от мира, создавая свой собственный мирок. ...  Сейчас на Западе и во многих частях света мы живем слишком обеспеченно, защищенно и успешно находим возможности всяких уверток. Когда же реальная проблема встает перед нами со всей остротой вопроса жизни и смерти, тогда люди либо перестают быть христианами, либо отзываются на ситуацию вполне по-евангельски. Я думаю, в этом отношении наша задача состоит в том, чтобы учиться, чтобы пытаться поступать по-евангельски, прежде чем нас к тому вынудит Суд Божий. И это очень, очень серьезно. Ведь суд Божий неизбежно настигнет нас рано или поздно, потому что Бог не станет терпеть Церковь-изменницу.
==+==

ОПИСАНИЕ СИНДРОМА "ТРЕТЬЕГО РАБА"

митрАС:
Кто из нас может с полной честностью сказать: я готов заплатить плотью своей, внутренним покоем, жизнью за что-то очень значительное для жизни человека, который — ближний мой? Я не говорю о тех, кого мы особенно как-то любим, но даже и по отношению к ним — готовы ли мы поделиться с ними избытком своей радости?...  мы делаем вид, что воскресли, а на самом деле еще мертвецы, никого это не убеждает 
(...)
Если бы мы были внимательны к самим себе, если бы мы думали не только о крупных наших поступках, но и о поступках, которые кажутся нам мелкими, и тем более, если бы мы обратили внимание на движения своего сердца, на мысли, то увидели бы, что мы все время внутренне колеблемся. Колеблемся не где-то в основе: мы не отвлекаемся от Бога, мы не отворачиваемся от Христа, мы не делаемся чужими своей Церкви, своему народу, своему ближнему, своим друзьям, своей семье, даже людям совсем далеким. Но на самом деле порой у нас сердце горит теплом, вдохновением; а порой наше сердце почти каменно, безжизненно-бесчувственно. Порой мы хотим того добра, той правды, которые являются как бы внутренним содержанием нашей жизни; а порой приходит мысль: как бы легко было, если бы это было не нужно, если можно было бы плыть по течению, если бы можно было бы все забыть и помнить только то, что сейчас меня занимает, радует, тешит…  Я думаю, что каждый из нас вполне честно мог бы сказать, что он когда-то в жизни сделал выбор: выбор за все то, что является красотой, истиной, правдой, и от этого выбора никто из нас никогда не отказывался. Но что случается в нашей жизни? Как часто этот, раз навсегда сделанный, выбор бездейственен. 
==+==

протВВ:
Можно дерзнуть сказать, что даже революция, со всеми ее трагическими последствиями, в большой степени была обусловлена именно расцерковлением русского народа. Расцерковлением, которое произошло в результате превращения церковной жизни в церковный быт, в результате снижения благодатной жизни, благодатного общения с Богом до отправления церковных обрядов. Люди перестали ощущать, что значит «таинство», перестали в таинстве находить встречу с Богом... [неофитский период короткий -] неизбежно проходит время (разное для разных людей), Иногда очень короткое, и начинаются церковные будни.
Здесь мы имеем дело с людьми, которые уже прочитали Евангелие, которые уже знают, что нужно часто причащаться, которые знают, что нельзя совершать смертных грехов, и, как правило, их не совершают. Не блудят, не воруют, не делают аборты, не пьянствуют, не колются наркотиками, не отрекаются от веры, не идут к разным экстрасенсам и колдунам и сами не занимаются спиритизмом. Можно сказать с удовлетворением, что уровень их нравственности значительно поднялся. Они теперь имеют такие запреты, ниже которых они не опускаются. Теперь они являются членами Церкви и живут церковной жизнью. Церковной, но благодатной ли жизнью?
К сожалению, часто оказывается, что молитва, которая сначала у них творилась в сердце, и время когда они молились очень радостно, и с таким горением, когда слезы лились из глаз при воспоминании о том, что они грешники, а вот Господь их простил и принял, когда хотелось начать новую жизнь, – все это ушло. И слезы больше не льются, и молитва прекратилась в сердце, и теперь уже не прочитать утреннее или вечернее правило: это стало в тягость. Евангелие читать уже не хочется и литература духовная их уже так как раньше к себе не притягивает. Даже сами службы церковные для них стали привычными, они приходят на них, отстаивают, потому что это нужно, но отстаивают формально, сердце их молчит. Они не молятся Богу, просто стоят.
...
 Бывает, что в деятельности священника заложена какая-то очень серьезная ошибка, которую он не понял вовремя. Поэтому нужно все время оборачиваться, смотреть на плоды своих трудов, вот ты сеял пшеницу, а что вырастает? Может, вырастает только крапива, тогда нужно подумать, стоит ли дальше таким земледелием заниматься?
Оборачиваясь на свои труды, в наше время священник видит, по большей части, грустную картину… Но бывает, конечно, и радость. Я знаю много ревностных священников, у которых очевидны большие плоды. Они много успели собрать людей, собрали сильные большие общины, в этих общинах многие люди пришли или приходят к вере. Воспитываются дети в церкви, устраиваются новые храмы, приходы, открываются школы. Такие общины существенно влияют на жизнь общества и на жизнь Церкви.
Но, кроме социального, видимого земного результата, устроительного, материального, душевного, есть еще результат духовный. Что происходит сегодня в Церкви? Мы видим, что храмы, по большей части, наполняются, такие общины их наполняют, даже открывают новые храмы, восстанавливают их. Но кем они наполняются? Людьми верующими, православными, которые часто причащаются, хотят часто исповедоваться… И все же есть в этом что-то очень грустное. Можно довести людей до какого-то уровня, и дальше они останавливаются, и идти больше не могут. И уровень этот не такой уж высокий. Обычно это уровень людей, которые не совершают смертных грехов, не блудят, не пьют, не воруют, не колдуют, не бьют своих родителей, не ругаются, может быть, не курят даже. Они причащаются часто, но когда смотришь на этих людей, не видишь, что человек растет дальше и восходит от силы в силу, приближается ко Христу. Сделана лишь начальная работа, что-то предварительное…
Грустно, что настоящих плодов не видно. Ведь по-настоящему каждый христианин, каждый человек призван к святости. Иначе говоря, все те, кто приходит в Церковь, кто начинает жить церковной жизнью, должны постепенно делаться духовными людьми, праведными, святыми. А этого нет. Видно, что наша церковная жизнь и пастырская работа ограничиваются каким-то весьма невысоким пределом, который оказывается для многих из нас непреодолимым.
Можно провести такую параллель. Вот какая-то туристская группа подымается все выше и выше в горы. Сначала это лесистые тропки, ущелья очень красивые, дорога, а там, глядишь, альпийские луга, леса уже нет. Еще выше подымаешься и попадаешь в ущелье, где нет никакой растительности, только низкорослые кустарники, травка небольшая и высокие снежные горы, с которых сползают ледники. Из этих ледников берут начала реки. Доходишь до места, где обычно бывает приют, и дальше на перевал нужно идти уже по снегу, лезть на ледник. А для этого необходимо иметь специальное снаряжение, ботинки, ледорубы, связки, инструктора совсем другого, уже не туриста, а альпиниста. И поэтому на таком рубиконе туристы останавливаются и уже дальше не идут. Дальше смертельно опасно, дальше другая категория трудности. Туристские прогулки на этом уровне заканчиваются. Скажем, до высоты две с половиной, три тысячи метров можно дойти такому туристу. А на четырехтысячную высоту никак не залезешь, если ты не альпинист. Туда не пускают, нельзя, а полезешь – убьешься.
Нечто подобное видно и в нашей церковной жизни. Наша церковная жизнь до определенной высоты доводит нас. Здесь мы с уверенностью бегаем, прыгаем, трудимся, что-то строим, устраиваем. Но все это до какой-то отметки. А дальше? Мы не знаем, как дальше надо жить. И, оказывается, что инструкторов или проводников, которые знают, как дальше жить, уже практически нет, они недосягаемы. А если они есть, то их раз-два и обчелся, и к ним уже попасть нельзя, это такие святые старцы, которых, может быть, человека три на всю Россию осталось. Обычные хорошие батюшки, духовники, вот тут еще умеют, а дальше – уже не умеют. Научить молитве умной они не умеют, потому что сами не молятся, им некогда, они работают прорабами, и учителями и еще неизвестно кем, но только не молятся, им некогда. Они не умеют научить побеждать страсти свои по-настоящему, до конца, не умеют научить жить присутствием Божиим, научить жить по воле Божией, не умеют слышать волю Божию.
И возникает грустное, тяжелое чувство ограниченности. Человек, который пытался, пытается жить духовной жизнью, наверное, знает это чувство, ощущение своего банкротства. На поверку оказалось, что ничего ты не умеешь, не знаешь, что вот так ты хорохорился, хорохорился… В общем, по-настоящему ничего не сумел.

ПРИЧИНЫ БОЛЕЗНИ
протВВ:
Почему случается так? Потому что тогда, обратившись к Богу от безбожной жизни, пожертвовав какими-то своими страстями, пристрастиями, оторвавшись от привычной греховной жизни, они совершили подвиг. И этот подвиг сразу, немедленно дал свои богатые плоды. Теперь жизнь их перестала быть подвигом. Она вошла в определенную колею и стала бытом. Как только подвиг ушел из жизни, пропали и духовные плоды. Оказывается благодатная жизнь с Богом возможна только тогда, когда человек живет подвигом. Без этого подвига духовной, благодатной жизни нет. В чем же подвиг? Тогда это было понятно. Согрешил тяжело – надо каяться. Это подвиг. А теперь какой подвиг, когда нет тяжелых грехов?
Духовник должен объяснить, что теперь этот подвиг должен быть другой, это должен быть подвиг молитвы, смирения, любви, послушания, подвиг постоянной борьбы со своими страстями, со своей гордыней, тщеславием, честолюбием, властолюбием, раздражительностью и со всеми другими страстями. Должно быть постоянное внимание к себе, к своей духовной жизни, очень требовательное внимание. Нужно замечать каждый свой ложный шаг, каяться в нем, исправляться. Без такой духовной жизни, без духовного труда не будет благодати Божией в сердце человека. А более всего нужно смирение, потому что «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Смирение – основа духовной жизни, смирение дается через послушание, через постоянное терпение скорбей, через постоянную победу над своей гордыней, над своим тщеславием, над своей обидчивостью.
Всему этому духовник должен учить каждый день, постоянно своих духовных чад. И вот оказывается, что это в каком-то смысле гораздо труднее, чем исповедовать впервые пришедшего тяжкого грешника, которого не надо учить, его надо выслушать с любовью. Он сам кается, он плачет, только нужно оказать любовь, выслушать. И совершается таинство, он открывает свою душу. А этот приходит и молчит. Или просто прочитает свои грехи, или записку дает, где написано: «согрешила празднословием, многоядением, раздражительностью, невоздержанием» и т.д. А некоторые хотят поисповедоваться получше, подробно говорят, что зашла в магазин и посмотрела на какую-то вещь с пристрастием, что маме сказала такое-то грубое слово, и еще что-то сделал или сделала. Одним словом, подробно-подробно следят за собой. И очень педантично все это говорят священнику. Все это есть. Но возникает вопрос – а есть ли покаяние?
==+==
митрАС:
[Подобно идущему по волнам ко Христу Петру] если мы хотим молиться Ему в истоpической буpе, будь то личной или всеобщей, мы должны пpисоединиться к Нему там, где Он есть; а то, что мы делаем, уже до нас пытались сделать апостолы: они пытались остаться в своей хpупкой ладье и не pисковать жизнью вне ее. То же самое делаем мы в нашей столь же хpупкой ладье – в Цеpкви; мы пытаемся остаться под ее защитой от буpи и в лучшем случае пpизываем к себе тех, кого она закpутила, кого она сломила, и говоpим: Идите к нам; если бы вы были с нами, вы не были бы в этом безумии pазбушевавшейся стихии... Но человек пpекpасно знает, что хpупкая цеpковная ладья – и я говоpю не о Цеpкви с большой буквы, я говоpю о наших жалких, духовно бедных человеческих общинах, – не является местом полноты Пpисутствия и победы... Пpимеp тому, обpаз – слова Петpа, когда он увидел, услышал, что Хpистос говоpит: Это Я! – и отозвался: Если это Ты, повели, чтобы я пpишел к Тебе по волнам – и пошел. И пока он думал лишь о Хpисте, к Котоpому шел сpеди бушующих волн, он шел; когда он вспомнил о себе и об опасности смеpти, он стал тонуть. Разве не точно так же мы относимся к Истоpии и к Богу?
Поpой, да, мы делаем этот смелый шаг и выходим за пpеделы той хpупкой защищенности, на котоpую мы возложили надежду; а потом мы спохватываемся, что защиты нет, и забываем, что единственная защита – это Живой Бог, Котоpый все деpжит в Своей pуке.
==+==
протАШ:
Почти все цивилизации, предшествовавшие нашей, в сущности, смотрели вверх – на высшее, горнее и идеальное. И в этом высшем, горнем и идеальном видели меру и объяснение всего: мира, человека, жизни. Спор всегда шел только о том, как понимать это горнее и как жить им. Это могли быть очень горячие споры, но споры внутри того же смотрения вверх. Поэтому, несмотря на всю глубочайшую разницу между Афинами и Иерусалимом, между Библией и Элладой, христианство все же смогло в так называемый "отеческий век", век святых отцов, воплотить и выразить себя на языке, в категориях и формах эллинизма, создать христианский эллинизм. Поэтому, несмотря на радикальное отвержение язычества и языческой священности, Церковь смогла в час победы над язычеством выразить свою веру, свою надежду и свою любовь в символах дохристианской священности. И именно на этой почве, на этом общем устремлении вверх выросла та христианская цивилизация...  по аналогии с этим первым грехопадением я говорю и о втором грехопадении, более страшном, ибо это второе грехопадение, этот отказ от образа неизреченной Славы, произошел после того, как Христос просиял в мире, уже после того, как раздались все слова, все молитвы, все гимны о подлинном небесном призвании человека... процесс этот был связан не с тем, что наука что-то доказывает, но с отказом от христианского максимализма, сведением его к "простому счастью", "простому разуму", с отказом от свойственной христианской культуре жажды трансцендирования всего.
"Не будем искать того, чего искать невозможно, подальше от того, что звучало в мире, как соблазн для иудеев, а для эллинов – как безумие. Главное отрезать все то, что беспокоит человека, что зовет вверх – туда, куда ему совсем не хочется идти", ибо твари вверх идти не хочется. Для этого нужно, чтобы в ней воссияло сверхтварное и увлекло ее вверх. Таково свойство нашей цивилизации при всех ее потрясающих удачах -согласие с самого начала не смотреть выше определенного уровня, а по возможности смотреть вниз. ... Когда начинают жить земными идеалами и их называют небесными и христианскими, то небо, которое мы должны были воочию являть в наших земных цивилизациях, кажется очень маленьким и даже не очень нужным. 
==+==

КРЕДО "ТРЕТЬЕГО РАБА" - НЕТ ЖЕЛАНИЯ ЖИТЬ ПОДВИГОМ ("все по силам", "мы не монахи", "верю но без фанатизма")

митрАС:
И все вместе мы грешим тем, что не являемся в этом мире истинным телом Христовым, и люди, взглянув на наше общество, не видят в нас Божественной любви, не находят среди нас спасения.(...)
 слишком многие христиане похожи на меня, им не хватает мужества быть христианами! Мне кажется, что если бы мы принимали всерьез свое христианство, многое бы изменилось — только вот это нас страшит. Мы все врем пытаемся превратить Евангелие в Ветхий Завет, принять заповеди Христовы за приказания, руководство к исполнению. Вы знаете, что такое закон: закон — то, что надо исполнять. Но у закона огромное преимущество перед любовью, закон гласит: если вы исполните то-то и то-то, этого достаточно, больше ничего не требуется. А трагедия евангельского делания в том, что Христос нам говорит: закона нет... То есть нет предела тому, что мы должны исполнить. Христос нам говорит: любите. Но «любить» так, как говорит Христос, означает: будь готов забыть о себе настолько полно, чтобы для тебя существовал только другой, а ты сам для себя вовсе не существовал. Если бы Евангелие заключалось только в этом, и то Христа убили бы, потому что это самое страшное, что только можно себе представить.
Принять существование «другого» уже нелегко, предпочесть существование «другого» собственному — ужасно страшно. Но сказать: я готов, согласен не быть, для того чтобы был другой, существовать только ради него, по отношению к нему, в зависимости от него и забыть себя — это смерть. Так вот, этого все мы страшимся. Посмотрите на наши дружбы, на отношения приятельства, отношения взаимной любви, вот что важно. Мы боимся потерять самосознание, боимся не ощутить себя самими собой, совершенно потеряться. Вместо того чтобы быть зерном — а зерно должно умереть, чтобы принести плод, — мы говорим: нет, я готов принести плод, но не хочу умереть до конца. Я хочу все время знать, что существую... И это катастрофа, и мне кажется, что это и стоит в сердцевине евангельской трагедии: если мы не способны любить, нет такого Евангелия, которое мы способны исполнить. Потому что победа Евангелия — это не гарантия социального обеспечения, это не справедливое общество, это не равное распределение богатств и благ. Все это, конечно, входит в Благую Весть, но составляет очень незначительную часть ее всецелого требования. И я думаю, что в этом вся трагедия. Чтобы Церковь стала самой собой, нужно, чтобы каждый христианин стал христианином. Вот в чем стоящая перед нами проблема. Потому-то я говорил раньше, что для взаимоотношений мира и Церкви важно, чтобы мы были верны в малом: если нет верности в малом, то и великое просто не может совершиться. На словах мы стремимся к единству, мы готовы строить единство мира, мы готовы строить единство Церквей — и не способны создать единство, общность трех или четырех человек. Как можно быть строителями единства, если мы — нелояльные товарищи, неверные друзья, или бессердечные начальники, или бесчестные работники и т. д.? Вот где все начинается. Только не в порядке закона, потому что по закону всегда можно на чем-то остановиться, а в порядке любви, жертвы, служения...  таково требование к нам Евангелия. А когда мы говорим: «Церковь явно противоречит собственным принципам и потому я от нее отворачиваюсь», — это лазейка, уловка, ничего другого. Стань тем единственным членом Церкви, который будет в уровень своего христианского призвания, — и вся Церковь станет выше сначала благодаря примеру, затем и самим делом... В ту меру, в какую мы знаем истину, но не живем ею, мы перестаем улавливать что-то существенное в самой Истине. 
==+==
протВВ:
Всякий человек может жить подвигом. Когда начинается подвиг, начинается духовная жизнь. Подвиг может иметь совершенно разные формы. Но все то, что человеку очень трудно, даже превосходит его силы, его естественные возможности – это и есть подвиг. Когда человек не может чего-то сделать, но с верой в то, что Бог ему поможет, устремляется навстречу этой трудности – вот это и есть подвиг. Как только таким подвигом веры, преодоления самого себя, своих страстей начинает жить человек, для него открывается духовная жизнь.
 Подавляющее большинство тех, кто заполняет наши храмы, не хочет жить подвигом. Они об этом не говорят прямо, как правило. А иногда говорят. Но чаще просто молча не хотят. Хотя все объясняешь, говоришь много раз подряд, они, тем не менее, хотят как-нибудь самих себя обмануть, а заодно и священника. Причем так, чтобы это не было похоже на обман, чтобы успокоить свою совесть. Они хотят как-нибудь такие игольные уши найти, чтобы и подвига не было, и жизнь духовная была. Чтобы причащаться, исповедоваться, молиться, считаться православными, считаться хорошими, и в то же время – никаких подвигов. Это есть некий рубикон в жизни человека. От того поймет ли он его и захочет ли его преодолеть, зависит его духовное будущее. И большинство перед этим рубиконом останавливается и не хочет идти дальше.
(...)
Очень часто случается, что духовные чада начинают разочаровываться в чем-то, они тоже жить подвигом не умеют, не хотят. Они не ищут духовной жизни, духовного подвига, они ищут какого-то комфорта, каких-то особых отношений. Они перестают искать смирения, послушания, а начинают требовать от своего духовника, чтоб он их понимал, чтоб он уделял им время, чтоб он их слушал, чтобы он с ними беседовал без конца... есть огромная толпа народу, но это все не духовные дети. Душевные дети, которые духовною жизнью жить даже не собираются...   И поэтому мы очень часто видим пожилых священников, очень хороших, у которых духовных чад почти что нет. Когда-то были приходы, а на старости лет никого не осталось. Может, есть два-три человека, а может, пять. Почему? Потому что не стало сил у этого батюшки исповедовать без конца, и беседовать он не может уже, душевного интереса он не представляет больше для этих душевных чад. А людей, которые действительно хотят его слушаться, которые верят ему, оказывается очень-очень мало... Людей, по-настоящему желающих искать подвига духовной жизни, очень мало. Подавляющее большинство ищет жизни душевной, душевного комфорта, душевных отношений, жизни земной, а не небесной, не хочет освобождаться от своих страстей, не хочет отказываться от своей воли, не хочет ничем существенным жертвовать.
==+==

ЭПИЛОГ: КАК ИЗБЕГНУТЬ "ТЬМЫ КРОМЕШНОЙ"

протВВ:
 что не может сделать священник, может сделать Господь. Очень может быть, что такой человек всю жизнь будет барахтаться и отказываться от подвига, а потом на самом краю жизни, какой-нибудь тяжкий недуг, рак заставит его начать духовный подвиг. И, может быть, в последнюю неделю своей жизни или три дня он вдруг очнется и покается, и Господь откроет ему врата Царствия Божия. А может быть, это будет и не три дня, а последние годы. Сегодня он оказывается таким ленивым, а завтра какое-то горе свалится на него, беда, трудности, и он вынужден будет пересмотреть все и начать жить по-другому. Это уже не от священника зависит. Священник может этого человека держать на плаву. Не гнать его нужно, но говорить: 
– Ты не думай, что живешь духовной жизнью. У тебя духовной жизни нет.  Может так случиться, что ты причастишься себе в осуждение. Но это оставляется на твою ответственность, потому что ты же не слушаешься, ты живешь своим умом, своей совестью. Но если хочешь причащаться – причащайся.
(...)
Есть ли какой-то выход? Можно ли на что-то надеяться? Ответ должен быть дан объективный и честный – надежды у нас немного здесь. Следует признать, что мы дожили до такого периода церковной истории, когда многое для нас стало невозможным, запредельным, многие подвиги от нас удалились, стали для нас немыслимыми, невозможными. Вы помните, наверное, что говорится о последних временах, что эти времена будут столь трудны, что если кто только призовет Имя Господне в это время, тот и спасен будет. Не понадобится вообще ничего, а только в этот страшный момент Имя Божие призвать, и то уже спасешься ввиду страшных трудных обстоятельств времени.
Каждому времени соответствует свой уровень трудности и свои достижения духовные. Господь не вменит нам то, что мы не достигаем таких вот уровней, такой праведности, святости, как древние святые.
Но от нас требуется то же самое, что и от них – требуется подвиг. Подвиг наш не будет столь плодотворным, как их подвиг. Когда преподобный Серафим подвизался в Саровских лесах, он достиг совершенства, высокой святости. А когда в этих же лесах сидели в лагерях священники и епископы, они не достигали там такого совершенства, такой прозорливости, чудотворений. Но подвиг их был, может быть, не меньшим. Это другой подвиг и другие плоды этого подвига. И Господь вменит им их подвиг в святость.
(...)
Людей, желающих отказаться от своей воли, стать послушными, искать волю Божию, очень мало. И поэтому священнику нужно не давать ввести себя в заблуждение. Кипит деятельность, все оживает, все растет, строятся храмы, вроде все плодоносит, священнику дают награды, повышают его в чинах, все образцово, все прекрасно. Он может поверить в то, что все действительно прекрасно… Нужно помнить обязательно всякому пастырю, что прекрасно будет только тогда, когда он будет приближаться к Богу, и когда его паства тоже будет идти к Богу, к духовной жизни, к жизни благодатной. Тогда только будет прекрасно, когда все лучше и лучше будет совершаться Божественная литургия, когда на совести, на душе появится благодатный свет, когда все меньше будет иметь значение всякое земное благополучие, земные достижения, награды. Все это будет он ни во что вменять, если прикоснется к жизни благодатной, к жизни с Богом. Вот если так он будет жить, то к нему постепенно будут собираться духовные чада, которые будут иметь такое же устроение. Если же он в основном погружен в земную деятельность, то и чада его будут такими же, земными, а не духовными... [священник] должен смотреть – а он не заблудился, сам-то он не забыл единственно правильную цель? Ко Христу ли он идет, и готов ли он пожертвовать всем ради того, чтобы остаться со Христом? И должен смело признавать, что мало он умеет, мало получается, и среди тех, кто идет за ним, очень мало настоящих духовных чад. И, занимаясь всевозможной деятельностью, и благотворительной, и преподавательской, и организаторской, и строительной, и просто отправлением служб и треб, священник должен помнить о едином на потребу – о том, что самое главное, чем никогда нельзя пожертвовать, нельзя поступиться – реальная жизнь с Богом, жизнь благодатная. Все остальное без благодатной жизни не имеет никакой цены, никакого смысла и будет давать только обратный результат.
==+==
митрАС:
в нас должно присутствовать то измерение безмерности, бесконечности, вечности, которое и есть третье измерение, принадлежащее Богу. И в рамках любых профессий, любых ситуаций мы должны были бы уметь вести себя так, как человек трех измерений, живущий среди тех, кому доступны только два измерения. В жизни мира очень многое относится к области чисто человеческой. И когда я говорю «человеческой», я не говорю «безбожной», я имею в виду: в масштаб человека. Это вопросы милосердия, честности, правды, жалости, мужества — все проблемы общечеловеческие, которые не нуждаются в ярлыке «христианские». ...  Я думаю, что наш долг - быть везде, участвовать в любой человеческой деятельности, везде и в любое время. Но участвовать во всем с чувством ответственности, с пониманием, ощущая третье измерение, превосходящее то, что привносят в деятельность другие. И тогда мы будем действовать, вероятно, незаметно, без всякого ярлыка: христианский, нехристианский, католический, православный, протестантский -или любого другого, но в результате мир, в котором мы находимся, постепенно откроется новому измерению.... И во-вторых, Церковь, которую мы составляем, при всем нашем несовершенстве — абсолютно уникальное общество, и мы призваны быть свидетелями, мы должны свидетельствовать дорогой ценой и абсолютно правдиво. ...  любые структуры хороши и приемлемы, если внутри этих структур — живые люди. ... если бы в нашей среде была любовь, множество вещей стали бы ненужными и многое другое стало бы возможным. Нужда в благотворительных обществах возникает, когда люди недостаточно щедры и не дают сами по себе, то или другое приходится организовывать...  А если есть люди, способные на иной подход, нет нужды стоять с тарелкой на выходе — они найдут способ, как вручить вам деньги.
(...)
Вы, наверное, помните, в конце Евангелия от Матфея ангел говорит ученикам Христовым после Его Воскресения: Идите в Галилею, там вы Его встретите… Казалось бы, — зачем ходить в Галилею? Разве Христос не явился им в первую ночь после Своего Воскресения в самом Иерусалиме? Зачем надо было возвращаться вдаль? Но подумайте о том, чем была Галилея для этих людей: это было место их детства, место, где они были подростками и юношами, место беззаботных дней, место цветущих надежд, то место, где они впервые встретили Христа, когда не было на небе ни тучки, когда все казалось таким простым, лучезарным, возможным, свежим, как весна. Это действительно была весна их жизни.
После этого прошли годы; всего-то три года — но как эти годы были тяжки, сколько они увидели вокруг себя ненависти, злобы, подозрения, сколько они пережили за Христа и за себя. И Христос им говорит: Оставьте эти годы позади, вернитесь туда, где жизнь зачиналась, нарастала, стала бить ключом, где раскрылась перед вами возможность, вернитесь к весне своей жизни, там Я вас снова встречу, и там вы познаете, что Воскресение — это действительно весна, и дар Святого Духа излившийся — тоже весна, начало полной, непобедимой жизни…
И каждому из нас говорит Господь: «Вернись в Галилею, вернись куда-то в свое прошлое, вернись». Есть у каждого из нас несколько таких мест; это могут быть оазисы в очень жгучей пустыне, либо это может быть то время — мгновение или годы — когда все началось. И каждому из нас надо вернуться к этим мгновениям, к этим годам, к этим истокам жизни. А если вернуться, тогда можно снова начать жить. Но жить не значить «переживать»; это значить — вернуться в ту сердцевину жизни, где слово «любовь» означает ликующую отдачу себя Богу, людям. В молодые годы нам кажется, что надо это сделать как бы телесно, всем трудом ума, тела. В старые годы делается ясно, что это можно сделать только сиянием любви из сердца, из глаз, любовью слова, молитвы, заботы… И когда мы приходим на говение, снова встает вопрос: вот какое-то мгновение, которое мы можем использовать; мы можем попробовать в течение этих немногих часов вернуться вглубь, вспомнить светлое и поверить — не только в Бога, но и в себя, поверить, что раз это во мне было и живет, всё возможно.
Говоря словами апостола Павла: все возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе, … ибо сила Божия в немощи совершается.
Если принять за истину то, о чем я говорил — что Сам Господь все время обращается к каждому из нас с вопросом: «Не пора ли тебе поверить в себя самого? Не пора ли тебе поверить, что всё, на что ты надеялся, перед тобой лежит, вся красота, в которую ты верил, вся правда, в которую верил — всё перед тобой открыто?» — надо поставить и другой вопрос: каково, в конечном итоге, последнее содержание жизни? Если все перегорит, если все пройдет — что останется?
Апостол Павел говорит о том, что есть люди, которые строят из дерева, а кто-то из соломы, кто-то из камня, кто-то из золота или серебра; когда придет испытание огнем — что останется? В конечном итоге останется человек; человек без прикрасы, человек не защищенный никакой видимостью, человек, которому не за что прятаться, человек, которому некуда прятаться. Что это за человек? Неужели останется только какой-то мертвый костяк? Или неужели войдут с нами в вечную жизнь те вещи, которые мы уже на земле почитаем за мелкие, которыми мы забавляемся или которые одурманивают нас? Что останется в конечном итоге?
Серафим Саровский, разговаривая с кем-то из посетителей, раз сказал: средняя полоса жизни всегда бурная — и этим смущаться не надо; важно, как жизнь начинается и чем жизнь кончается… Если поставить вопрос о том, начинается ли она в благополучии, счастье, окруженная заботой или, наоборот, голодная, холодная, обездоленная — тогда недоумение берет: неужели это важно?
И когда думаешь о конце жизни: жизнь кажется очень разнообразной, а в конечном итоге приходит момент, когда каждый человек остается один перед лицом своей собственной смерти. Есть какой-то момент, когда человек уже не окружен любимыми и еще как бы не вошел в вечность, когда земля куда-то уходит далеко-далеко, а небо только-только отверзается; неужели это последнее? Мне кажется, что и первое и последнее, зачаток и последний итог жизни — это то, что доступно и малому ребенку, и ветхому старику, — малому ребенку, в котором еще не развились все умственные его силы, еще не окрепло тело, и ветхому старику, от которого все это ушло. Что же в этот момент есть? Что может остаться или что было изначально? Помните, Христос говорит: Если не будете как дети, не войдете в Царствие Божие…
Каковы свойства ребенка, которые предлагаются нам в пример? ясно, что не детскость, а что-то другое. Посмотрите на ребенка: при каждой нужде — голодно ли ему, холодно ли ему, тоскливо ли — он плачет и взывает о том, чтобы ему было дано нужное. И делает он это, потому что, не обманутый жизнью, он не потерял еще доверчивости. Ребенок доверчив до конца; он верит в любовь; и именно поэтому ему не страшно. А когда он чего-нибудь испугается, он, опять-таки, верит, что в своей беззащитности, беспомощности он непременно найдет любовь, которая его защитит — мать, отца, которые его поднимут на руки. Ребенок беспомощен и доверчив, он бесстрашен, потому что верит в любовь, он беззащитен и вызывает жалость, но не унижающую, а ласковую, теплую жалость.
И еще: как умеет ребенок радоваться, как он умеет смеяться; как он благодарен за дар жизни и за все, что жизнь ему дает. Вот это мы теряем, все это мы теряем во взрослой нашей жизни. Мы теряем доверчивость, потому что жизнь нас учит, что она порой обманывает; обманывают люди, обманывают ожидания, надежды, мечты. И мы не умеем справиться с этим обманом. И вместе с этим, пока мы не научились справляться с обманом, с изменой, мы будем до конца зависеть от событий и от людей и можем быть сломлены, разбиты. Ребенок еще не понял, что есть на свете обман, измена, и не боится; но взрослый, который это знает, может научиться не быть побежденным ни изменой, ни обманом....  мы должны от невинности перейти к святости, к той опытности, которая нас учит видеть вещи, какими они есть, видеть человека, какой он есть, и, однако, во все верить, на все надеяться и иметь любовь, которая никогда не перестает. Так говорит о любви, о надежде, о вере христианской апостол Павел. Беспомощность не страшна, когда ты отдал все; беспомощность страшна, когда у тебя могут отнять что бы то ни было; но отдавши себя и свое Богу и людям, не ставя условий, оставаясь только человеком, мы можем быть бесстрашны, доверчивы, истинны и правдивы, целостны и радостно-беспомощны. Мы ничего не имеем, но всем обладаем, — говорит апостол Павел, — ничего своим не почитаем, но Бог нам дает все. Мы богаты нашим нищенством, мы нищи — и многих обогащаем…
(...)
 Когда мы вглядываемся в людей, которые сумели стареть, которые постарели, не обветшав, которые не износились, а стали тонки, прозрачны, мы видим то же самое: беспомощность. И вместе с этим, потому что эта беспомощность глубоко осознана, видим бесстрашие, доверчивость и благодарность за всякий признак тепла, любви, заботы. Когда до человека доходит беспомощность такая, что он уже ничем себя не может защитить, он может или прийти в отчаяние, или стать свободным.... Старик, который сумел постареть, именно делается свободным. И тогда открывается перед ним Царствие Божие, Царство любви, потому что самое его существование, условие, содержание этого существования зависят всецело от чужой любви, чужой заботы — Божией и человеческой равно: Божией через людей и непосредственно Божией, когда Господь Свое слово кладет в его душу, касается души Своей лаской, Своей благодатью. Мечется стареющий человек тогда, когда он хочет сохранить свойства юных дней — и не может их сохранить; когда он хочет удержать гаснущие силы, гаснущий пыл души, тускнеющую ясность ума, крепость, независимость, то есть, в конечном итоге, способность жить без любви, не завися от того, чтобы его любили другие люди или Бог любил.
Пока человек старается сохранить пламенность, он может только отчаиваться о том, что это пламенность проходит. Один из французских писателей, описывая старика, говорит: виден огонь в глазах юноши, — виден свет в глазах старика…
И как мы мало умеем благодарить за страшные обстоятельства! Есть рассказ Мартина Бубера о польском раввине 18-го века, который жил в голоде, в холоде, в нищете, в обездоленности, оставленности — и каждое утро пел хвалу Богу, благодаря за все Его благодеяния. Как-то один из соседей к нему пришел и говорит: «Слушай, как ты можешь быть таким лицемерным? Неужели Бог может поверить в твою благодарность, когда Он знает, что Он ничего тебе не дал, ничего тебе не сделал, кроме зла?» И старик на него посмотрел и сказал: «Как ты мало понимаешь в жизни! Бог взглянул на мою душу и подумал: что нужно этому человеку, чтобы он вырос в полную меру свою? ему нужен голод, холод, нищета, обездоленность, оставленность; тогда он, обнаженный, лишенный и освобожденный, будет стоять перед Мной как человек, — и Он все это мне дал в таком изобилии, что я Его днем и ночью благодарю». Да, эта мера благодарности, которая нам не по плечу, недоступна; но она нам говорит о том, что такое благодарность и что такое прозрение в пути Божии...  
И в конце, если человек сумел жить не напрасно, не безумно, он остается только с тем, с чем он родился: со своей беспомощностью, своей доверчивостью, своей любовью, своей благодарностью. Таковых Царство Небесное — тех, кто стал, как дети. Но этому надо учиться изо дня в день, само это не случается.
...И на пути все время, всё время — благодарение: благодарение за крест — и за избавление; благодарение и за оставленность — и за поддержку; благодарение за жизнь — и за смерть; за скорбь — и за радость. Не тусклое, скучное приятие горького и ликующее, радостное приятие светлого, нет! А вдумчивое, благоговейное благодарение: Дивен еси, Господи, во всех путях Твоих… Да, Твои пути — не мои пути, но дивны Твои пути, Господи… Да, они — тьма, они — тайна; но они — пути жизни.
Этому учатся через то, что отцы Церкви называли страхом Божиим: это не боязнь перед Богом, не испуганность, а трепетное стояние пред Тем, Кто так велик, так свят, так непостижим, что, в конечном итоге, единственный к Нему подход — это трепетное доверие; единственное отношение, которое с Ним можно создать — это ликующая, трепетная, застенчивая радость о том, что на Него можно положиться — и все будет.
==+==
митрАС (Может ли молиться современный человек):
Я хотел бы тепеpь дать вам пpимеp, котоpый одновpеменно иллюстpиpует положение, какое мы должны бы занимать, чтобы быть в состоянии молиться, если хотим молиться, и заповедь, котоpую несет моя Цеpковь:
Когда мы думаем об апостолах, о святых, мы вообpажаем, что это были люди настолько исключительные, настолько глубоко отличные от нас; но обpатимся к смутным годам чужестpанного втоpжения и гpажданской войны в России. В небольшом пpовинциальном гоpодке, котоpый только что пеpешел из одних pук в дpугие, молодая женщина лет двадцати пяти с двумя маленькими детьми оказалась в ловушке: ее муж пpинадлежит к пpотивоположному лагеpю, она не сумела вовpемя бежать, она скpывается, надеясь, что наступит момент, когда ослабнет внимание тех, кто ищет смеpти ее и детей, и она сможет попытаться убежать. В стpахе пpоходит день, за ним ночь, еще день; к вечеpу втоpого дня двеpь лачуги, где она пpячется, откpывается, и входит молодая женщина, соседка ее лет, пpостая, ничем не выдающаяся женщина из наpода. Она спpашивает: "Вы такая-то?" И мать со стpахом отвечает: "Да". – "Вас обнаpужили, сегодня ночью за вами пpидут, чтобы pасстpелять, вам надо бежать". Мать, глядя на детей, отвечает: "Куда я пойду? С детьми не убежишь, они не могут идти быстpо и далеко, нас сpазу узнают!". И эта соседка, незнакомая в пpедыдущее мгновение, вдpуг пеpестает быть пpосто соседкой, она становится тем великим, величественным, что Евангелие называет "ближним", самым близким, настолько, что никого нет столь же близкого; эта женщина становится ближней для матеpи и говоpит: "Вас не будут искать – я останусь здесь вместо вас..." И мать возpажает: "Но вас pасстpеляют!" – "Да,– отвечает та, – но у меня нет детей". И мать с детьми уходит, но пеpед тем задает ей вопpос: "Как тебя зовут?" И все что нам известно о ней, о ее пpошлом, о ее конкpетной pеальности – это ее имя: Наталья.
Я это передал вам не пpосто как pассказ, хотя он очень точно иллюстpиpует, что такое акт заступничества, а не пpосто заступническая pечь. Я не стану пытаться вообpазить, что же пpоисходило в эту ночь; я пpосто хотел бы пpовести некотоpые паpаллели, котоpые, как мне кажется, допустимы.
Спускается ночь, осенняя ночь, все более холодная, сыpая, окутывающая одиночеством; и эта молодая женщина, одна, отpезанная от всех, ничего не может ожидать ни от кого, кpоме смеpти, она стоит пеpед лицом надвигающейся смеpти, смеpти, котоpая никак ей не пpинадлежит; она молодая, она живая, и убить собиpались не ее.
Вспомните Гефсиманский сад: там тоже в ночи, холодной, темной ночи, на pасстоянии от дpузей, котоpые от усталости и печали уснули, был Человек, тоже молодой, тpидцати с небольшим лет, Котоpый ожидал гpядущей смеpти, ждал, что будет убит за дpугих, потому что Он согласился на смеpть, чтобы человек, его дpуг, каждый отдельный человек: вы, я, и ты, и она, и мы, и они – чтобы все ушли из этой ночи, котоpая деpжала Его пленником. И мы знаем из Писания: Хpистос в этой ночи плакал пеpед Своим Отцом. Мы знаем Его ужас, знаем обpащение к Отцу, знаем о кpовавом поте, знаем, что в невыносимом одиночестве пеpед лицом гpядущей смеpти Он обpатился к ученикам – все ли спят, нет ли хоть одного? – и остался один пеpед лицом собственной смеpти, котоpая была чужой смеpтью: чужая, невозможная, бессмысленная смеpть.
Вот пеpвый обpаз: Наталья была в той же ситуации, никакой pазницы, она была на месте Хpиста. Не pаз, должно быть, Наталья подходила к двеpи, смотpела и думала: Достаточно откpыть ее – и я уже не Зоя, я снова Наталья, мне не гpозит смеpть, никто меня не тpонет... – но она не вышла.
Можно измеpить этот стpах, напряжение этого ужаса, если вспомнить двоp у дома Каиафы: Петp – камень, Петp, кpепкий ученик, сказавший Хpисту, что не отpечется от Него, если и все отpекутся, что пойдет с Ним на смеpть, – Петp оказывается лицом к лицу с молодой женщиной, служанкой, и достаточно этой служанке сказать ему: "И ты был с Ним..." – как Петp отвечает: "Нет, я не знаю этого человека..." – и отходит; и это повтоpяется, и еще pаз он клятвенно говоpит, что не имеет ничего общего с осужденным; и после этого, обеpнувшись, встpечается взоpом со Хpистом... Наталья тоже могла бы отpечься и сказать: Нет, я не умpу, я отказываюсь, выхожу на свободу – но она этого не сделала. Эта хpупкая женщина двадцати с небольшим лет сумела выстоять там, где вся человеческая кpепость Петpа оставила его.
К тому же, эта молодая женщина не pаз, веpоятно, спpашивала себя, не напpасно ли она умиpает. Умеpеть pади того, чтобы спаслась эта женщина и ее дети – да! Но какая чудовищная, тpагическая бессмыслица, если и их схватят, и ее pасстpеляют!.. Вспомните человека, котоpого Священное Писание называет величайшим сpеди pожденными женами: Иоанна Кpестителя. В конце жизни, также стоя пеpед лицом надвигающейся смеpти, Иоанн Кpеститель посылает двоих своих учеников спpосить у Хpиста: Ты ли Тот, Котоpого мы ожидали, или надо было ждать иного?.. Сколько тpагизма в этой фpазе, котоpая кажется важным вопpосом для него, как и для нас, но вопpосом столь тpагичным для него. Он умpет; Он умpет, потому что был Пpедтечей и Пpоpоком и Кpестителем Хpиста, и пеpед лицом гpядущей смеpти вдpуг охватывает его сомнение: не ошибся ли я? Что, если Тот, Кого я возвещал, еще не пpишел, что, если Тот, о Ком я свидетельствовал от имени Бога – не Этот?.. Тогда бессмысленны все годы непосильного подвига в пустыне, и отpечение от себя, pади котоpого Писание называет его "гласом вопиющего в пустыне", не пpоpоком, говоpящим от имени Божия, но голосом Божиим, звучащим чеpез человека, котоpый настолько отождествился с этим голосом, что уже неважно, Иоанн это или дpугой, говоpит только Бог – и тепеpь эта гpядущая смеpть: если Иисус из Назаpета – Тот, тогда все это имело смысл делать; но если это не Он, тогда Иоанн обманут Самим Богом...
И так же, как Наталья, окутанная в этой ночи молчанием и одиночеством, Пpоpок не получает никакого ответа, веpнее, получает ответ Пpоpока: "Пойдите и скажите Иоанну, что вы видели – слепые пpозpевают, хpомые ходят, нищие благовествуют; блажен, кто не соблазнится о Мне". В темнице, где его ждет смеpть, он должен встать пеpед лицом всего своего пpошлого и своего настоящего, всей своей смеpти – в одиночестве, в деpжавной ответственности человека во всем величии этого слова.
Наталья тоже не получила никакого ответа. Тепеpь-то я мог бы ей сказать, что Зоя спаслась, что детям уже за пятьдесят лет, многое мог бы сказать еще – тепеpь; но она этого никогда не узнала и в течение ночи была pасстpеляна.
Вот акт заступничества, вот что позволяет Наталье не в благочестивых pечах, но всем своим существом воззвать: "Господи! Спаси их! Возьми мою жизнь, но отдай ее дpугим!" И действительно, эту жизнь они пpиняли, но не вpеменную, не жалкую, кpатковpеменную человеческую жизнь. Они получили от нее еще нечто. Вы помните то место у апостола Павла, где он говоpит: Уже не я живу, но живет во мне Хpистос... Так вот, эта женщина и ее дети говоpили мне: "Она умеpла нашей смеpтью, и вот уже пятьдесят лет мы пытаемся жить ее жизнью, жить в меpу Натальи..."
Бог мог бы поставить нам вопpос – и вопpос этот был бы таков: Ты, обвиняющий Меня в том, что Меня нет, – где ты сам? Стоишь ли ты вне тpагедии, глядя на нее со стоpоны и восклицая: Бога нет, где же Он, куда Он смотpит?.. Или ты там, в сеpдцевине тpагедии?.. Если бы ты был там (мог бы сказать Господь), люди увидели бы, что там – Я, потому что ты – частица, живой член Моего Тела, частица всецелого Хpиста. Твое пpисутствие было бы Моим пpисутствием. Твое отсутствие заслоняет Мое pеальное пpисутствие. Твое место – в сеpдцевине тpагедии, и если бы ты стоял там, ты сумел бы молиться. Ты не молишься, ты не в состоянии молиться, потому что тебя там нет. Ты не в состоянии молиться Господу буpи, и поэтому создаешь себе ложный покой и ложную успокоенность…
(...)
Человек, котоpого я знал близко, котоpый оказал на меня опpеделенное влияние в молодости, во вpемя немецкой оккупации был схвачен и отпpавлен в концентpационный лагеpь. Он веpнулся оттуда чеpез четыpе года. Пpи пеpвой встpече я спpосил его: "Что вы вынесли из лагеpя?" Он ответил: "Тpевогу". Меня это поpазило, потому что он был человеком кpепкой веpы, сильным человеком; и я пеpеспpосил: "Вы хотите сказать, что потеpяли веpу?" И он ответил: "Нет; но видишь ли, пока я был в лагеpе и подвеpгался жестокостям, насилию, я сознавал, что Бог дает мне власть пpощать. В любое мгновение я мог сказать: Господи, пpости! они не знают, что твоpят... В любое мгновение я мог сказать: Господи, Тебе больше нечего взыскать с них, я пpостил им в Твое имя. А тепеpь я на свободе; те, кто нас так мучил, когда-то встанут пеpед судом Божиим, и я хотел бы всем существом воззвать к Богу: "Пpости!" Но как Он может мне веpить? Я больше не стpадаю..."
Вот человек зpелый, не геpой, он был человек жесткий, тpудный, тяжелый, от котоpого нельзя было ожидать каких-то мистических поpывов. Он сумел молиться, потому что был в сеpдцевине дpамы. Мы не в состоянии молитьься – мы на беpегу моpя и пpосим Бога спасти тонущую лодочку. Если бы нам хватило мужества самим взяться за дело, мы сумели бы молиться, мы были бы там же, где наш Ходатай, Пеpвосвященник всей тваpи, Хpистос. Наше пpизвание в этом.... У нас нет выбоpа; либо мы пpинимаем свое хpистианское пpизвание, либо мы должны его отвеpгнуться. В таком случае, набеpитесь мужества – набеpемся мужества! – ставить Бога под вопpос и понять, где Его место и что Он такое. И будем готовы, что Бог может поставить нас под вопpос, и пpизнаем собственную тpусость, свое пpедательство, свое отсутствие.
==+==
протАШ:
... в этой цивилизации, в конечном итоге, мы находим такое разложение человечности, что, может быть, и не стоит стремиться к тому, чтобы верующий стал цивилизованным?... Но если углубить нашу веру, то мы волей-неволей снова сослужим ту службу, которую только и может сослужить вера цивилизации – надстроить этот недостающий этаж – "горе' имеем сердца", которого сейчас так не достает. ... В этом мире Царство Божие заслонено тысячами разных идолов, разных вторичных ценностей, разных соблазнов, а Христос пришел именно для того, чтобы нам открыть главное, вокруг чего все остальное становится на свои места. Поэтому действительно нельзя в нашей жизни к этому "единому на потребу" обратиться, не отрекшись от многого, что его заслоняет, как отрицательного, так, очень часто, и положительного, но ставшего идолом.... Ничего в этом мире без аскезы сделать нельзя. Царство Божие усилием берется. Потому оно и нудится, что человек пал. Нам легче лежать, чем сидеть; сидеть, чем стоять. Я в прошлом году на этом же самом месте говорил о том, что крест – это не только вера в Голгофский крест, но то, что вошло в нашу жизнь как постоянное, ежеминутное распятие наших природных желаний, природных оценок, это тот предел, перед которым мы все время стоим.











четверг, 1 марта 2018 г.

Re: Последнее содержание жизни

Спаси Вас Господь! От всей души благодарю за статью...
 
С уважением,
Сергей Еремеев
+79149475379
http://www.philoxenia-olkhon.ru/
 
 
 
02.03.2018, 09:10, "Дмитрий Михайлов" <dima.mixailov.spb@gmail.com>:

Последнее содержание жизни

Из сборника «Пути христианской жизни»

http://www.benjamin.ru/logos/bloom/0007.html

Месяц-другой тому назад в течение одного собеседования с группой наших прихожан мне был поставлен вопрос; в тот момент он прозвучал и неуместно и немножко смешно, потому что ставил его очень молодой человек, не успевший еще в течение жизни сделать решающих выводов. Я говорил о том, что мы должны всей душой, всем сердцем, всей своей крепостью, всей своей мыслью принадлежать Богу, но что эта принадлежность наша Богу обозначает также очень вдумчивое отношение к нашему ближнему, как можно более глубокое сострадание и понимание. И тогда мне был поставлен вопрос: «Не пора ли Вам, отец Антоний, в Ваши годы, наконец, выбрать между Христом и Вашими различными привязанностями — Патриаршей Церковью, Россией, людьми?» — ради которых, как мне кажется, я жил и хочу жить…

Тогда этот вопрос прозвучал так странно, исходя от очень юного человека; а затем я над ним задумался. Так бывает часто: сначала видишь вопрос с его мелкой стороны, главным образом как бы по отношению к себе, а потом ставишь себе вопрос вновь и вновь, но уже не от имени Павла или Ивана, а от имени Христа: не ставит ли Он мне этот вопрос день за днем, не пора ли выбрать?

Этот вопрос, мне кажется, все время, так или иначе, стоит перед каждым из нас. Однако этот вопрос не может быть решен враз, потому что выбор, который перед нами стоит: между Христом и антихристом, между правдой и неправдой, между Богом и опустелым, обезбоженным миром, между собой и ближним — этот выбор мы можем сделать раз и навсегда в принципе: понять, что мы выбираем Бога, что мы выбираем жизнь, а не смерть, не прозябание, что мы выбираем любовь, а не ненависть, преданность, а не измену, ближнего, а не самого себя — и т. д. Но вместе с тем этот выбор приходится делать каждый день, почти каждое мгновение, все время.

Если бы мы были внимательны к самим себе, если бы мы думали не только о крупных наших поступках, но и о поступках, которые кажутся нам мелкими, и тем более, если бы мы обратили внимание на движения своего сердца, на мысли, то увидели бы, что мы все время внутренне колеблемся. Колеблемся не где-то в основе: мы не отвлекаемся от Бога, мы не отворачиваемся от Христа, мы не делаемся чужими своей Церкви, своему народу, своему ближнему, своим друзьям, своей семье, даже людям совсем далеким. Но на самом деле порой у нас сердце горит теплом, вдохновением; а порой наше сердце почти каменно, безжизненно-бесчувственно. Порой мы хотим того добра, той правды, которые являются как бы внутренним содержанием нашей жизни; а порой приходит мысль: как бы легко было, если бы это было не нужно, если можно было бы плыть по течению, если бы можно было бы все забыть и помнить только то, что сейчас меня занимает, радует, тешит…

И вот вопрос, поставленный мне этим юношей, стоит передо мной и перед каждым из нас не от его имени, а от имени Самого Бога, самой совести… Я думаю, что каждый из нас вполне честно мог бы сказать, что он когда-то в жизни сделал выбор: выбор за все то, что является красотой, истиной, правдой, и от этого выбора никто из нас никогда не отказывался. Но что случается в нашей жизни? Как часто этот, раз навсегда сделанный, выбор бездейственен. Вы, наверное, помните слова Христа о том, что мы дадим ответ за каждое праздное слово. И большей частью люди воспринимают это так: неужели нельзя дружелюбно побеседовать, пошутить, сказать что-то, что вечного значения не имеет, но полно тепла, ласки, дружбы! Неужели мы призваны говорить только веские, вечные слова?

На это можно ответить две вещи, которые, мне кажется, надо помнить. Первое: по-русски «праздный» значит бездейственный, лишенный содержания, пустой. Праздное слово — это такое слово, которое, как пустоцвет, как пустой звук: прогремело и не принесло никакого плода; это слово, в которое не вложено содержание, это слово, которое не творит жизнь, ни свою, ни чужую, которое порой отражается в чужой жизни больше, чем в моей собственной. И вот за такие слова нам придется отвечать; не за всякую шутку, не за ласковое слово, а за пустое, мертвое, бездейственное слово, даже за святые слова, на которые мы так расточительны и которые плода-то в нас не приносят, как будто к нам не относятся.

Меня много раз поражало изречение Евангелия: От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься. Мне вспоминаются эти слова каждый раз, как я провожу беседу, говорю проповедь, встречаюсь с человеком, ожидающим от меня доброго, животворящего слова; и мне делается боязно и жутко и больно. Ведь за жизнь собралось столько добрых, правдивых мыслей, столько правды; этой правдой можно поделиться, и вместе с этим с ужасом думаешь: я-то все это знаю, обо всем этом говорю, других вдохновляю, а сам остаюсь мертв, бездейственен… И мне вспоминается пример.

Был в одном из больших европейских городов священник, замечательный проповедник, человек, который мог довести до сердца, до ума, до воли, до жизни людей евангельские слова. Я тогда был юношей, занимался молодежной работой, и мы решили пригласить этого священника провести беседу с детьми, чтобы он нам показал, как говорят о Боге, как можно довести до души живого человека Живого и Животворящего Бога. Он провел беседу перед детьми разного возраста в присутствии молодых людей, которые занимались этими детьми. Все взрослые были от беседы в восторге. Когда беседа кончилась, мы спросили одного из детей, мальчонку лет семи-восьми: «Ну как, интересно было?» И он сказал одну из самых страшных вещей, которую я в жизни слышал о проповеди, о лекции, о беседе, о встрече; он сказал: «Замечательно было! Жалко только, что батюшка не верит в то, что он говорит».

Вот это очень страшно. Я сейчас не думаю о том, каков был этот священник, — он был гораздо глубже и гораздо более значительный человек, чем этот ребенок мог уловить; но говорил с детьми не от своей души в их душу, а стараясь словами их уловить; он не умел с детьми говорить, и его слова остались для этих детей пустыми. То, что могло быть святыней, оказалось пустословием.

И опять ставишь перед собой вопрос: а чем являются мои слова, моя жизнь по отношению к людям?.. Когда я говорю «моя», я о себе думаю; но когда вы слушаете «моя», вы можете подумать о себе самих: чем представляется ваша жизнь, чем представляется ваше слово по отношению к другим людям?

Но тогда возникает другой элемент. С одной стороны, наши слова должны быть полны содержания, которое может идти только от сердца, только от правдивой мысли, только от правды жизни. Но не обязательно эти слова должны быть громки, не обязательно в этих словах должно звучать имя Божье; можно говорить о чем угодно, лишь бы в этих словах была любовь, забота, чистота сердца и ума, правда житейская.

Есть рассказ из жизни Амвросия Оптинского; он как-то беседовал с людьми, которые ставили ему вопросы о духовной жизни. И вдруг посреди беседы, в момент, когда, казалось бы, они говорили о самом святом, он прервал разговор, выудил из толпы какую-то старую крестьянку, посадил рядом с собой и долго-долго говорил о том, как надо кормить индюшек. Когда он кончил и вернулся к своим первым собеседникам, ему был поставлен вопрос: как вы могли это сделать? Вы же говорили о Боге, о духовной жизни, о спасении души — и прервали это для того, чтобы говорить о пустяках с какой-то старушкой из соседней деревни?.. И Амвросий тогда сказал замечательную вещь: беседа, которую мы вели с вами, была роскошью; вы и без меня много знаете; на том, что вы знаете , вы можете прожить и в Царство Божие войти. Но для этой старушки ее индюшки — вопрос жизни и смерти; она нанята их пасти, ничего другого в жизни не умеет делать; и индюшки мрут. Ее выгонят, и она будет нищей…

Старец Амвросий своим прозорливым умом и просветленным сердцем сделал выбор: говорить о самом простом, но имеющем абсолютное значение для человека, вместо того, чтобы говорить громкие слова о том, что может подождать — не потому что Бог второстепенен, а потому что Бог есть любовь. И не потому что человек, ставивший вопрос о духовной жизни, не нуждался в спасении; а потому что он и без того знал достаточно, чтобы спастись. Потому что спастись можно на очень немногом, достаточно одну заповедь прожить до конца, одно слово евангельское выполнить до конца — и стать святым.

Примеров в житиях святых сколько угодно. Павел Препростый из египетской пустыни был крестьянином. Душа его тосковала о Боге, о вечности, о святости; он пришел к святому Антонию Великому с вопросом: «Что мне сделать, чтобы спастись?» — «Стань монахом и спасешься», — был ответ«. — «А что это значит?» — «Будешь жить в пустыне, спать на голой земле, жить впроголодь, жаждать, трудиться сверх твоих сил, молиться». Павел отвечает: «Все, что ты вначале сказал, я всю жизнь делаю; я же нищий крестьянин, постели у меня никогда не было, сытым я никогда не бывал, пью воду из соседнего источника, работаю сверх сил, — а вот молиться не умею; как это делают?» Антоний ему отвечает: «Просто! Каждый день наизусть говори псалтирь». — «Но не знаю ее!» -«Сядь рядом со мной, будем плести корзину; я буду говорить, а ты — повторять. Когда затвердишь, будешь самостоятельно молиться». Вот они сели плести корзину, и Антоний сказал первые слова первого псалма: Блажен муж, который никогда не ходит на совет нечестивых… Павел повторил раз-другой и сказал: «Позволь, я похожу и затвержу эти слова». Ушел и не вернулся.

Прошли годы. Лет через сорок Антоний его встретил в пустыне: «Что с тобой случилось? Ты хотел от меня научиться псалтири, услышал только первые слова первого псалма и ушел?!» И Павел со слезами ему говорит: «Да, отче! Вот уже сорок лет я стараюсь стать человеком, который никогда не ходит на совет нечестивых, который никогда не прислушивается к голосу беса, никогда не слушает внутренних голосов, зовущих его ко злу…» Всю свою святость, подлинную, глубокую чистоту души, ума, сердца этот человек построил на одной строчке из псалтири.

И я возвращаюсь к поставленному мне вопросу: не пора ли выбор, когда-то сделанный принципиально между правдой и неправдой, светом и тьмой, жизнью и смертью, Богом и обезбоженностью жизни — осуществить? Молоды ли мы, стареем ли мы, очень ли стары — не важно, потому что духовная жизнь не меряется временем, духовная жизнь это просто жизнь; и у каждого из нас бывало мгновение, когда она могла осуществиться, а потом что-то случилось, источник занесло песком. Но всегда можно к нему вернуться, он в нас есть, журчит вода под песком живой, светлой струей… Как часто нам думается: сколько было надежд в молодые годы, сколько было возможностей, — пропущены возможности, потускнели или завяли надежды… Неправда! В одно мгновение все возможности могут стать реальностью. Я не говорю о вещественных возможностях, а о возможностях стать внутренне тем человеком, о котором каждый из нас мечтал. Каждый из нас когда-то мечтал о свете, о чистоте, о глубине, о любви, о какой-то прозрачности души, о бесстрашной смелости во имя правды, и Бога, и человека, — все это возможно. Только для этого надо куда-то вернуться: не в пространство, а в глубину.

Вы, наверное, помните, в конце Евангелия от Матфея ангел говорит ученикам Христовым после Его Воскресения: Идите в Галилею, там вы Его встретите… Казалось бы, — зачем ходить в Галилею? Разве Христос не явился им в первую ночь после Своего Воскресения в самом Иерусалиме? Зачем надо было возвращаться вдаль? Но подумайте о том, чем была Галилея для этих людей: это было место их детства, место, где они были подростками и юношами, место беззаботных дней, место цветущих надежд, то место, где они впервые встретили Христа, когда не было на небе ни тучки, когда все казалось таким простым, лучезарным, возможным, свежим, как весна. Это действительно была весна их жизни.

После этого прошли годы; всего-то три года — но как эти годы были тяжки, сколько они увидели вокруг себя ненависти, злобы, подозрения, сколько они пережили за Христа и за себя. И Христос им говорит: Оставьте эти годы позади, вернитесь туда, где жизнь зачиналась, нарастала, стала бить ключом, где раскрылась перед вами возможность, вернитесь к весне своей жизни, там Я вас снова встречу, и там вы познаете, что Воскресение — это действительно весна, и дар Святого Духа излившийся — тоже весна, начало полной, непобедимой жизни…

И каждому из нас говорит Господь: «Вернись в Галилею, вернись куда-то в свое прошлое, вернись». Есть у каждого из нас несколько таких мест; это могут быть оазисы в очень жгучей пустыне, либо это может быть то время — мгновение или годы — когда все началось. И каждому из нас надо вернуться к этим мгновениям, к этим годам, к этим истокам жизни. А если вернуться, тогда можно снова начать жить. Но жить не значить «переживать»; это значить — вернуться в ту сердцевину жизни, где слово «любовь» означает ликующую отдачу себя Богу, людям. В молодые годы нам кажется, что надо это сделать как бы телесно, всем трудом ума, тела. В старые годы делается ясно, что это можно сделать только сиянием любви из сердца, из глаз, любовью слова, молитвы, заботы… И когда мы приходим на говение, снова встает вопрос: вот какое-то мгновение, которое мы можем использовать; мы можем попробовать в течение этих немногих часов вернуться вглубь, вспомнить светлое и поверить — не только в Бога, но и в себя, поверить, что раз это во мне было и живет, всё возможно.

Говоря словами апостола Павла: все возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе, … ибо сила Божия в немощи совершается.

Если принять за истину то, о чем я говорил — что Сам Господь все время обращается к каждому из нас с вопросом: «Не пора ли тебе поверить в себя самого? Не пора ли тебе поверить, что всё, на что ты надеялся, перед тобой лежит, вся красота, в которую ты верил, вся правда, в которую верил — всё перед тобой открыто?» — надо поставить и другой вопрос: каково, в конечном итоге, последнее содержание жизни? Если все перегорит, если все пройдет — что останется?

Апостол Павел говорит о том, что есть люди, которые строят из дерева, а кто-то из соломы, кто-то из камня, кто-то из золота или серебра; когда придет испытание огнем — что останется? В конечном итоге останется человек; человек без прикрасы, человек не защищенный никакой видимостью, человек, которому не за что прятаться, человек, которому некуда прятаться. Что это за человек? Неужели останется только какой-то мертвый костяк? Или неужели войдут с нами в вечную жизнь те вещи, которые мы уже на земле почитаем за мелкие, которыми мы забавляемся или которые одурманивают нас? Что останется в конечном итоге?

Серафим Саровский, разговаривая с кем-то из посетителей, раз сказал: средняя полоса жизни всегда бурная — и этим смущаться не надо; важно, как жизнь начинается и чем жизнь кончается… Если поставить вопрос о том, начинается ли она в благополучии, счастье, окруженная заботой или, наоборот, голодная, холодная, обездоленная — тогда недоумение берет: неужели это важно?

И когда думаешь о конце жизни: жизнь кажется очень разнообразной, а в конечном итоге приходит момент, когда каждый человек остается один перед лицом своей собственной смерти. Есть какой-то момент, когда человек уже не окружен любимыми и еще как бы не вошел в вечность, когда земля куда-то уходит далеко-далеко, а небо только-только отверзается; неужели это последнее? Мне кажется, что и первое и последнее, зачаток и последний итог жизни — это то, что доступно и малому ребенку, и ветхому старику, — малому ребенку, в котором еще не развились все умственные его силы, еще не окрепло тело, и ветхому старику, от которого все это ушло. Что же в этот момент есть? Что может остаться или что было изначально? Помните, Христос говорит: Если не будете как дети, не войдете в Царствие Божие…

Каковы свойства ребенка, которые предлагаются нам в пример? ясно, что не детскость, а что-то другое. Посмотрите на ребенка: при каждой нужде — голодно ли ему, холодно ли ему, тоскливо ли — он плачет и взывает о том, чтобы ему было дано нужное. И делает он это, потому что, не обманутый жизнью, он не потерял еще доверчивости. Ребенок доверчив до конца; он верит в любовь; и именно поэтому ему не страшно. А когда он чего-нибудь испугается, он, опять-таки, верит, что в своей беззащитности, беспомощности он непременно найдет любовь, которая его защитит — мать, отца, которые его поднимут на руки. Ребенок беспомощен и доверчив, он бесстрашен, потому что верит в любовь, он беззащитен и вызывает жалость, но не унижающую, а ласковую, теплую жалость.

И еще: как умеет ребенок радоваться, как он умеет смеяться; как он благодарен за дар жизни и за все, что жизнь ему дает. Вот это мы теряем, все это мы теряем во взрослой нашей жизни. Мы теряем доверчивость, потому что жизнь нас учит, что она порой обманывает; обманывают люди, обманывают ожидания, надежды, мечты. И мы не умеем справиться с этим обманом. И вместе с этим, пока мы не научились справляться с обманом, с изменой, мы будем до конца зависеть от событий и от людей и можем быть сломлены, разбиты. Ребенок еще не понял, что есть на свете обман, измена, и не боится; но взрослый, который это знает, может научиться не быть побежденным ни изменой, ни обманом.

Вспомните Христа: Он был окружен ненавистью — и никогда не отозвался ненавистью; Его старались обойти и обмануть, соблазнить, и Он с простотой и цельностью отзывался на все и никогда не допустил разочарования. Он не нуждался, чтобы Ему о человеке что бы то ни было говорили, Он Сам о нем знал все; но глубже, чем видимость более реально для Него, чем вещественная очевидность, был человек иногда глубоко зарытый под обломками жизни. Он в этого человека верил, и в самом человеке умел возродить и воскресить эту веру. И когда дело дошло до измены, когда Иуда решил изменить, Христос ему сказал: Друг, (другом назвал!) иди и делай то, что ты задумал… Он не стал защищать Себя; Он Себя отдал. И потому что Он себя отдал до конца, с первого мгновения и до последнего Он был без страха; отнять у Него никто не мог ничего, потому что Он уже все отдал. Никто у Меня не отнимает жизни, — сказал Он Своим ученикам, — Свою жизнь Я отдаю свободно… Отдав ее, Он был бесстрашен; зная человека, Он не мог быть «разочарован», потому что не был «очарован»; Он видел человека, каким тот есть, Он видел грех и грешника, и однако, глубже еще, чем изуродованность, Он видел образ Божий, который может в одно мгновение воссиять и возродиться.

Мы должны научиться не невинности, которая с такой легкостью делает ребенка бесстрашным, доверчивым, открытым к любви, беспомощным, — мы должны от невинности перейти к святости, к той опытности, которая нас учит видеть вещи, какими они есть, видеть человека, какой он есть, и, однако, во все верить, на все надеяться и иметь любовь, которая никогда не перестает. Так говорит о любви, о надежде, о вере христианской апостол Павел. Беспомощность не страшна, когда ты отдал все; беспомощность страшна, когда у тебя могут отнять что бы то ни было; но отдавши себя и свое Богу и людям, не ставя условий, оставаясь только человеком, мы можем быть бесстрашны, доверчивы, истинны и правдивы, целостны и радостно-беспомощны. Мы ничего не имеем, но всем обладаем, — говорит апостол Павел, — ничего своим не почитаем, но Бог нам дает все. Мы богаты нашим нищенством, мы нищи — и многих обогащаем…

Вот этот строй ребенка, который изначально дается и потом теряется в течение жизни через то, что мы называем жизненным опытом, мы должны приобрести; потому что если мы его не приобретаем, мы остаемся изуродованными жизнью. О, иногда страшно опытными; порой — неуязвимо крепкими и защищенными; но — мертвыми. Жизни больше нет, любовь уже обусловлена, благодарность дается скупо, за что-то; она не делается ликованием души…

Так и в конце жизни. Когда мы вглядываемся в людей, которые сумели стареть, которые постарели, не обветшав, которые не износились, а стали тонки, прозрачны, мы видим то же самое: беспомощность. И вместе с этим, потому что эта беспомощность глубоко осознана, видим бесстрашие, доверчивость и благодарность за всякий признак тепла, любви, заботы. Когда до человека доходит беспомощность такая, что он уже ничем себя не может защитить, он может или прийти в отчаяние, или стать свободным.

Старик, который сумел постареть, именно делается свободным. И тогда открывается перед ним Царствие Божие, Царство любви, потому что самое его существование, условие, содержание этого существования зависят всецело от чужой любви, чужой заботы — Божией и человеческой равно: Божией через людей и непосредственно Божией, когда Господь Свое слово кладет в его душу, касается души Своей лаской, Своей благодатью. Мечется стареющий человек тогда, когда он хочет сохранить свойства юных дней — и не может их сохранить; когда он хочет удержать гаснущие силы, гаснущий пыл души, тускнеющую ясность ума, крепость, независимость, то есть, в конечном итоге, способность жить без любви, не завися от того, чтобы его любили другие люди или Бог любил.

Пока человек старается сохранить пламенность, он может только отчаиваться о том, что это пламенность проходит. Один из французских писателей, описывая старика, говорит: виден огонь в глазах юноши, — виден свет в глазах старика…

Вот тот переход, который творчески может нас делать детьми, когда мы уже перешли грань детства; может помочь нам вернуться в детство не в дурном смысле этого слова, не «впасть в детство», а вернуться в Галилею, вернуться к весне, когда мы были просты, беззащитно-доверчивы, способны верить в любовь и любить и были благодарны за всё. И когда я говорю «за всё» мне кажется, надо это понять в самом сильном смысле этого слова: не только за то, что мы считаем благодеянием со стороны людей и со стороны Бога, а за всё, что Бог, люди, обстоятельства, судьба — назовите как хотите — вливают в нашу жизнь, все, из чего постепенно сплетается наша человеческая личность, все, благодаря чему мы вырастаем в меру полного возраста Христова… Быть благодарным за благодеяния явные, простые: доброе здоровье, успех в жизни, счастье — не трудно, казалось бы; но и тут мы не умеем быть благодарными, и тут нам кажется, что могло бы быть лучше. Мы не умеем благодарить от всего сердца, как ребенок благодарит за малый подарок, заполняющий всю его душу, все его сознание, потому что самое мелкое проявление любви для него есть Любовь, вся Любовь.

Порой мы доходим до кощунства: жизнь нам не в жизнь, словно жизнь тогда только является жизнью, когда соответствует нашим желаниям. И мы вовсе не умеем благодарить за то, что Бог нам так доверил, так нам доверился, что Он нас при всей нашей хрупкости, всей нашей худости, посылает в жизнь творить добро, посылает в тьму, чтобы быть искрой света, свечкой, которую, собравшись против нее, не может погасить вся тьма мира; посылает нас туда, где есть злоба, чтобы нести любовь, где есть гнев — нести терпение, есть обезбоженность — чтобы через нас Бог мог войти в эту обстановку… Как мы редко благодарим за то, что Бог нас посылает в самые страшные, или просто тяжелые, или неприглядные обстоятельства, забывая, что, делая это, Он говорит: Я тебе доверяю, пойди, будь Моим присутствием, открой Мне путь, будь предтечей Моим или просто будь привратником, который хоть щель откроет или дверь распахнет, чтобы Я мог войти и принести тот мир, какого земля дать не может, который может дать только Бог излиянием Святого, Животворящего Своего Духа…

И как мы мало умеем благодарить за страшные обстоятельства! Есть рассказ Мартина Бубера о польском раввине 18-го века, который жил в голоде, в холоде, в нищете, в обездоленности, оставленности — и каждое утро пел хвалу Богу, благодаря за все Его благодеяния. Как-то один из соседей к нему пришел и говорит: «Слушай, как ты можешь быть таким лицемерным? Неужели Бог может поверить в твою благодарность, когда Он знает, что Он ничего тебе не дал, ничего тебе не сделал, кроме зла?» И старик на него посмотрел и сказал: «Как ты мало понимаешь в жизни! Бог взглянул на мою душу и подумал: что нужно этому человеку, чтобы он вырос в полную меру свою? ему нужен голод, холод, нищета, обездоленность, оставленность; тогда он, обнаженный, лишенный и освобожденный, будет стоять перед Мной как человек, — и Он все это мне дал в таком изобилии, что я Его днем и ночью благодарю». Да, эта мера благодарности, которая нам не по плечу, недоступна; но она нам говорит о том, что такое благодарность и что такое прозрение в пути Божии.

Все уходит, остается только одно, в конечном итоге: живое сердце, которое никто не может сделать мертвым, кроме нас самих; если мы его закроем, окаменим — да, оно будет лежать камнем у нас в груди. Но если мы его откроем, если в течение всей своей жизни с готовностью будем принимать всякую радость и каждое страдание, каждую скорбь, каждую боль, только не заглохло бы наше сердце, только бы оно не окаменело; если мы не будем бояться пережить боль и страдание до конца, если ни в какое мгновение мы не закричим: «Нет! Довольно!»… а скажем: «Господи, да будет воля Твоя…» — тогда наше сердце будет вспахано, станет глубоким, бездонным и чутким; и став чутким, оно станет любить безоговорочно.

И тогда, по мере того как эта чуткость сердца будет расти, будет расти в нас и изумление перед Богом и жизнью и благодарность за все без остатка. Книга Откровения говорит нам о том, что в конце времен мученики встанут из гробов и воскликнут в один голос: Господи, Ты был прав во всех путях Твоих!.. Не напрасно лилась наша кровь, не напрасно терзалось наше сердце, не напрасно рвали нашу плоть, не напрасно мы вошли во тьму; в сердце этой тьмы — свет Христов; Ты был прав, Господи; за все благодарим!..

Вот этого никто не может отнять ни у кого; и когда Серафим Саровский говорит: важно, что в начале и что в конце жизни, — мне думается, он об этом говорит. Ребенок в начале его невинности, нетронутости — как ясная заря, как ранняя весна. А затем годы, порой тяжелые годы испытания, когда предается пробе вся жизнь, все, что внутри человека. И в конце, если человек сумел жить не напрасно, не безумно, он остается только с тем, с чем он родился: со своей беспомощностью, своей доверчивостью, своей любовью, своей благодарностью. Таковых Царство Небесное — тех, кто стал, как дети. Но этому надо учиться изо дня в день, само это не случается.

Когда человек прожил безумно, бессмысленно, когда он закрывал свое сердце, отталкивал своего ближнего, не подпускал к себе Бога, когда он замуровал себя в защищенность — стены не падут сами собой, сердце не растает без подвига и без предельного сокрушающего страдания; благодарность не родиться из горького нутра. Надо в течение всей своей жизни учится тому, что Христос хотел этим сказать, что на опыте испытал и словом выразил Серафим Саровский: итог жизни — благодарность. Единственное конечное содержание жизни — любовь; все остальное пройдет. И не только в том смысле, который всем ясен: тело ветшает, силы уходят, ум слабеет, чувства притупляются, способности гаснут… А в том, что если у нас нет любви, то у нас нет ни понимания людей, ни понимания Бога, ни понимания жизни. Объективное, холодное понимание ума — не понимание: жизнь, поступки, людей, их строй можно разложить умом на составные части, но понять нельзя…

Есть какое-то страшное, жуткое понимание у ненависти, страшная зрячесть у ненавидящего; но эта зрячесть не показывает тому, кто всматривается в другого, в Бога, в события злым взором ненависти, ни путей Божиих, ни образа Божия в человеке. Ненависть показывает карикатуру, изуродованность; она — ложь и клевета. Только любовь позволяет видеть — бесстрастно, прозрачно, видеть, приобщаясь через любовь к тайне того, что Бог нам показывает. В конечном итоге на земле путь — вера, надежда, на земле содержание жизни — постепенное рождение, возрождение потускневшей, поколебавшейся любви, и последнее ее содержание — любовь. И на пути все время, всё время — благодарение: благодарение за крест — и за избавление; благодарение и за оставленность — и за поддержку; благодарение за жизнь — и за смерть; за скорбь — и за радость. Не тусклое, скучное приятие горького и ликующее, радостное приятие светлого, нет! А вдумчивое, благоговейное благодарение: Дивен еси, Господи, во всех путях Твоих… Да, Твои пути — не мои пути, но дивны Твои пути, Господи… Да, они — тьма, они — тайна; но они — пути жизни.

Этому учатся через то, что отцы Церкви называли страхом Божиим: это не боязнь перед Богом, не испуганность, а трепетное стояние пред Тем, Кто так велик, так свят, так непостижим, что, в конечном итоге, единственный к Нему подход — это трепетное доверие; единственное отношение, которое с Ним можно создать — это ликующая, трепетная, застенчивая радость о том, что на Него можно положиться — и все будет. Я могу не только верить и довериться, — я могу это сделать с радостью, пусть робкой, которую мы называем надеждой; и когда опыт нам показал, что можно, на самом деле можно довериться Богу, на самом деле можно в самой сердцевине тьмы робкой радостью ожидать света, тогда рождается ласковая любовь и благодарность.

Страх Божий — это то чувство, которое мы находим в святых, трепет перед Его величием, перед Его святыней, перед Его красотой, трепет перед Его любовью: как возможно, что Бог меня может любить!? Господи, какое это чудо! как может Он меня любить! И если Он меня любит — ни за что, по любви, что я могу сделать, чтобы выразить свою благодарность за это, свое умиление перед этим? Что воздам Господеви о всех яже воздаде ми?.. Что я могу сделать, чем Ему выразить свои чувства о том, что Он сделал для меня?.. Чашу спасения прииму, имя Господне призову; хвалу воздам Ему во дворех Его, — говорит псалом. Сверх всех даров приму еще больший и только буду петь свою благодарность и свою любовь.

Страх Божий несовместим с любовью, если о страхе думать как об испуге или о боязни; но тот страх, который святые называют сыновним: как бы не огорчить, как бы не обмануть, как бы не разочаровать любимого — рождается от нарастающего опыта, от нарастающего знания Живого Бога — и людей, потому что это неотрывно связано: нельзя любить Бога и ненавидеть людей… Так возлюбил Бог мир, что Сына Своего Единородного дал для спасения каждого.

Подумайте над этим, а потом соберемся на общую исповедь, помолимся вместе. Мы грешим каждый врозь, как бы одиноко; но мы грешим друг против друга, а не только перед Богом. И все вместе мы грешим тем, что не являемся в этом мире истинным телом Христовым, и люди, взглянув на наше общество, не видят в нас Божественной любви, не находят среди нас спасения. Поэтому мы должны каяться и врозь, и вместе. Но сначала помолчим, не будем друг другу мешать готовиться к исповеди. И будем радоваться, что Господь нас собрал. Потому что действительно Бог нас собрал Своей любовью, дал нам хотя бы малый зачаток взаимной любви, взаимного доверия, желания стать Христовыми. Будем это беречь, и пусть милость Божия будет с нами.

Митрополит Сурожский Антоний.