Иван Ильин --- Поющее сердце --- Моя вина

И предал я сердце мое тому,

чтобы исследовать и испытывать мудростию все,

что делается под небом;

это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим,

чтобы они упражнялись в нем.

(Книга Екклесиаста,1:13)

Есть только одно истинное «счастье» на земле - пе­ние человеческого сердца. Если оно поет, то у человека есть почти все; почти, потому что ему остается еще позабо­титься о том, чтобы сердце его не разочаровалось в люби­мом предмете и не замолкло..

И.А.Ильин. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний.

И.А.Ильин

«Поющее сердце. Книга тихих созерцаний»

МОЯ ВИНА

Нет, я еще не научился распознавать и нести свою вину. Мне надо для этого больше мужества и смирения. Но, мо­жет быть, я однажды еще достигну этого.

Как тягостно, подчас мучительно трудно бывает устано­вить и признать свою вину. Душа начинает беспокойно метаться, а потом просто ожесточается и не желает видеть правду. Хочется непременно оправдать себя, отвергнуть свою виновность, свалить вину на другого или на других, а главное, — доказать не только другим людям, но и себе самому, да, именно самому себе, что «я тут ни при чем» и что я нисколько не виноват в этом. Виноваты все окру­жающие, в конечном счете — весь мир, но только не я: враги и друзья, природа и человек, родители и воспитате­ли, несчастное стечение обстоятельств и тяжелые условия, «среда» и «влияние», небо и ад, но не я! И это можно доказать, и это необходимо удостоверить, потому что в этом «не может быть никакого сомнения»...

Ах, эта предательская «потребность» в самооправда­нии... Она-то и выдает меня с головой... Эта погоня за до­казательствами... Зачем они мне, если я твердо и оконча­тельно уверен, что я «тут ни при чем»? Кто же требует от меня доказательств? Кто заподозревает меня, если не я сам? Но это свидетельствует лишь о том, что в глубине души я все-таки считаю себя виноватым; что есть некий тихий голос, который тайно твердит мне об этом и не остав­ляет меня в покое...

И вдруг, под влиянием этих неожиданных соображе­ний, мое бегство от собственной вины прекращается... Ко­нец малодушной тревоге. Я готов примириться с мыслью о своей виновности, исследовать, в чем именно я виноват, и признать свою вину. Ведь эта трусость многих уже запутала в тяжелые внутренние противоречия, в раздор с самим собою, в раздвоение личности, а иных доводила и до галлюцинаций. Но я готов... Пусть говорит мой обви­нитель.

Да, нужно мужество, чтобы спокойно исследовать свою вину и не искать спасения от нее в бегстве. И еще нужно смирение. Если человек не переоценивает своих сил и своих качеств, если он не кажется сам себе «умнейшей» и «доб­рейшей» личностью, то он будет всегда готов предполо­жить свою вину. Зачем рассматривать все свои поступки с их наилучшей, наиблагороднейшей стороны? Что за наив­ность... Откуда эта потребность изображать себя — перед собой и перед другими — всепредвидящим и неошибаю­щимся праведником? Зачем идеализировать свои побуж­дения и успокаиваться только тогда, когда небывалый образ «чистоты» и «величия» воссияет под моим именем? Кто из нас свободен от небезупречных желаний и побужде­ний? Кто из нас прав от рождения и свят от утробы ма­тери?..

Нет, мне надо еще научиться тому, что есть вина, и как ее распознавать и нести в жизни. Как же научиться этому?

Прежде всего надо удостовериться в том, что все люди, без исключения, пока они живут на земле, соучаствуют во всеобщей мировой вине; желанием и нежеланием, но также и безволием, и трусливым уклонением от волевого реше­ния; деланием и неделанием, но также и полуделанием или пилатовским «умовением рук»; чувствами и мыслями, но также и деревянным бесчувствием и тупым безмыслием. Мы соучаствуем в вине всего мира — непосредственно, и через посредство других, обиженных или зараженных нами, и через посредство третьих, неизвестных нам, но воспринявших наше дурное влияние. Ибо все человечество живет как бы в едином сплошном духовном эфире, который всех нас включает в себя и связует нас друг с другом. Мы как бы вдыхаем и выдыхаем этот общий духовный воздух бытия; и посылаем в него свои «волны» или «лучи», даже и тогда, когда не думаем об этом и не хотим этого, и вос­принимаем из него чужие лучи, даже и тогда, когда ничего не знаем об этом. Каждая лукавая мысль, каждое ненави­стное чувство, каждое злое желание — незримо отравляют этот духовный воздух мира и передаются через него даль­ше и дальше. И каждая искра чистой любви, каждое бла­гое движение воли, каждая одинокая и бессловесная мо­литва, каждый сердечный и совестный помысл — излуча­ется в эту общую жизненную среду и несет с собою свет, теплоту и очищение. Бессознательно и полусознательно чи­таем мы друг у друга в глазах и в чертах лица, слышим звук и вибрацию голоса, видим в жестах, в походке и в по­черке многое сокровенное, несовершённое, несказанное и, восприняв, берем с собою и передаем другим. Кащей бес­смертный недаром обдумывает свои коварные замыслы. Баба Яга не напрасно развозит в ступе свою злобу. Сатанисты не бесцельно и не бесследно предаются своим медитациям. Но и одинокая молитва Симеона Столпни­ка светит миру благодатно и действенно. А неведомые праведники, коими держатся города и царства", образуют истинную, реальную основу человеческой жизни.

Вот почему на свете нет «виновных» и «невинных» лю­дей. Есть лишь такие, которые знают о своей виновности и умеют нести свою и общемировую вину, и такие, которые в слепоте своей не знают об этом и стараются вообразить себе и изобразить другим свою мнимую невинность.

Первые имеют достаточно мужества и смирения, чтобы не закрывать себе глаза на свою вину. Они знают истинное положение в мире, знают об общей связанности всех лю­дей и стараются очищать и обезвреживать посылаемые ими духовные лучи. Они стараются не отравлять, не зара­жать духовный воздух мира, наоборот — давать ему свет и тепло. Они помнят о своей виновности и ищут верного познания ее, чтобы гасить ее дурное воздействие и не уве­личивать ее тяжесть. Они думают о ней спокойно и дос­тойно, не впадая в аффектацию преувеличения и не погря­зая в мелочах. Их самопознание служит миру и всегда го­тово служить ему. Это — носители мировой вины, очи­щающие мир и укрепляющие его духовную ткань.

А другие — вечные беглецы, безнадежно «спасающие­ся» от своей вины: ибо вина несется за ними, наподобие древней Эриннии. Они воображают, что отвечают лишь за то, что они обдуманно и намеренно осуществили во вне­шней жизни и не знают ничего о едином мировом эфире и об общей мировой вине, в которой все нити сплелись в не­расплетаемое единство. Они ищут покоя в своей мнимой невинности, которая им, как и всем остальным людям, раз навсегда недоступна. Как умно и последовательно они размышляют, как изумительна их сила суждения, когда они обличают своих ближних, показывают их ошибки, об­виняют их, пригвождают их к позорному столбу... И все потому, что им чудится, будто они тем самым оправдывают себя. Но как только дело коснется их самих, так они тотчас становятся близоруки, подслеповаты, наивны и глупы. И если бы они знали, как они вредят этим себе и миру... Они стремятся доказать себе, что они сами «очень хороши» и «совершенно невиновны», что, следовательно, им не в чем меняться и не надо совершенствоваться. Но именно вслед­ствие этого лучи, посылаемые ими в мир, остаются без контроля и очищения, и мировой воздух, уже отравлен­ный и больной, впитывает в себя снова и снова источаемые ими яды пошлости, ненависти и злобы...

Если я увидел и понял все это, то я стою на верном пу­ти. Каждый из нас должен прежде всего подмести и убрать свое собственное жилище. С этого начинаю и я.

Итак, я не ищу спасения в бегстве. Я принимаю свою вину и несу ее отныне — спокойно, честно и мужественно. Наверное, будут и тяжелые, болезненные часы; но эта боль — очистительная и полезная. Я буду искать и нахо­дить свою вину не только в том, что я совершил внешне, в словах и поступках, но и дальше, глубже, интимнее, в мо­их с виду не выразившихся, а, может быть, и неизречен­ных состояниях души, там, где начинается мое полнейшее одиночество и куда не проникает мое самопознание. Вез­де — где у меня недостает любви и прощения; везде — где я забываю о едином «пространстве» и общем «эфире» духа; везде — где я перестаю служить Богу и делать Его Дело или где я, во всяком случае, нецелен в этом служении.

Если я однажды понял мою вину, то мое сожаление о ней должно стать истинным страданием, вплоть до раская­ния и до готовности искупить ее; и главное, — вплоть до решения впредь стать иным и поступать иначе. Так выра­стает во мне настоящее чувство ответственности; которое будет отныне стоять как бы на страже каждого нового поступка.

Исследуя мою личную вину, я нахожу и распутываю сто других различных нитей, сцеплений и отношений к дру­гим людям. Медленно развертывается передо мною ткань общественной жизни; я постепенно привыкаю восприни­мать и созерцать общий эфир духовного бытия, — и вот я начинаю постигать, что я в действительности «посылаю» в этот общий воздух, и что я из него «получаю». Это науча­ет меня верно измерять мою виновность и не падать под ее реальным бременем. Суровая, но драгоценная школа. Каждый шаг становится для меня ступенью, ведущей к укреплению духа и верного характера. Не впадая в замеша­тельство и не отчаиваясь, я вижу всю мою жизнь, как длин­ную цепь виновных состояний и деяний — и почерпаю от­сюда все больше мужества и смирения.

И по мере того, как я достигаю этого, я получаю право исследовать вопрос о чужой вине; не для того, чтобы изоб­личать других и предавать их осуждению — потребность в этом все более исчезает во мне — но для того, чтобы вчувствоваться в их жизненные положения и в их душев­ные состояния так, как если бы я каждый раз оказывался на месте виновного человека и как если бы его вина была моею. Это значительно увеличивает и углубляет мой опыт виновности, и я постепенно научаюсь нести не только свою вину, но и чужую: нести, т. е, преодолевать ее духом и лю­бовью.

Но, по правде говоря, мне еще далеко до этого... Овла­дею ли я когда-нибудь этим искусством, не знаю... Может быть, и нет... Но одно не подлежит для меня никакому сом­нению, а именно, что это — верный путь...