Д.М. Ну что, можно говорить?
о М.П. Ну, на какие вопросы будем отвечать?
Д.М. Я думаю, самые простые. Наверное, первый вопрос такой тривиальный – когда и как Вы впервые познакомились с отцом Модестом? При каких обстоятельствах это было?
о М.П. Мне кажется, в девяносто восьмом году это было. Я был переведен в храм Лисьего Носа, пришел туда дьяконом служить. В этом храме тогда был настоятелем отец Валерий. Он был новым настоятелем, отец Олег только что умер, старый настоятель. И меня прислали к этому новому настоятелю дьяконом, и он меня тут же, как нового человека, сделал помощником председателя приходского совета.
Вот. И меня воспринял приход как такую засланную лошадку темную. Там уже служил отец Модест, который периодически болел. У него были сердечные приступы, он частенько лежал в больнице. Вот. Но я, пообщавшись со всеми священниками, которые в храме были, как-то отца Модеста почувствовал. Что вот настоящий батюшка, который молится, который скорбит, делает свое священническое дело.
И…он в какой-то такой тишине пребывал всегда. Вот по-настоящему его образ жизни, его поведение, они соответствовали имени, которое скромность обозначает.
Вот. Он такой вот и был всегда, скромный. Его было сперва как-то даже не видно и не слышно. Он приходил служить в свою череду, мы с ним служили. Я с ним как дьякон. Ну, ко мне было сперва очень осторожное отношение, настороженное даже. Потому что я думал…. Они, наверное, думали, что новый настоятель очень круто взял быка за рога тогда…
Д.М. Контрольная функция (смеется).
о М.П. Да. И там были такие, отцом Олегом наработанные каналы, с Германией связь… Немцы местным старым жителям, участникам войны и пострадавшим в блокаду, присылали гуманитарную помощь в период перестройки. Тогда это еще было очень существенно и важно для людей, для их просто выживания. И тогда такое неприятное было событие, когда эти деньги были изъяты, какие-то были сделаны на них приобретения. А людям эти деньги были не выданы. И те, кто в этом был осведомлен хорошо, они подвергались гонениям. На них нужно было писать какой-то компромат.
И вот я тогда от этого письма отказался, не стал ничего… Но меня пытались принуждать при помощи поклонов, которые делать нужно было на клиросе перед людьми. Но я стоял вот, была служба, а я в течение всей службы делал пятьсот земных поклонов.
Но…. Поклоны, так поклоны. Послушание выше поста и молитвы. Стоял и делал, и делал эти поклоны.
Вот. Но, ничего, ни письменного, ни устного против людей (смеется), которых я, в общем-то, практически еще не знаю, никаких доносов. Это, вообще для меня было мерзко – я магаданский мальчишка. Вот. У нас доносы как-то не практиковались. А там, вот мне прямо как-бы прямо дали сдиктовать – довожу до Вашего сведения…то-то-то-то.
Ну…. Вот нашла коса на камень. И люди тогда меня признали. Когда увидели, что я нахожусь под гонениями. Что меня “плющат и таращат”.… Вот. Стали мне приносить подкормку какую-то – меня лишали заработной платы. На месяц, на два лишали заработной платы в качестве штрафа за непослушание.
Но я никакие месяцы в жизни так счастливо и изобильно в своей семье не проводил, как месяцы, когда меня лишали заработной платы. (Смеется…) Потому что люди, конечно, погибнуть не дадут. И вот с того времени у меня как-то с отцом Модестом растеплелись отношения, потому что он увидел, в каком я положении. Ну и когда закончились все передряги, когда настоятель сменился, стал настоятелем отец Модест, мы с ним уже рука об руку, в общем, старались быть. Я за него всегда стоял горой, потому что он был частенько в больнице, был болен. Нам присылали одного, второго, третьего командировочного священников. Хороших батюшек там присылали.… Вот. И все было нормально. Справлялись.
Восстанавливали колокольню, отремонтировали всю электропроводку в храме. То есть, я занимался хозяйственными делами, как и положено помощнику старосты. Вот. И батюшка мне рассказывал про то, как он получил свою жену из монастыря. Ему нужно было жениться, для того, чтобы рукополагаться. Что его не приняли в первый год в семинарию, когда он хотел поступить вместе с отцом Василием тогда и с патриархом Алексием в один поток. А он по молодости лет не подходил, ему еще не было восемнадцати.
Д.М. Василий Ермаков?
оМ.П. Да, да. Ему не было восемнадцати, и он оставлен был на другой год поступать и все-таки он одолел этот барьер, поступил в семинарию, проучился там. Показывал мне свои семинарские записи, показывал нотки с гласами, которые тогда он писал. Ведь не было литературы, не было ничего печатного, все приходилось делать руками. Все эти переписанные тропари, стихиры. Все, что нужно было учить наизусть, все семинарские его такие очень аккуратненькие тетрадки он показывал. Рассказывал о том, что в Вышнем Волочке жил, рассказывал о Пресвятой Богородице с ножичком, об иконе. Вот. Показывал книгу, которая об этом написана была.
Потом рассказывал, как ему жену выписали из монастыря матушки-монахини, которые и его, собственно, воспитывали, потому что у него отец был дьяконом. И репрессирован был после войны. И фактически за ним…. И мама была репрессирована как член семьи врагов народа. А врагами народа был сам народ, только церковный. Все, кто проявлял церковность, они были врагами народа.
Вот. Батюшка оказался на воспитании у старых монахинь, которые о его жизни, о его благоустройстве заботились, и по их линии как раз была матушка ему выписана из монастыря. Послушница молодая, скромная, хорошая. Батюшка с ней жил, и он рассказывал, как…. Когда его рукоположили, он начал со страхом с великим служить. И первый раз почувствовал, что он имеет возможность, имеет власть священническую, когда на одной панихиде он писал, то есть говорил, читал эту отпустительную молитву, там, где нужны слова: “И аз, недостойный иерей”. Вот от них, от апостолов богоприимательно пришедшей благодатью “прощаю и разрешаю все твои грехи”. И вот он почувствовал, как некая сила изошла, и человек там во гробе просветлел. Вот это он почувствовал как раз на заупокойной службе.
Вообще так вот трудно сразу за многими событиями и переживаниями, которые были связаны там со службой в Лисьем Носу, вычленить все, что именно отца Модеста касалось, потому что батюшка, действительно, скромный. В большинстве ситуаций его не было ни видно, ни слышно. Но я просто помню, как он даже с церковным доходом поступал. Это было…. Был день такой, когда вынимались все кружки. Он собирал обязательно всю счетную комиссию, и все на виду подсчитывали и записывали все доходы, которые в храме. А сам он свои требы даже и то, что мне там прихожане как-то подавали, было принято складывать в общий котел. Вот так вот клали в общий котел на стол, все вместе подсчитывали, отделяли сразу митрополиту 15%, которые митрополит требовал, от этой всей кучи. А потом… остальное батюшка настаивал, что б делилось пополам. Потому что у меня семья и пятеро детей. А он настоятель, у него дом и сын. Но и у настоятеля бывает необходимость там многих людей поддержать.
Вот. И он тот доход церковный, который не вносился на счет, который был так вот в виде наличных просто денег, он просто так аккуратно раскладывал. Мы с ним забирали эти два конверта, доход в храме был очень скудный. Но настолько это было всегда открыто, настолько это было дружески всегда. Он меня буквально вынуждал, вот как бы, вынуждал взять свою собственную зарплату. Он даже мог (смеется)… но он всегда настаивал на том, чтоб этот доход совместно подсчитывался и складывался в кучу и потом делился бы между ртами, как вот в семье бывает, когда семья имеет общий котел, общий стол, и вот все свои доходы складывают в кучу. И потом смотрят на что вот, необходимые платежи откладывают, потом каждому по потребностям там: этому сапоги купить, этому шубу, этому то, этому то…(смеется). Ну, остальное на питание раскладывается по числу ртов, поскольку у ртов разные котлы.
Вот. Помню, как он очень поддерживал меня в проведении воскресной школы, сам приходил послушать. Давал ценные советы всякие, когда я что-то…. Ну, учил. Учил, как нужно относиться и к таинствам церковным, и ко всему. Все-таки был только так воцерковляющийся человек, хоть и в дьяконском сане. Но, многих вещей я еще не разумел, не понимал. Да, наверное, и сейчас я много чего не понимаю. Но он мне в этом очень способствовал, потому что с детства воспитанный монахами и получивший хорошее еще семинарское образование от людей дореволюционной школы, преподававших сразу после войны. Там были старые преподаватели, получившие образование еще в хороших петербургских духовных школах. Они…. Он мне вот много как-то так открывал таких маленьких и важных вещей, которые касаются покаяния, исповеди, которые касаются причастия. Которые касаются вообще отношений между людьми. Рассказывал о периоде гонений. Рассказывал о том, как сам страдал в детстве от людей неверующих.
Но вот ему это время дало возможность помалкивать. Он научился молчать много, большую часть жизни. И в церкви он и со мной…. Он большую часть времени молчал. Это редко было, когда он приглашал к себе в гости по какому-либо случаю. Мы с ним сидели, пили чаек… Он мне кое-что понемножку рассказывал. Но, это были такие бытовые и незначительные вещи, которые касались наших таких внутренних отношений.
Батюшка очень любил людей и часто просто о них рассказывал. О тех, кто у него прихожане, о тех, кто у него поет. Рассказывал их истории жизни. Для того, чтобы я мог, как новый человек, к ним относиться более внимательно, более уважительно. Ну, в такой жизни батюшка…. Он часто переживал внутри, он никогда не высказывал наружу, и из-за этого у него страдало сердце, конечно. У него была в сильной степени ишемическая болезнь, он часто стонал, когда приходил на службу. Идет, вот я слышу, в храм входит. Такие старческие шаги и стоны: ох, ох, ох. Значит, что у него сердце болит. И он жаловался – говорит, что как будто сверху в грудину вот так под ребра вставляют стамеску. Такое ощущение – больно, больно, больно. Сердце болит, болит, болит.
Но, как говорится, скрипучее дерево долго стоит. Батюшка долго еще.… После этого долгие годы, десять лет фактически после этого, после этих событий, двенадцать лет прожил.… Да, десять лет вот после того, как я там служил, он прожил еще, продолжая ходить в храм, молиться, исповедовать людей…. Вот.
А к нему присылали на подмену, когда он очень сильно болел, разных священников. И был такой момент, когда священники захотели занять его место. Вот. Они устраивали ему преднамеренные сцены с дележкой канона. Это была проблема. Канон был в руках у женщин церковных. Они обычно сами все, что приносилось в храм на панихиду, раскладывали по корзинам. Потом они это дело взвалили на дьякона, то есть, на меня. И я раскладывал по корзинам тем, кто участвует в богослужении, продукты примерно равномерно. Чтобы каждому количество хлеба, растительного масла, консервов, сахара – всех таких обычных продуктов, конфеток доставалось примерно одинакового качества примерно поровну. У нас так с отцом Модестом было заведено, вот такая уравниловка некая.
Вот. Каждый получал свою корзинку. Было, в общем, все как-то необидно. Но священники, видимо, привыкли к другой пропорции дележа и к тому, что у них первая рука всегда в корзине. Чтобы забрать там себе то, что им нравится, а потом остальным всем оставить или не оставить. Если остается, то оставить. Если не остается, то не оставить…
В общем, были большие скандалы, которые они устраивали отцу Модесту. Вот он только вышел из больницы после инфаркта – и ему одна истерика за другой. Буквально через неделю он опять оказывается в больнице с приступом. Так вот смотришь, как причины и следствия и видишь, что священство, оказывается, – это еще не гарантия порядочности бывает. Вот. Я не называю имен. Но…. Такие покушения на убийство фактически, они … не остались без реакции со стороны моей и у нас казначей Нина Алексеевна. Вот. Мы, конечно, благочинному составили рапорт. Что вот человека буквально пытаются сжить со свету, вот. Ну, конечно, какие-то были приняты меры. Но эти люди, оказывается, тоже свое писали. Тоже свое писали в епархию. Причем, там, видимо, был заказ – подковырнуть.
И у нас с батюшкой очень теплые душевные были отношения, и он хотел вместе со мной служить в этом храме. Написал мне рекомендацию, чтобы быть у него вторым священником еще тогда. Вот. Ну, видимо, тут со стороны вот этих нашкодивших людей артподготовка была проведена своя в епархии. И, когда мы с батюшкой явились на прием к митрополиту, то батюшке, уже семидесятилетнему, было в вину поставлено, что у него округлость живота, что он “зажрался”, то есть, на церковных харчах. И что делиться надо, надо в епархию отдавать. Хотя, в общем, все, что положено, отдавалось…
А мне, вместо рукоположения к нему вторым священником, было указано на то, что…. Во что же я впал ?... В высокоумие впал тогда…. В высокоумие почему-то. Ну ладно, наверное, в высокоумие. Я не могу ничего сказать тут. Со стороны ж видней, наверное. Вот. Я был отправлен как братец кролик в терновый куст….братцем лисом был отправлен…(смеется)… Так я был отправлен на службу в Серафимовский храм на исправление, где успешно “исправлялся” десять лет (смеется)…. Подряд… после этого.…Да.…До две тысячи десятого года фактически с двухтысячного.
Вот. Так недолго, в общем, получается. Два с половиной года я прослужил в Лисьем Носу. И это было очень счастливое время моей жизни. И батюшка Модест эту жизнь мою очень сильно скрашивал своим дружеским общением, своим братским отношением.… Не смотря на то, что он в два раза меня старше, он всегда как-то старался спросить, что и о чем думаю. Всегда старался как-то, если я что-то неправильно думаю, старался меня поправить. Он никогда не навязывался со своими советами. Только когда у него хорошенько попросишь, он эти советы выдавал.
Ну, память человеческая, это, конечно, вещь слабая. Может, под гипнозом я бы больше вспомнил (смеется)…. А так…. А так у меня много не получается.
Беседу вел Дмитрий Михайлов
о М.П. Ну, на какие вопросы будем отвечать?
Д.М. Я думаю, самые простые. Наверное, первый вопрос такой тривиальный – когда и как Вы впервые познакомились с отцом Модестом? При каких обстоятельствах это было?
о М.П. Мне кажется, в девяносто восьмом году это было. Я был переведен в храм Лисьего Носа, пришел туда дьяконом служить. В этом храме тогда был настоятелем отец Валерий. Он был новым настоятелем, отец Олег только что умер, старый настоятель. И меня прислали к этому новому настоятелю дьяконом, и он меня тут же, как нового человека, сделал помощником председателя приходского совета.
Вот. И меня воспринял приход как такую засланную лошадку темную. Там уже служил отец Модест, который периодически болел. У него были сердечные приступы, он частенько лежал в больнице. Вот. Но я, пообщавшись со всеми священниками, которые в храме были, как-то отца Модеста почувствовал. Что вот настоящий батюшка, который молится, который скорбит, делает свое священническое дело.
И…он в какой-то такой тишине пребывал всегда. Вот по-настоящему его образ жизни, его поведение, они соответствовали имени, которое скромность обозначает.
Вот. Он такой вот и был всегда, скромный. Его было сперва как-то даже не видно и не слышно. Он приходил служить в свою череду, мы с ним служили. Я с ним как дьякон. Ну, ко мне было сперва очень осторожное отношение, настороженное даже. Потому что я думал…. Они, наверное, думали, что новый настоятель очень круто взял быка за рога тогда…
Д.М. Контрольная функция (смеется).
о М.П. Да. И там были такие, отцом Олегом наработанные каналы, с Германией связь… Немцы местным старым жителям, участникам войны и пострадавшим в блокаду, присылали гуманитарную помощь в период перестройки. Тогда это еще было очень существенно и важно для людей, для их просто выживания. И тогда такое неприятное было событие, когда эти деньги были изъяты, какие-то были сделаны на них приобретения. А людям эти деньги были не выданы. И те, кто в этом был осведомлен хорошо, они подвергались гонениям. На них нужно было писать какой-то компромат.
И вот я тогда от этого письма отказался, не стал ничего… Но меня пытались принуждать при помощи поклонов, которые делать нужно было на клиросе перед людьми. Но я стоял вот, была служба, а я в течение всей службы делал пятьсот земных поклонов.
Но…. Поклоны, так поклоны. Послушание выше поста и молитвы. Стоял и делал, и делал эти поклоны.
Вот. Но, ничего, ни письменного, ни устного против людей (смеется), которых я, в общем-то, практически еще не знаю, никаких доносов. Это, вообще для меня было мерзко – я магаданский мальчишка. Вот. У нас доносы как-то не практиковались. А там, вот мне прямо как-бы прямо дали сдиктовать – довожу до Вашего сведения…то-то-то-то.
Ну…. Вот нашла коса на камень. И люди тогда меня признали. Когда увидели, что я нахожусь под гонениями. Что меня “плющат и таращат”.… Вот. Стали мне приносить подкормку какую-то – меня лишали заработной платы. На месяц, на два лишали заработной платы в качестве штрафа за непослушание.
Но я никакие месяцы в жизни так счастливо и изобильно в своей семье не проводил, как месяцы, когда меня лишали заработной платы. (Смеется…) Потому что люди, конечно, погибнуть не дадут. И вот с того времени у меня как-то с отцом Модестом растеплелись отношения, потому что он увидел, в каком я положении. Ну и когда закончились все передряги, когда настоятель сменился, стал настоятелем отец Модест, мы с ним уже рука об руку, в общем, старались быть. Я за него всегда стоял горой, потому что он был частенько в больнице, был болен. Нам присылали одного, второго, третьего командировочного священников. Хороших батюшек там присылали.… Вот. И все было нормально. Справлялись.
Восстанавливали колокольню, отремонтировали всю электропроводку в храме. То есть, я занимался хозяйственными делами, как и положено помощнику старосты. Вот. И батюшка мне рассказывал про то, как он получил свою жену из монастыря. Ему нужно было жениться, для того, чтобы рукополагаться. Что его не приняли в первый год в семинарию, когда он хотел поступить вместе с отцом Василием тогда и с патриархом Алексием в один поток. А он по молодости лет не подходил, ему еще не было восемнадцати.
Д.М. Василий Ермаков?
оМ.П. Да, да. Ему не было восемнадцати, и он оставлен был на другой год поступать и все-таки он одолел этот барьер, поступил в семинарию, проучился там. Показывал мне свои семинарские записи, показывал нотки с гласами, которые тогда он писал. Ведь не было литературы, не было ничего печатного, все приходилось делать руками. Все эти переписанные тропари, стихиры. Все, что нужно было учить наизусть, все семинарские его такие очень аккуратненькие тетрадки он показывал. Рассказывал о том, что в Вышнем Волочке жил, рассказывал о Пресвятой Богородице с ножичком, об иконе. Вот. Показывал книгу, которая об этом написана была.
Потом рассказывал, как ему жену выписали из монастыря матушки-монахини, которые и его, собственно, воспитывали, потому что у него отец был дьяконом. И репрессирован был после войны. И фактически за ним…. И мама была репрессирована как член семьи врагов народа. А врагами народа был сам народ, только церковный. Все, кто проявлял церковность, они были врагами народа.
Вот. Батюшка оказался на воспитании у старых монахинь, которые о его жизни, о его благоустройстве заботились, и по их линии как раз была матушка ему выписана из монастыря. Послушница молодая, скромная, хорошая. Батюшка с ней жил, и он рассказывал, как…. Когда его рукоположили, он начал со страхом с великим служить. И первый раз почувствовал, что он имеет возможность, имеет власть священническую, когда на одной панихиде он писал, то есть говорил, читал эту отпустительную молитву, там, где нужны слова: “И аз, недостойный иерей”. Вот от них, от апостолов богоприимательно пришедшей благодатью “прощаю и разрешаю все твои грехи”. И вот он почувствовал, как некая сила изошла, и человек там во гробе просветлел. Вот это он почувствовал как раз на заупокойной службе.
Вообще так вот трудно сразу за многими событиями и переживаниями, которые были связаны там со службой в Лисьем Носу, вычленить все, что именно отца Модеста касалось, потому что батюшка, действительно, скромный. В большинстве ситуаций его не было ни видно, ни слышно. Но я просто помню, как он даже с церковным доходом поступал. Это было…. Был день такой, когда вынимались все кружки. Он собирал обязательно всю счетную комиссию, и все на виду подсчитывали и записывали все доходы, которые в храме. А сам он свои требы даже и то, что мне там прихожане как-то подавали, было принято складывать в общий котел. Вот так вот клали в общий котел на стол, все вместе подсчитывали, отделяли сразу митрополиту 15%, которые митрополит требовал, от этой всей кучи. А потом… остальное батюшка настаивал, что б делилось пополам. Потому что у меня семья и пятеро детей. А он настоятель, у него дом и сын. Но и у настоятеля бывает необходимость там многих людей поддержать.
Вот. И он тот доход церковный, который не вносился на счет, который был так вот в виде наличных просто денег, он просто так аккуратно раскладывал. Мы с ним забирали эти два конверта, доход в храме был очень скудный. Но настолько это было всегда открыто, настолько это было дружески всегда. Он меня буквально вынуждал, вот как бы, вынуждал взять свою собственную зарплату. Он даже мог (смеется)… но он всегда настаивал на том, чтоб этот доход совместно подсчитывался и складывался в кучу и потом делился бы между ртами, как вот в семье бывает, когда семья имеет общий котел, общий стол, и вот все свои доходы складывают в кучу. И потом смотрят на что вот, необходимые платежи откладывают, потом каждому по потребностям там: этому сапоги купить, этому шубу, этому то, этому то…(смеется). Ну, остальное на питание раскладывается по числу ртов, поскольку у ртов разные котлы.
Вот. Помню, как он очень поддерживал меня в проведении воскресной школы, сам приходил послушать. Давал ценные советы всякие, когда я что-то…. Ну, учил. Учил, как нужно относиться и к таинствам церковным, и ко всему. Все-таки был только так воцерковляющийся человек, хоть и в дьяконском сане. Но, многих вещей я еще не разумел, не понимал. Да, наверное, и сейчас я много чего не понимаю. Но он мне в этом очень способствовал, потому что с детства воспитанный монахами и получивший хорошее еще семинарское образование от людей дореволюционной школы, преподававших сразу после войны. Там были старые преподаватели, получившие образование еще в хороших петербургских духовных школах. Они…. Он мне вот много как-то так открывал таких маленьких и важных вещей, которые касаются покаяния, исповеди, которые касаются причастия. Которые касаются вообще отношений между людьми. Рассказывал о периоде гонений. Рассказывал о том, как сам страдал в детстве от людей неверующих.
Но вот ему это время дало возможность помалкивать. Он научился молчать много, большую часть жизни. И в церкви он и со мной…. Он большую часть времени молчал. Это редко было, когда он приглашал к себе в гости по какому-либо случаю. Мы с ним сидели, пили чаек… Он мне кое-что понемножку рассказывал. Но, это были такие бытовые и незначительные вещи, которые касались наших таких внутренних отношений.
Батюшка очень любил людей и часто просто о них рассказывал. О тех, кто у него прихожане, о тех, кто у него поет. Рассказывал их истории жизни. Для того, чтобы я мог, как новый человек, к ним относиться более внимательно, более уважительно. Ну, в такой жизни батюшка…. Он часто переживал внутри, он никогда не высказывал наружу, и из-за этого у него страдало сердце, конечно. У него была в сильной степени ишемическая болезнь, он часто стонал, когда приходил на службу. Идет, вот я слышу, в храм входит. Такие старческие шаги и стоны: ох, ох, ох. Значит, что у него сердце болит. И он жаловался – говорит, что как будто сверху в грудину вот так под ребра вставляют стамеску. Такое ощущение – больно, больно, больно. Сердце болит, болит, болит.
Но, как говорится, скрипучее дерево долго стоит. Батюшка долго еще.… После этого долгие годы, десять лет фактически после этого, после этих событий, двенадцать лет прожил.… Да, десять лет вот после того, как я там служил, он прожил еще, продолжая ходить в храм, молиться, исповедовать людей…. Вот.
А к нему присылали на подмену, когда он очень сильно болел, разных священников. И был такой момент, когда священники захотели занять его место. Вот. Они устраивали ему преднамеренные сцены с дележкой канона. Это была проблема. Канон был в руках у женщин церковных. Они обычно сами все, что приносилось в храм на панихиду, раскладывали по корзинам. Потом они это дело взвалили на дьякона, то есть, на меня. И я раскладывал по корзинам тем, кто участвует в богослужении, продукты примерно равномерно. Чтобы каждому количество хлеба, растительного масла, консервов, сахара – всех таких обычных продуктов, конфеток доставалось примерно одинакового качества примерно поровну. У нас так с отцом Модестом было заведено, вот такая уравниловка некая.
Вот. Каждый получал свою корзинку. Было, в общем, все как-то необидно. Но священники, видимо, привыкли к другой пропорции дележа и к тому, что у них первая рука всегда в корзине. Чтобы забрать там себе то, что им нравится, а потом остальным всем оставить или не оставить. Если остается, то оставить. Если не остается, то не оставить…
В общем, были большие скандалы, которые они устраивали отцу Модесту. Вот он только вышел из больницы после инфаркта – и ему одна истерика за другой. Буквально через неделю он опять оказывается в больнице с приступом. Так вот смотришь, как причины и следствия и видишь, что священство, оказывается, – это еще не гарантия порядочности бывает. Вот. Я не называю имен. Но…. Такие покушения на убийство фактически, они … не остались без реакции со стороны моей и у нас казначей Нина Алексеевна. Вот. Мы, конечно, благочинному составили рапорт. Что вот человека буквально пытаются сжить со свету, вот. Ну, конечно, какие-то были приняты меры. Но эти люди, оказывается, тоже свое писали. Тоже свое писали в епархию. Причем, там, видимо, был заказ – подковырнуть.
И у нас с батюшкой очень теплые душевные были отношения, и он хотел вместе со мной служить в этом храме. Написал мне рекомендацию, чтобы быть у него вторым священником еще тогда. Вот. Ну, видимо, тут со стороны вот этих нашкодивших людей артподготовка была проведена своя в епархии. И, когда мы с батюшкой явились на прием к митрополиту, то батюшке, уже семидесятилетнему, было в вину поставлено, что у него округлость живота, что он “зажрался”, то есть, на церковных харчах. И что делиться надо, надо в епархию отдавать. Хотя, в общем, все, что положено, отдавалось…
А мне, вместо рукоположения к нему вторым священником, было указано на то, что…. Во что же я впал ?... В высокоумие впал тогда…. В высокоумие почему-то. Ну ладно, наверное, в высокоумие. Я не могу ничего сказать тут. Со стороны ж видней, наверное. Вот. Я был отправлен как братец кролик в терновый куст….братцем лисом был отправлен…(смеется)… Так я был отправлен на службу в Серафимовский храм на исправление, где успешно “исправлялся” десять лет (смеется)…. Подряд… после этого.…Да.…До две тысячи десятого года фактически с двухтысячного.
Вот. Так недолго, в общем, получается. Два с половиной года я прослужил в Лисьем Носу. И это было очень счастливое время моей жизни. И батюшка Модест эту жизнь мою очень сильно скрашивал своим дружеским общением, своим братским отношением.… Не смотря на то, что он в два раза меня старше, он всегда как-то старался спросить, что и о чем думаю. Всегда старался как-то, если я что-то неправильно думаю, старался меня поправить. Он никогда не навязывался со своими советами. Только когда у него хорошенько попросишь, он эти советы выдавал.
Ну, память человеческая, это, конечно, вещь слабая. Может, под гипнозом я бы больше вспомнил (смеется)…. А так…. А так у меня много не получается.
Беседу вел Дмитрий Михайлов
Комментариев нет:
Отправить комментарий