МЫСЛИ на темы фильма ПОКАЯНИЕ (1984 г., к/ф Тенгиза Абуладзе)
Размышления о родовом грехе, взаимоотношениях с предками и личном выборе в условиях, сформированных твоим и родительским прошлым - мАС, оАС и Т.Абуладзе
На дне преисподней
Размышления о родовом грехе, взаимоотношениях с предками и личном выборе в условиях, сформированных твоим и родительским прошлым - мАС, оАС и Т.Абуладзе
На дне преисподней
(Памяти
и )
С каждым днём всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Тёмен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведёт
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца - Русь!
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доканает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Коктебель 12 января 1922
 Вспоминая 1937-йПетр (Мещеринов), игум.Адрес страницы: http://kiev-orthodox.org/site/ 30 июля 1937 года был подписан приказ НКВД N 00447 (два нуля перед номером приказа означают, что он исходил лично от Сталина), положивший начало массовым репрессиям, которые унесли жизни десятков миллионов наших соотечественников. Тридцать седьмой - самый пик кровопролития, эта дата стала знаковой. Как мы осмысляем трагические страницы нашей истории? Какие выводы нами сделаны (и сделаны ли)? Размышления об этом предлагаются вниманию читателя. В июне этого года в Москве прошла всероссийская конференция "Актуальные вопросы преподавания новейшей истории и обществознания в общеобразовательных учреждениях". 21 июня состоялась встреча ее участников с Президентом России В.В. Путиным. На этой встрече Президент, в частности, сказал: "Давайте вспомним события, начиная с 1937 года, давайте не будем об этом забывать. Но и в других странах было не менее, пострашнее еще было. Во всяком случае, мы не применяли ядерного оружия в отношении гражданского населения. Мы не поливали химикатами тысячи километров и не сбрасывали на маленькую страну в семь раз больше бомб, чем за всю Великую Отечественную войну, как это было во Вьетнаме, допустим. У нас не было других черных страниц, таких как нацизм, например. Да мало ли чего было в истории каждого государства и каждого народа! И нельзя позволить, чтобы нам навязывали чувство вины, - о себе пускай подумают!" Г-н Путин пользуется чрезвычайным доверием и поддержкой большинства населения нашей страны. Столь высокий рейтинг основывается, в числе прочего, и на том, что Президент, будучи талантливым политиком, умеет ясно и концентрированно выразить мнение, которое разделяется народом. Приведенные слова В.В. Путина - не исключение: такого же взгляда придерживаются очень многие жители России. Рассмотрим поэтому вышеприведенную цитату, абстрагируясь от личности и должности ее автора и относясь к ней именно как к популярной общественной идее. К сожалению, первое, что бросается в глаза, - это почти подростковая безответственность. "Конечно, не будем забывать; но у других-то еще хуже! В сравнении с другими мы прямо ангелы, и нечего нам навязывать чувство вины!" В качестве иллюстрации тезиса, что "другие хуже", перечислены злодеяния этих самых "других". Но все названные злодеяния - это военные преступления. Безусловно, они ужасны. Но еще ужаснее массовое истребление своего народа, которое было вовсе не у "других", а у нас в стране. Всякое нормальное, непредвзятое нравственное чувство не может не рассудить, что убийства и издевательства над собственными детьми и родителями гораздо преступнее, чем жестокость, бесчеловечность и превышение меры насилия на войне. Массовый, искусственно вызванный голод в 20-х и 30-х годах. Уничтожение русского крестьянства. Непрестанные репрессии. ГУЛАГ. Депортация народов. Тоцкий полигон, на котором, под командованием маршала Жукова, испытывалось действие ядерного оружия над ничего не подозревающими регулярными воинскими частями… И многое, многое другое, по сравнению с чем, пожалуй, побледнеет и Вьетнам. В ХХ веке только Пол Пот в Кампучии так же целенаправленно и интенсивно уничтожал свой народ. Действительно, "давайте не будем об этом забывать". Да, у нас не было нацизма. Нацизм - бесчеловечный и преступный режим, человеконенавистническая идеология. Но у нас был большевизм - режим не менее бесчеловечный и преступный, который, вдобавок, сформировал такой народный менталитет, от которого нам еще многие десятилетия предстоит избавляться. Впрочем, общая методологическая постановка вопроса здесь неверна: ведь речь идет об отечественной истории. Конечно, она должна рассматриваться в контексте общемировой. Но было бы странно, если бы, скажем, учебник истории России подробно описывал детали той же войны во Вьетнаме и очень кратко, обтекаемыми словами, на полстраничке упомянул бы о ГУЛАГе, с обязательным примечанием, что на фоне зверств американской военщины наши лагеря были очень гуманны и исторически необходимы. Далее. Президент Путин - православный человек. Общество наше тоже православное - во всяком случае, мы всячески убеждаем себя в этом. Президент, как я уже сказал, блестяще чувствует и выражает народное мнение. Посмотрим на нашем примере, какое в оценке разбираемых исторических событий у нас получается "общественное православие". Увы, весьма своеобразное: оно совершенно лишено покаяния. По сути, вместо него выступает самооправдание и перекладывание вины на других, которые мало того, что хуже нас, так еще и навязывают нам что-то! Пусть о себе подумают! Но подумаем и мы о себе. Что такое "покаяние" в данном контексте? Конечно, это вовсе не истерическое "винение" себя в том, чего я не совершал, наподобие того, как некоторые "ревнители" призывают сегодняшних людей каяться в личном грехе убийства Царской семьи. Согласитесь, нелепой будет ситуация, когда человек на исповеди будет приносить покаяние за массовое истребление своих соотечественников в то время, когда его и на свете-то еще не было. Общественное покаяние отличается от личного, от церковного Таинства, оно начинается с того, чтобы, как неоднократно говорил Святейший Патриарх Алексий, назвать вещи своими именами: грех - грехом, убийство - убийством, мерзость - мерзостью. Такого покаяния не может быть без осмысления народом общественной вины. Этому осмыслению не нужно быть, конечно, "комплексом" вины, но трезвым и правдивым взглядом на свою историю. Общество должно ясно осознать, что период с 1917-го, если уж не по 1980-е, то во всяком случае по 1953 год, нравственно преступен для всего народа (верующие люди употребят слово "греховен"); что никакие победы и достижения не оправдывают братоубийства; что возглавители народа в то время - величайшие преступники в истории; что восхваление их и их дел должно являться не только нравственно, но и уголовно наказуемым деянием. Учебникам истории надлежит описывать события именно с такой точки зрения; политики, не только славословящие советское время, но даже и просто согласные с тем, что к нему могут быть применимы слова "нравственная норма", не должны быть политиками. Все памятники палачам должны быть демонтированы; города, поселки, улицы, станции метро и прочие места, носящие их имена, переименованы. Необходима соответствующая воспитательная работа, начинающаяся со школы, подобная той, какая была в постнацистской Германии. Только когда в каждой российской семье будут с такой же степенью достоверности, как то, что трава - зеленая, а небо - синее, знать, что Сталин - людоед, у общества появится шанс не бояться своей истории, не переиначивать ее, не лгать себе, но нравственно оздоровиться и двигаться вперед… Но - всем, я думаю, очевидно, что это утопия. По данным социологических опросов, до 40% населения считают роль Сталина в нашей истории положительной. Стало быть, на вынесенный в начало вопрос - какие выводы сделаны обществом по отношению к событиям 1937 года - ответ неутешительный. Общественное сознание все более и более склонно осмыслять эти события с антиэтической точки зрения, умалять их масштаб, оправдывать их какими-то "экономическими необходимостями" и "политическими целесообразностями". И даже такая ужасная народная трагедия дает повод к нашему излюбленному занятию - поиску "врагов", которые, оказывается, и навязывают нам размышления о нашей истории не в парадно-барабанном стиле, а с совершенно чуждым и ненужным России "чувством вины"… * * * Но меня гораздо более волнуют процессы, происходящие в нашей Церкви. Как сегодняшняя церковная действительность относится к рассматриваемому периоду отечественной истории? У нас принято считать, что, прославив сонм новомучеников, Церковь свое отношение выразила. Дерзну сказать, что такое "заявление позиции" весьма опосредованно и пассивно, и его явно недостаточно. На мой взгляд, прославление новомучеников обязательно надо сопровождать активным пастырским усилием (ныне совершенно отсутствующим), направленным на то, чтобы дать честную нравственную и евангельскую оценку времени, которое убило новомучеников, и, главное, причинам и последствиям этого времени, которые до сих пор не только сказываются на нас, но и во многом определяют многие стороны нашей (в том числе и церковной) жизни. Без этого получается, что новомученики - отдельно, сами по себе, а Церковь (то есть мы) - сами по себе. Без этого известный миссионер может говорит в передаче православного радио: "Со временем облик Сталина все более и более просветляется". Без этого почтенный, ныне уже покойный, протоиерей (получивший, кстати говоря, от советской власти "по полной программе") мог писать: "Я, как православный христианин, низко кланяюсь Сталину"… Многие в нашей Церкви разделяют эти чудовищные взгляды. Кажется, уж православным-то должно быть за них как минимум стыдно перед памятью миллионов безвинно погибших людей… но с нами происходит какая-то аберрация совести. Немало даже и священников (а вслед за ними и их паства) возвеличивают Сталина как национального, а то и церковного "героя", а репрессии чуть ли не оправдывают, говоря: ну да, несколько десятков тысяч уничтожено (про миллионы - это, конечно, враги придумали…) - но так ведь было надо, ничего не поделаешь, иначе бы Россия не выстояла… Я думаю, если провести среди русских православных людей опрос - положительно ли они относятся к Сталину и его делам, то он покажет результаты и повыше тех 40%, которые насчитали социологи в российском обществе. Прямым следствием этого является и то, что новомученики (пожалуй, за исключением Царской семьи, но это отдельный разговор) мало почитаются церковным народом. Разовые акции здесь не в счет. Для примера - сравните отношение в православной среде к Дивеевской канавке и Бутовскому полигону: канавка преимуществует в почитании, она значимее, важнее. Сравните количество заказываемых в любом храме молебнов блаженной Матроне Московской и, скажем, свв. патриарху Тихону, митрополиту Петру Крутицкому или Кириллу Казанскому. Недавно на весьма представительном круглом столе в "Литературной газете" одним высокопоставленным церковным лицом было заявлено, что новомученики первого времени советской власти пострадали не за Христа, а потому что они были монархистами. Из этого "парадоксалистского" (как назвал его сам докладчик) тезиса с необходимостью вывелись еще два: что отсутствие уважения к личности в нашем менталитете - это правильно и хорошо, и что в общественном бытии есть ценности, ради которых можно жертвовать чужой жизнью… И это вовсе не какой-то случайный эпизод. Сегодня в нашей Церкви идет энергичный поиск "ценностей", конструирование "традиций" и создание некой новой "национально-церковной" идеологии. Если эти ценности, традиции и идеология - те самые, о которых сказал уважаемый участник упомянутого круглого стола, то налицо опасная тенденция: на наших глазах рождается мировоззрение, содержанием которого является православие без Евангелия, Церковь без Христа, "традиционные ценности" без этики. * * * Итак, что же такое был 1937 год (и все многолетние репрессии советского времени)? Во-первых, с библейской точки зрения - попущение и вразумление Божие русскому народу, который вместо Евангелия избрал себе (или позволил "элите" избрать за себя) другие жизненные идеалы. А во-вторых - реализация на практике указанной идеологии, что ради неких ценностей можно (а значит и нужно, здесь грань всегда бывает очень тонкой) жертвовать чужими жизнями. Мне возразят: но все дело в том, какие это ценности. Вот именно. Ценности на земле только и исключительно одни - евангельские, а Евангелию совершенно чужда мысль о том, что даже за Самого Христа можно жертвовать чужой жизнью. Сам факт того, что современные православные в массе своей не видят и не чувствуют чудовищного, вопиющего противоречия вышеназванной (и становящейся все более и более популярной) "идеологии ценностей" с евангельским учением Церкви, свидетельствует о том, что истинное церковное осознание 1937 года еще впереди. Церковь постоянно декларирует, что она призвана оказывать нравственное влияние на общество. Такое влияние должно проявляться прежде всего в том, что Церковь дает всему беспристрастную евангельскую оценку, невзирая на то, "наше" оно или "не наше". Если общество все больше склонно оправдывать злодеяния советского периода, то Церковь обязана не просто говорить, но даже уже и кричать: люди, одумайтесь! Нельзя - грех! - оправдывать братоубийственное кровопролитие, в любой форме, ради любых "великих" целей, ценностей и идеалов! Но ведь и сам наш церковный организм сегодня очевидно нуждается в уяснении для себя, что суть Церкви составляет Евангелие Христово, а не преходящее "величие" земного отечества, что нельзя быть христианином и распоряжаться, пусть мысленно, чужими жизнями, что Христос заповедует нам совсем другое… Сегодня самый существенный урок 1937 года для нас, нынешних российских православных христиан, состоит в том, что мы не извлекли из него урока. Вместо того, чтобы быть "солью земли", повести за собою общество в осознании нашей народной трагедии, в подлинном покаянии за нее и обновлении жизни, мы, наоборот, нередко "подстраиваемся" под оправдывающие преступления и позор нашей истории общественные и властные настроения, развивая "идеологию ценностей", в которых нет места Христу, Его правде, состраданию, уважению к людям… Складывается впечатление, что от некоторых современных православных отходит благодать Божия - уж больно мы склонны подменять ее земными выгодами и сиюминутной конъюнктурой… А это значит, что в будущем вовсе не исключен еще один 1937 год. Господь печется о Своей Церкви: но если "соль" Церкви потеряет силу, то она будет больно и горько вразумляема от Бога: Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святого Израилева, - повернулись назад. Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? (Ис. 1, 4-5). Печальная годовщина заставляет нас всерьез задуматься об этом. Напечатано в: Церковный вестник, N15-16, август 2007.
Ни
одна книга, посвященная истории Русской Церкви в XX веке, не обойдется
без упоминаний имени святителя Афанасия (Сахарова), епископа
Ковровского, катакомбного архиерея, воссоединившегося с Московской
Патриархией в 1945 году. Однако здесь мы будем говорить не об
исторических событиях, в которых он участвовал, а о том, как святость
существует в историческом времени. Тем более что речь здесь идет о XX
веке, то есть почти о современности
Автор Журнал "Нескучный Сад" дата: 28 октября 2010
Начало общецерковного почитания новомучеников и исповедников Российских дало нам совершенно уникальный опыт постижения святости. Еще совсем недавно нашу жизнь отделяли от земной жизни святых многие столетия. Эта временная дистанция лишала нас возможности, читая о раннехристианских мучениках, примерять их подвиги на себя. В житийных текстах мы искали моральный урок, наслаждались изысканностью стиля византийских агиографов, вычитывали исторические подробности. Мы не могли лишь одного: представить тот страх и ту боль, которую живой человек чувствовал, оказавшись на арене среди диких зверей. Читать житие как запись очевидца люди разучились давно, не одно столетие назад. Не случайно историки литературы писали о принципиальной абстрактности житий, отказе их авторов от конкретных исторических деталей. В свое время Д. С. Лихачев указывал на то, что авторы житий русских святых, повествуя о вполне конкретных событиях, стремились говорить описательно, не прибегая к современной им политической терминологии. Вместо «посадник» говорится «вельможа некий», «старейшина»; вместо «князь» — «властитель той земли». Из житий изгонялись имена эпизодических персонажей, заменяясь на описательное «муж един», «некая дева» и т. д. В практике Русской Церкви канонизация осуществлялась по прошествии значительного времени. Канонизация новомучеников и исповедников сделала невозможным уход от исторической конкретики. Новопрославленные святые являются для нас почти что современниками. Они ровесники наших бабушек или прабабушек, а значит, их жизнь принадлежит к тому времени, о котором мы знаем не только из книг, но и из рассказов старших. В этих житиях абстрактный «властитель граду» появиться не может. Не может хотя бы потому, что портреты этих властителей висели в школе, где учились наши родители. И дети в красных галстуках, потомками которых являемся мы с вами, вручали этим властителям цветы в годовщины революции. Незамеченная революция Отличие подхода историка от подхода составителя жития, агиографа, общеизвестно. Историк занимается описанием жизни, биографией, а агиограф — агиографией, то есть описанием святости. Небольшая дистанция, отделяющая наше время от времени новомучеников, дает возможность увидеть, чем одно отличается от другого. Сережа Сахаров родился в семье с традиционным провинциальным укладом. Ребенок охотно ходил в храм и очень любил торжественное архиерейское богослужение, а дома играл «в церковь», сооружая из материнского платка что-то вроде архиерейского облачения и изображая службу: кадил, благословлял и т. д. И уже в юности проявилась способность обходить, а быть может, и не замечать соблазнов времени. Очень показательными в этом отношении являются годы его учебы во Владимирской семинарии. О своей семинарской жизни святитель вспоминал очень тепло. Однако семинарский быт тех лет, как его реконструировал бы историк, выглядит отнюдь не идиллично. О Владимирской семинарии сохранились воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), который служил в ней инспектором в 1895-1897 годах. «Я отнимал водку у семинаристов и строго им выговаривал, но без огласки. Когда в епархиальном общежитии сторожа, передвигая столы, обнаружили подделанную снизу полку (оттуда вывалилась охапка запрещенных книг), я дело расследовал в частном порядке. Бывало, вечером обходишь в туфлях дортуары и вдруг слышишь: «Ах, если бы я тебе туза подсунул!» Явно семинаристы потихоньку играют в карты. А я окликну их: «Да, да, хороший ход!» Смятение». В 1903 году, то есть в то время, когда там учился будущий святитель, в семинарии была создана подпольная ячейка Социал-демократической партии, распавшаяся после того, как один из ее организаторов погиб при неосторожном обращении со взрывчаткой. Летом 1905-го здесь проходил подпольный съезд учащихся семинарий. А в декабре того же года владимирские семинаристы объявили забастовку. Характерно, что Сергей Сахаров, на глазах которого происходили эти события, ничего не рассказывал о них. Создается впечатление, что общественная жизнь и политические страсти его особенно не интересовали. Вспоминая о семинарских годах, он чаще всего говорил об архиепископе Владимирском Николае (Налимове), строгом аскете, любителе и знатоке уставного богослужения. Остальное, как оказалось, прошло мимо и особого значения для него не имело. После семинарии была учеба в Московской духовной академии (здесь Сергей Сахаров принял монашеский постриг с именем Афанасий), преподавание, участие в работе Поместного собора, после которого иеромонах Афанасий вернулся во Владимирскую епархию. «А тюрьмы нам нечего бояться…» Архиереем он стал в 1921 году. Перед хиротонией будущего архипастыря вызывали в ГПУ и угрожали репрессиями в случае, если он согласится стать архиереем. Если до революции архиерейский жезл давал значительные социальные преимущества, то в 1920-е годы архиерейство не обещало ничего, кроме преследований и лишений. Первый раз святителя Афанасия арестовали всего через семь месяцев после хиротонии. По его собственным подсчетам, за годы архиерейства на кафедре он провел лишь 2 года, 9 месяцев и 2 дня, а «в узах и горьких работах» (т. е. в тюрьмах и ссылках) — 21 год, 11 месяцев и 12 дней О том, как жили заключенные, мы знаем достаточно много. Читая письма святителя Афанасия из лагерей и воспоминания людей, видевших его там, поражаешься какому-то органическому умению не замечать нечеловеческих бытовых условий, умению оставаться монахом, несмотря ни на что. Вот фрагмент из его письма, написанного в Таганской тюрьме, где он ожидал отправления в ссылку. «А вот я смотрю сейчас на заключенных за дело Христово епископов и пресвитеров, — писал он матери, — слышу о православных пастырях, в других тюрьмах находящихся, какое спокойствие и благодушие у всех. <…> А тюрьмы нам нечего бояться. Здесь лучше, чем на свободе, это я не преувеличивая говорю. Здесь истинная Православная Церковь. Мы здесь как бы взяты в изолятор во время эпидемии. Правда, некоторые стеснения испытываем. Но — а сколько у Вас скорбей. <…> Постоянное ожидание приглашения в гости, куда не хочется. <…> Попробуй тут устоять. А мы от всего этого почти гарантированы. И поэтому, когда я получаю соболезнования моему теперешнему положению, я очень смущаюсь. Тяжело положение тех православных, которые сейчас, оставаясь на свободе, несут знамя Православия. Помоги им, Господи». Его лагерные письма больше напоминают письма человека, отправившегося с паломническими целями в отдаленный монастырь. Вот как он описывает совершаемое на нарах Белбалтлага (1940) рождественское богослужение и мысленное посещение могил близких людей: «Ночью с некоторыми перерывами (засыпал… о горе мне ленивому…) совершил праздничное бдение. После него пошел славить Христа рождшагося и по родным могилкам, и по келиям здравствующих. И там и тут одно и то же пел: тропарь и кондак праздника, потом ектенью сугубую, изменяя только одно прошение, — и отпуст праздничный, после которого поздравлял и живых и усопших, «вси бо Тому живы суть». Как будто повидался со всеми и утешился молитвенным общением. И где только я не был… Начал, конечно, с могилки милой моей мамы, потом и у папы был, и у крестной, а затем пошел путешествовать по святой Руси, и первым делом в Петушки, потом Владимир, Москва, Ковров, Боголюбово, Собинка, Орехово, Сергиев, Романов-Борисоглебск, Ярославль, Рыбинск, Питер, потом по местам ссылки — Кемь, Усть-Сысольск, Туруханск, Енисейск, Красноярск…» И в качестве комментария к этой «рождественской картинке» можно добавить, что это письмо написано 51-летним человеком с больным сердцем, задыхающимся при ходьбе, которому ежедневно приходилось совершать пятикилометровый путь до рабочего места, а сама работа заключалась в разгрузке дров, переносе только что сваленных деревьев, уборке снега и т. д. Никакие предметы, имеющие отношение к церковной жизни, в этом лагере не допускались. Отбирались не только книги, но и, например, полученное в посылке крашеное пасхальное яичко. Несмотря на официальное разрешение находящимся в заключении священнослужителям сохранять длинные волосы, владыка подвергался насильственной стрижке. В некоторых лагерях разрешалось иметь книги. Сохранился рассказ Е. В. Апушкиной о приезде иеромонаха Иеракса (Бочарова) в Мариинские лагеря (1944): «Дверь открылась. Послышался стук костяшек «козла», мат и блатной жаргон. В воздухе стоял сплошной синий табачный дым. Стрелок подтолкнул о. Иеракса и указал ему на какое-то место на нарах. Дверь захлопнулась. Оглушенный, отец Иеракс стоял у порога. Кто-то сказал ему: «Вон туда проходи!» Пойдя по указанному направлению, он остановился при неожиданном зрелище. На нижних нарах, подвернув ноги калачиком, кругом обложенный книгами, сидел владыка Афанасий. Подняв глаза и увидев отца Иеракса, которого давно знал, владыка нисколько не удивился, не поздоровался, а просто сказал: «Читай! Глас такой-то, тропарь такой-то!» — «Да разве здесь можно?» — «Можно, можно! Читай!» И отец Иеракс стал помогать владыке продолжать начатую службу, и вместе с тем с него соскочила вся тревога, все тяжелое, что только что давило душу». «Молитва всех вас спасет…» Последние годы жизни святитель жил на покое в подмосковных Петушках. В реабилитации ему было отказано. В хрущевские времена реабилитировали в первую очередь бывших советских и партийных функционеров, арестованных во время партийных чисток. Служители церкви по-прежнему оставались врагами, в правильности осуждения которых власти не сомневались. В 1958 году прокурор Владимирской области писал, что, поскольку более 30 лет назад епископ Афанасий не скрывал, что у него как «человека верующего и служителя церкви нет и не может быть солидарности с воинственно безбожнической властью в вопросах его религиозного упования и религиозного служения», приговор был вынесен справедливо и оснований для реабилитации нет. Последние годы своей жизни владыке пришлось ограничиться келейным богослужением, в чем, впрочем, были и свои преимущества. И дело было не только в так огорчавшем епископа Афанасия повсеместном сокращении церковных служб. Только в собственной келье можно было, например, молиться перед аналойной иконой, на которой была изображена царская семья и патриарх Тихон, горячим почитателем которых был владыка. Только в пространстве, лишенном посторонних глаз и ушей, можно было каждый год 7 и 8 ноября (советские праздники, посвященные Октябрьской революции) проводить в строгом посте и молитве за Россию. Вынужденная изоляция святителя не была затвором. Он вел огромную переписку, к нему постоянно приезжали люди со своими вопросами и проблемами. Церковный историк М. Е. Губонин, навестивший епископа Афанасия в 1958 году, сравнивал владыку с епископами-изгнанниками времен Вселенских соборов. «Глядя на него, — писал Губонин, — представляешь себе наглядно ту отдаленную эпоху догматических и иконоборческих смут в Византии, когда отправленные в отдаленные ссылки молодые святители и монахи — ревнители чистоты Православия, забытые всеми — через десятилетия, как выходцы с того света, представали пред глазами новых поколений древними старцами, убеленными сединами и с трясущимися руками, но с несокрушимым сильным духом и по-прежнему пылающей пламенной верой в свои незыблемые убеждения, в жертву которым они с такой готовностью принесли всю свою тягостную изгнанническую жизнь». Святитель Афанасий умер 28 октября 1962 года. Его последние слова: «Молитва всех вас спасет». Его похоронили на Введенском кладбище Владимира, примыкавшем к опутанной колючей проволокой ограде Владимирской тюрьмы, в которой ему неоднократно приходилось бывать. Осенью 2000 года, после канонизации, мощи святителя были перенесены в Богородице-Рождественский монастырь, наместником которого он был в 1920 году. В течение долгого времени в помещении этого монастыря располагалось Владимирское ЧК. Крестный ход с мощами шел тем путем, по которому епископа Афанасия из тюрьмы водили на допросы. Право на анахронизм Здесь мы пытаемся говорить о святом, а не об исторической личности. Поэтому мы не пишем ни об участии святителя Афанасия в Поместном соборе 1917-1918 годов, ни о борьбе с обновленцами, ни об отделении от митрополита Сергия (Страгородского), а затем, после Отечественной войны, воссоединении с Московской Патриархией, ни о его многолетней работе над исправлением богослужебных книг. Нас интересует не роль личности в истории, а то, как святость побеждает время, а значит, и историю. Феномен новомучеников начал осознаваться лишь в 60-е годы XX века (в 1981году они были прославлены Русской Зарубежной Церковью, а в 2000-м — Московской Патриархией). А ведь впервые это слово появилось еще в документах Поместного собора 1917-1918 годов, когда ни один политический аналитик не смог бы предположить, каких масштабов достигнут гонения на Церковь. В 1918 году святитель Афанасий вместе с профессором Б. А. Тураевым составил по поручению Поместного собора «Службу всем святым, в земле Российской просиявшим», в которую вошли тропари, посвященные новомученикам: «О новых страстотерпцев! Подвиг противу злобы убо претерпеша, веру Христову яко щит пред учении мира сего держаще, и нам образ терпения и злострадания достойно являюще. О твердости и мужества полка мученик Христовых, за Христа убиенных! Тии бо Церковь Православную украсиша и в стране своей крови своя, яко семя веры даша и купно со всеми святыми достойно да почтутся». Когда писались эти тропари, большевистский разгром Русской Церкви только начинался, и почти никто не верил, что гонения будут идти по нарастающей. Историк, анализирующий тенденции эпохи, сказал бы, что события могли развиваться и по-другому. Но ведь святость — победа над временем, и святой гимнограф мог позволить себе то, что историк назвал бы анахронизмом. 
Статья распечатана с Православие и мир: http://www.pravmir.ru URL статьи: http://www.pravmir.ru/kogda-  ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Черное и белое: памяти жертв политических репрессий
Автор Елена Вербенина дата: 30 октября 2010 @ 0:45 в Страницы истории | Комментарии отключены
30 октября - День памяти жертв политических репрессий
Наверное нет семей, старшее поколение которых не коснулось в свое время лихолетье сталинских репрессий [1].
Когда практически был уничтожен цвет нации. Врагом рисковал быть
каждый из среднестатистических граждан, а карающим перстом был сам,
что ни на есть «отец народов».Как все удивительным образом переплетается в нашей жизни, проходят десятилетия, столетия – и черное может стать белым, или, к примеру, «белые» становились «красными», а потом жутко жалели об этом. Так уж получилось, что мой дедушка, Борисов Михаил Львович, в ранней юности проникся духом революции [2]. Кажется, ничего удивительного: многие страны в то время были объяты революцией. Но в том-то и дело, что больше всех это касалось России, а он родился во Франции, в семье русских эмигрантов [3], покинувших Родину в 1917 году. Одесса великолепный город: Дерибасовская, Большой театр, каждое здание – произведение искусства. Среди них – здание нынешнего Дворца бракосочетаний. Трехэтажный дом с колоннами, украшенных канделябрами в стиле барокко и бесконечным количеством комнат и длинных коридоров. Этот дом спешно покинули родители моего дедушки в 17 году: состоятельные дворяне. Покинули, чтобы вернуться несколько лет спустя, так и не сумев заглушить тоску по Родине [4], в надежде, что их простят, хотя сами не знали за что. На бывшие хоромы не претендовали, «сомнительное прошлое» старательно скрывали, жили в стандартной маленькой квартире, работали как все, растили уже довольно взрослых детей. А дети были детьми своего времени. Двое старших – мой дедушка, Михаил, и его брат Федор, просто-таки просыпались с именем Сталина [5]. Все, что они делали, делали «во имя партии и народа». Учеба в техникуме, работа, все давалось блестяще. На всевозможных собраниях засиживались допоздна, обсуждая внедрение новых механизмов. В общем, все, как в старом кино: громкие лозунги, красивые слова, воодушевленные взгляды, мысли о неминуемом коммунизме. И совсем не знала тогда эта рабочая молодежь, что в селах в это время гибнут от голода, что тюрьмы ломятся от невиновных. Все это станет понятно, но позже, а пока… Знаменательное событие: братьев Борисовых приняли в партию! Молодые, красивые, они с гордостью демонстрировали красные корешки родителям, счастью не было предела. И родители были рады тому, что дети нашли свое место на Родине, не стали изгоями, и, по всему видно, вырастут хорошими людьми. Когда братьям, новоиспеченным членам партии, к примеру, нужно было что-нибудь купить из одежды, они выбирали самое дешевое, чтобы быть «настоящим народом». Неизменные атрибуты одежды: кирзовые сапоги, кожаная узкая куртка, кепка – и дворянского происхождения как не бывало. Вполне могли претендовать на прообразы пролетарских героев произведения Булгакова «Собачье сердце». С одной лишь разницей: там дворяне были в ужасе от наступивших перемен, а Борисовы были на пике так сказать «творческой активности», дух времени они принимали и поощряли. Портрет Сталина в доме занимал пол-стены, с высоты нынешнего времени можно сказать, что это была, наверное, самая масштабная имиджевая акция. Но тогда таких слов не знали, а просто безгранично верили, о чем ярко свидетельствовал один интересный эпизод из жизни дедушки. Он очень рано женился, женился по большой любви на красивой девушке. Естественно, она была бедной, почти нищей, из семьи, людей, занимающихся продажей бутылок из-под спиртной продукции, следовательно, мягко говоря, «умеренно пьющих [6]» и нередко крепко выражающихся [7]. Моего «юного дедушку» это только вдохновляло, тем более, что будущая жена, а, следовательно, моя бабушка, отличалась от семейства: была тихой и работящей, без всякой зависимости. Она-то и мечтала о светлом будущем, где не будет бутылок и пьяных лиц. Однако замуж не спешила: благодаря красоте в женихах из самых достойных пролетариев дефицита не было. Хотелось повыбирать, поэтому дедушке пришлось очень постараться: спал ночами под покосившейся лачугой, желая на пороге встретить возлюбленную, мужественно ел в гостях у ее друзей уникальное блюдо бедных под названием «кутя», а потом стал кричать, что рванет со скалы в море, если она за него не выйдет. И вот долгожданный день свадьбы [8], она все-таки сказала «да». Нормальная рабочая свадьба, с платьем в горошек, гвоздикой в кепке и громким баяном. Жених зачарованно смотрит в бездонные глаза невесты и тихо говорит: «Я так тебя люблю…, но партию я люблю больше!». Вот такой был энтузиазм и непомерная любовь к правящему режиму. Но в определенный момент так случилось, что черный воронок не обошел своим посещением и семью Борисовых. И все-таки, несмотря на обилие «врагов», в то время были настоящие друзья. Несколько раз к отцу моего дедушки подходили соратники и говорили: «Бери семью и беги, на днях за тобой приедут». Но тот просто не верил, что такое может произойти, отвечая: «Я ни в чем не виноват, моя совесть чиста, это какая-то ошибка». Когда отца дедушки забрали, увидел он его в следующий раз почти двадцать лет спустя, уже после хрущевской оттепели. А пока… 1937 [9] год, отец - враг народа, следовательно, потомство – дети врага народа. Жизнь переменилась в один день. «Откажитесь от отца или вы будете исключены из партии!» – услышали браться Борисовы на внеочередном партсобрании. Перед братьями нелегкий выбор. Исключение из партии для них было равносильно исключению из жизни, из права быть цепочкой «великого звена новой Родины», а по-другому существовать юным максималистам не имело смысла. Времени на обдумывание не давали ни минуты, и братьям пришлось спешно делать свой выбор: Федор со слезами на глазах отрекся от отца. Михаил, мой дедушка, – положил партбилет на стол: любимую красную книжечку, с которой не расставался, и сказал: «Мой отец не враг народа». С него сняли все регалии, долго стыдили за предательство [10] и сказали выйти вон. Придя домой, бывший член партии нашел веревку и… повесился. Однако, если бы ему удалось до конца осуществить задуманное, вряд ли бы его внучка сейчас что-либо писала, меня бы просто не было. Спасла своего непутевого любимого мужа моя бабушка, специалист по откачиванию полуживых людей. Открыв дверь комнаты с маленькой дочкой на руках, картину она увидела перед ней, конечно, безрадостную: под потолком висел тот самый, кто обещал любить до гроба и во всем быть надеждой и опорой. Вернуть к жизни мужа ей было непросто, однако, удалось, ценой титанических усилий. После всего случившегося дедушка долго приходил в себя, многое понял и осознал, наверное, что сама ценность жизни и семьи [11] не может быть сравнима даже с таким благом как принадлежность к партии. Понимал и то, что ему вряд ли удастся долго дышать воздухом свободы. И, взяв годовалого ребенка и жену, бежал, как говорится, куда глаза глядят. Остановились они на границе с Россией, в маленьком поселке в три дома в окружении дремучего леса, в котором то и дело выли волки. Там начали жить заново. Бабушке было не привыкать к новым сомнительным условиям жизни, привык и дедушка. В поселке был маленький насосный завод, куда он пошел работать. После войны завод стал стремительно расширяться, рос и поселок. Строились дома, опять пестрели плакаты: «даешь пятилетку досрочно!», «решения VII съезда КПСС в жизнь!» и так далее. Прошли десятилетия, дедушка стал заместителем директора завода, но с самого первого дня на предложение вступить в партию он решительно отказывался, спокойно и вполне категорично. Его отца, больного и старого, уже выпустили, все недоразумения с «врагом народа» были позади. Нужно было лишь уладить формальности: чтобы стать директором завода, необходимо быть членом партии. Дедушка настаивал на отказе, даже на предложения министерства в приказном порядке. Директором поставили другого, а в критических ситуациях за советом бегали к беспартийному заму. Думаю, немного в то время было беспартийных руководителей. Помню, как я вступала в октябрята, пионеры, вызубривала памятки и клятвы, бежала к дедушке с развевающимся галстуком на груди: «Дедушка, я – пионер!», – а у дедушки слезы на глазах. Но не хотел он тогда разрушать мой восторг. Разрушила, а вернее, поставила все на свои места сама жизнь. В конце своей долгой жизни, за несколько дней до смерти [12] дедушка нашел в своем пыльном огромном книжном шкафу толстую незнакомую мне книгу под названием «Евангелие». Прочитал, с улыбкой сказал: «Здесь все правда», – и тихо умер… Статья распечатана с Православие и мир: http://www.pravmir.ru URL статьи: http://www.pravmir.ru/chernoe-i-beloe-pamyati-zhertv-politicheskix-repressij/ --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- |
Комментариев нет:
Отправить комментарий