Люди Церкви: ФАСТ Геннадий (священник) ( род. 1954)

www.sinergia-lib.ru

ФАСТ Геннадий (священник) ( род. 1954) Интервью   |   Статьи    |   Аудио Протоиерей Геннадий ФАСТ родился в  1954 году в Новосибирской области в глубоко верующей протестантской немецкой семье. Отец после 10-летнего лагерного заключения был отправлен в село Чумаково в "вечную ссылку" как "враг народа", мать последовала за ним. Здесь и появился на свет будущий автор "Толкования на Апокалипсис". После развенчания культа личности Сталина отец был реабилитирован, и семья переехала в Казахстан. Там, в верующей протестантской немецкой среде, прошли детство и юность будущего православного пастыря. Неся служение приходского священника, и имея большую семью (у него пятеро детей) отец Геннадий заочно окончил в Троице-Сергиевой лавре Духовную Семинарию и Московскую Духовную Академию. Здесь же в 1995 году защитил диссертацию на степень кандидата богословия по кафедре Священного Писания Ветхого Завета. Протоиерей Геннадий ФАСТ: интервью Протоиерей Геннадий ФАСТ (род.1954) – священник, проповедник, писатель и богослов: Видео |  Статьи | Аудио. «В ОГЛАШЕНИИ ДОЛЖНА УЧАСТВОВАТЬ ВСЯ ЦЕРКОВЬ» Что такое - хорошая проповедь? Почему слово бывает действенным и бездейственным, услышанным и прослушанным? От чего (кого) это зависит? По мнению настоятеля Градо-Абаканского собора свв. Константина и Елены протоиерея Геннадия ФАСТА, сила проповеди зависит не только от умения священника ее говорить, но и от желания человека ее услышать. Любите ли вы проповедь? — В наше время редко можно услышать хорошую проповедь. Вроде бы «жатвы много» — у людей масса вопросов, только отвечай. Но никак не скажешь, что проповедь с амвона, в храме сегодня — популярный и действенный способ обращения к людям. Почему? — Вы знаете, мне уже приятен ваш вопрос — что хорошую проповедь можно услышать редко. Потому что когда я пришел в Церковь, в 70-е годы, редко можно было услышать проповедь любую. А сегодня, я думаю, мы живем во времена ее возрождения. Конечно, не все опыты удачные. Не успели еще полюбить проповедь и священники, и прихожане. Нередко ее воспринимают как довесок к службе. Бывает, для священника проповедь — трудная обязанность. Не случайно ее произносят в основном после того, как служба закончилась, батюшка с крестом вышел, и тут вроде нужно что-то и сказать. Проповедь остается за рамками службы, что является грубым богослужебным нарушением. Ведь литургия оглашенных — это литургия слова, она вся — проповедь, на ней читается Апостол, Евангелие. И после них, по богослужебному уставу, должна звучать и проповедь священника. Когда на литургии оглашенных нет проповеди, это все равно, что если бы на литургии верных не происходило бы освящение Святых Даров! Но и для прихожан проповедь не всегда является желанной. Когда человека спрашиваешь, зачем он идет в храм, он скажет: «помолиться». Хороший ответ. Но сказал ли кто-нибудь: «Иду в этот храм, потому что там проповеди хорошие»? Нет, наоборот, скажут: «Эх, батюшка затянул». Вот еще и поэтому у нас нет хороших проповедей, — мы не любим их слушать. И это, я бы сказал, главная причина. — Обесценивание, профанация слова в культурном пространстве затронула и сакральное пространство — слова, даже искусные, часто не воспринимаются… — Да, культура слова во многом утрачена. Одна из причин — рост информации. Тот бесконечный информпоток, в котором пребывает современный человек, притупил его чувствительность и доверие к слову. Если он за полдня, находясь в интернете, прочитал массу комментариев, в том числе качественных, то слово, которое батюшка говорит ему в храме, на него может и не подействовать. Не потому, что оно слабое, а потому, что человек перегружен. Как объевшийся уже не чувствует вкуса хорошей пищи, у него наступает отрыжка, так человек, перегруженный информацией, теряет к ней восприимчивость. И вот сейчас, у людей объевшихся информации, отрыжка на слово. Это очень серьезная проблема. Поэтому сегодня люди должны овладеть компьютером. Компьютер ими уже овладел, теперь нужно, чтобы люди им овладели — то есть стали бы контролировать свои информационные потребности. Как в пище. Сейчас пост надо накладывать не на трапезу, а на информацию. Ее необходимо фильтровать и сокращать. Но все же проповедь состоит не просто из слов. Проповедь в Церкви — это священнодействие благовестия. Слово «священнодействие» в Новом Завете звучит всего один раз, в Послании апостола Павла к Римлянам (15, 16). Именно там говорится о «священнодействии благовестия» — так названа проповедь слова Божия народу. Священнодействием в Новом Завете названо даже не Крещение, не Евхаристия или другое таинство, а только благовестие. И в этом евангельском смысле — как священнодействие — нам нужно научиться воспринимать проповедь. Священнодействие предполагает видимую (символическую) и невидимую (мистическую) стороны, как в Таинствах. Видимое — это слово, произносимое проповедником, а невидимое — это действие Божией благодати. Если священник относится к проповеди как к священнодействию, если слово Божие в нем самом живо, и ему есть, что сказать, он сможет донести это до людей, будет услышан. Ведь проповедь — не доклад. Доклад — это «о чем», а проповедь — это «кому». Надо говорить сердцу слушателя. В дефиците пастыри для среднего класса — Сергей Аверинцев говорил об о. Александре Мене, что он пошел проповедовать самому дикому племени – племени интеллигентов. Вас называют пастырем интеллигентов. В чем опасность? — Вообще-то я большую часть жизни служил среди бабушек. Но, наверное, можно сказать, что у каждого пастыря — своя аудитория. Кафолической является только сама Церковь, мы все в ней в какой-то степени однобоки. Служение среди интеллигенции предполагает, что пастырю не просто понятен мир искусства, науки, литературы, но что он умеет видеть в нем Бога и может показать Его тем, кто в этом мире живет. Хотя бывает, что интеллигент, наоборот, ищет себе батюшку-«простеца», например, потому что сам разочаровался во всем «умном». А бывает и сознательное недопущение батюшки в область «умного»: пусть батюшка будет прозорливый, пусть чудотворит, но уж по части интеллекта лучше ты не лезь, я сам себе хозяин. Здесь много своих подвохов. Я бы сказал, что наши храмы сегодня наполнены бабушками (тетеньками) и интеллигентами. А вот средний класс — вне храма. Мы не умеем говорить со средним классом, с рабочими, служащими. Я помню, когда началась перестройка и для Церкви двери везде открылись, я пошел на завод. Но почувствовал, что у меня не получается ничего. Несколько раз я ходил, но ощутил, что и сам к этому не готов, и рабочие не готовы, нет контакта, кажется, что им нужно что-то другое. Я был очень удивлен: обычно входишь в университетскую аудиторию — сердца открыты. А здесь не получилось. Если до революции у нас средний класс был в храме, а интеллигенция была зеркалом революции (которая ее потом и смела), то теперь в Церковь идут люди от сердечной простоты и от интеллектуального поиска. Так что хочется пожелать, чтобы Господь воздвиг побольше миссионеров для среднего класса. Это, наверное, особая специфика батюшек. — А как же тогда понимать слова ап. Павла: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти, по крайне мере, некоторых», — можно сказать, заповедь миссионеру? Вот Вы пошли к рабочим, но не смогли до них достучаться. — Я не смог, другие смогут. Ведь дары различны. А слова ап. Павла абсолютно верны в смысловом посыле. Немного сейчас людей, которые способны воспринять ту средневековую московско-византийскую форму нашего богослужения и церковной культуры, которую мы можем предложить. Те, кто к этому готов, готовы на это либо по простоте душевной, либо от интеллектуального поиска. Но остальных мы можем потерять. Поэтому мы должны научиться говорить с людьми на их языке, тогда, может быть, они услышат тебя на твоем. Нужно не ругать субкультуры, что, мол, если не хочешь погибнуть, то тебе все это надо бросить и, повязав платочек, в церковь идти. Не повяжет и не пойдет. С молодыми надо говорить на их языке (я не имею в виду сленг). Сейчас пришло молодое поколение батюшек, которые так умеют: кто-то единоборствами занимается, кто-то с парашютами прыгает, кто-то на подводных лодках плавает, кто-то знает театр, кто-то в музыкальных культурах ориентируется. Но такой язык общения нужно искать и со стариками, и с инвалидами, с фронтовиками, с коммунистами. Вот начнете вы говорить с коммунистом старой закалки о том, какие нехорошие были Ленин и Сталин, какое это злодейское учение. Будут они вас слушать? Но если вы им расскажет о Христе, да еще покажете, что в коммунизме и христианстве близкого, а потом покажете, где и в каких поворотах были сделаны ошибки, что равенство и братство, свобода и справедливость без Бога невозможны, они могут вас услышать. Те, кто действительно ищет истину. Это особенно актуально для миссии в национальных республиках. У нас живут тувинцы, хакасы, буряты, естественно, священник должен хотя бы в какой-то мере ознакомиться с языком. Хотя бы какие-то молитвы произносить на этом языке. Обязательно познакомиться с национальной литературой, культурой. Иначе он будет выглядеть оккупантом. И первым, кто его отвергнет, станет местная интеллигенция. Для нее очень важно услышать о Боге на языке своей культуры, своей традиции, в прямом смысле на своем родном языке. И если человек не готов так говорить, он не может быть миссионером. Слова «Идите, научите все народы» (Мф.16:20) в наше время звучат уже не столько в этническом, сколько в культурном смысле. И нужно учить эти субкультурные языки. Бог — за честность — Что Вы считаете самым важным в катехизации перед Крещением? — Катехизацию мы строим не как монолог или лекцию батюшки, а как беседу с человеком. Говорим о Символе Веры. Но для нас главное — дать не объем знаний (это не духовное училище), а пробудить сердце человека, чтобы человек ожил для Господа, чтобы в сердце появилась вера. Поэтому я считаю очень важным участие оглашенных в церковной жизни, в богослужении. Ведь для оглашаемых совершается половина литургии, ее первая часть так и называется: Литургия оглашенных. На ней мы их имена произносим на ектинье: «Вернии, об оглашенных (имена) Господу помолимся, да Господь помилует их». Там есть и прямое к ним обращение: «Оглашенные, главы Ваши Господу приклоните», а потом «Оглашенные, изыдите», которые дьякон возглашает, глядя на горнее место и непонятно к кому — архиерею или священнику — обращаясь своим могучим протодьяконским голосом. А если оглашенные в храме, они могли бы услышать, как о них, еще не членах Церкви, Церковь уже молится, просит за них, ждет их. Тогда и они будут ждать, когда смогут стать участниками Таинства. Мне кажется, в оглашении должна участвовать вся Церковь, вся община. Хорошо, когда огласительные беседы проводит не только священник, но и кто-то из мирян, мужчин и женщин. Оглашенным важно увидеть не только батюшку — человека в рясе, а верующих, понять, что они не инопланетяне какие. Хорошо, если оглашенные еще до крещения начинают участвовать в каких-то приходских мероприятиях. Это может быть поездка к местным святыням или еще что-то. Я знаю, что там, где такое бывает, люди навсегда остаются в Церкви. Потому что видно, что этим людям Церковь нужна еще до крещения. А если до крещения ни храм, ни церковная община были не нужны, то почти всегда и после крещения им это будет не нужно. По мере того, как наши приходы становятся общинами, и оглашение становится приходским общинным делом. — Бывало ли, что, походив на огласительные беседы, человек говорил: я понял, христианство – это не для меня? Что Вы тогда делаете? — Это бывает, хотя не часто. И это нормально. Хуже, если человек не примет сердцем то, что услышит о Христе, но промолчит. Иногда почему-то считают, что самое главное, чтобы вдруг кто-то не ускользнул из миссионерских объятий, что надо обязательно всех покрестить. Не было такой позиции ни у святых апостолов, ни у древней Церкви. И сегодня не должно быть такой позиции. Человек должен действительно услышать о Боге, о Христе, о Церкви, о христианской жизни, но выбор — за ним. Если он считает, что заповеди Христа — не для него, он отходит в сторону. Разве можно начинать христианскую жизнь с лукавства? А иначе мы имеем то, что имеем. Народ у нас крещеный, при этом молится Кришне, медитирует, занимается йогой — в лучшем случае. Так что здесь человек поступает, по крайней мере, честно. Но есть и другая группа людей — те, кто выразил желание креститься, но при этом не хочет оставить свои грехи. Поэтому перед крещением бывает еще и исповедь, где открывается внутренний мир человека и священник имеет возможность указать ему на что-то, что надо изменить еще до крещения, например, если он живет в так называемом гражданском браке. И бывают случаи, когда человек не готов оставить грех. Тогда, я считаю, он не может креститься. Ведь мы крестим во оставление грехов. Апостол Петр говорит: «Покайтесь и да крестится каждый из вас во Имя Господа Иисуса Христа для прощения грехов». Ведь ни один священник не рискнет читать разрешительные молитвы без исповеди, в которой человек принес покаяние. Если прочесть молитву без покаяния человека, автоматически прощения грехов от этого не произойдет. Так почему же мы думаем, что происходит прощение грехов в крещении, если человек не покаялся? На каком основании? Обязательно должно быть покаяние! Воскресную школу придумали протестанты — Вы вышли из протестантской среды, где очень развиты миссионерские методики. Насколько они важны? Прмч. вел. кн Елисавета Федоровна создала Марфо-Мариинскую обитель милосердия по протестантской модели и сейчас движения общин милосердия у нас развивается!  — Святая Елизавета Федоровна хотела, чтобы это была обитель молитвы, труда и милосердия, так чувствовало ее сердце, так она все и устроила. Да, при обсуждении проекта обители раздавались упреки в протестантизме, — такого типа общины, без строго монастырского устава, где насельницы занимались бы не только традиционным монашеским рукоделием, а более активной социальной работой, еще не знали в России и, как все новое, да еще исходящее «от немки», это вызывало опасения. Как показала жизнь — напрасные. Основательница Марфо-Мариинской обители приняла подвиг страстотерпчества и мученичества, теперь она — великая святая Русской Церкви, а обитель, основанная по ее «методике», жива и процветает. Когда-то у нас и Воскресную школу считали «протестантской методикой». Что интересно, это так и есть! Не было воскресных школ в Русской Православной Церкви до революции. Были церковно-приходские школы, а сама идея воскресных школ в этом смысле слова — протестантская. Но кто теперь скажет, что это нам не надо? В России до сих пор людей, интересующихся изучением Библии, подозревают в протестантизме. Потому что у нас любить Библию — это значит поцеловать ее на всенощной. Уже тридцать лет каждый воскресный вечер я провожу библейское занятие. Мы читаем Священное Писание — книгу за книгой. Сейчас читаем апостольские Деяния, недавно закончили Апокалипсис. Потом обсуждаем. И мне всегда хочется спросить: что в этом протестантского? Все-таки протестантизм — это противостояние Церкви, отказ от Таинств, от Предания. А чтение слова Божия, знакомство с историей своей веры, на мой взгляд — обязанность христианина. Как литургия служится всю жизнь, так и Слово Божие читается всю жизнь. Но людям пока важнее обряд. Автор: Екатерина СТЕПАНОВА Источник: НЕСКУЧНЫЙ САД    журнал о православной жизни   «АПОКАЛИПСИС – ЭТО СВЕТ» Уже давно хочется разговора не о новом, а о вечном. О нас и о Боге. Исключительно по привычке я повторяю каждый вечер «Отче наш», надеясь, что в конце зачтется… Очень долго после первой встречи откладывала вторую – с отцом Геннадием ФАСТОМ, автором «Толкования на Апокалипсис», магнитофонные записи которого в 80-е расходились по стране как самый горячий дефицит. – Отец Геннадий, как вы пришли к православию? – Вы не ошиблись, задавая вопрос? К православию? Или к Богу? Для меня это не одно и тоже. – Тогда как вы пришли к Богу и потом – к православию? – К Богу меня привели родители: я родился в глубоко верующей семье, но в семье протестантской. Вера в нашем доме не присутствовала – мы ею жили. Она была тем стержнем, который скреплял семейный уклад. Каждый вечер, что бы ни происходило, мы обязательно собирались вместе: пели, читали библию, молились. И только после этого ложились спать. Бог был основой нашего существования. Первое покаяние – А что случилось потом? – То, что и должно было случиться. В десять лет состоялась моя первая сознательная попытка прорваться к Богу: я покаялся, зная, что без покаяния нет спасения. И это очень тревожило мою душу. Первая попытка, кстати, завершилась неудачей. Я никак не мог понять: покаялся я или нет? Вроде бы событие случилось, а душа не получила чего-то ожидаемого. Что-то, чего я очень ждал. Потом моя детская религиозность на несколько лет приостыла – де Артаньян, Айвенго… Хотя и в это время я молился и Библию читал. А в пятнадцать лет со мной произошло мистическое событие. Иначе не назовешь. Мне дано было испытать падение в преисподнюю. Все случилось ночью дома. Я увидел, что падаю в ту самую тьму кромешную. Тьму, которая по своей природе и есть – абсолютное зло и гибель, из которой выхода нет. Сам себе говорил: я же – верующий! Я же покаялся. Со мной ничего случиться не может! И продолжал падать. Мой ум изо всех сил боролся с реальностью, но реальность от этого не исчезала. Следующее, что отчетливо помню, – стою на коленях и, не останавливаясь, произношу, призываю имя Христа. Непрерывно! Как-то догадался... И пока я призывал, падение прекращалось. И начиналось вновь, стоило мне замолчать. Сколько это длилось, не знаю. Мне, по крайней мере, показалось, что бесконечно. – Это был сон? – Нет, это были реальные события. На следующую ночь все повторилось. Но я уже знал оружие. И на третью ночь – все повторилось снова. И еще легче было преодолено. И вот после этих трех ночей я понял, что только Иисус Христос – мой Спаситель. Верить в него я верил всегда. Но тут я его познал как Господа. И с той минуты уже не сомневался, что буду ему служить. К православию – И расстались с протестантством… – К православию я пришел уже студентом, учась на пятом курсе Томского университета. Пожалуй, еще и раньше, когда встретился в Барнауле с Игнатием Лапкиным, который и священником не был – простой сторож, – но встреча с ним меня перевернула. Весь океан моего разномыслия, протестантского многоверия разбился о православие, как вода о скалу. Я вдруг ясно понял, что в мире существует Церковь, которая незыблемо стоит от самого Христа, а не от людей, которые во все времена читали Библию и во все времена пытались жить по ней. Мне хотелось докопаться до истоков, а истоки – в трудах святых отцов. И где, вы думаете, я их нашел? В библиотеке Томского университета, где учился на физическом факультете. Томский университет старинный, дореволюционный. А в годы моего студенчества атеизм уже настолько правил бал, что с Богом бороться перестали окончательно. Ну и бдительность потеряли. И вот в университетской библиотеке через обычный абонемент я без всякого труда получил Иоанна Златоуста, Киприана Карфагенского... Пропадал в читальном зале – с утра до позднего вечера, пока, наконец, кому-то в голову не пришло, что студент я – какой-то странный. Ну что это такое – сижу каждый день до самого закрытия. Да и выбор литературы… Научная работа – Запретили выдавать? – Запретили. Прихожу в очередной раз, а мне вместо книг говорят: «Идите к директору». Прихожу, она спрашивает: «Вам такая литература – зачем?» – «Я научной работой занимаюсь», – отвечаю. – «Какой?» – «История раннего христианства». По сути, так и было. Я, действительно, искал: где истина? В православии? В протестантстве? Мне это очень важно было. «А кто ваш научный руководитель?» – интересуется. Самостоятельно, говорю, работаю. А что я еще мог ответить? «А факультет у вас, какой?» – спрашивает. Чувствую, что – попал. «Физический, – отвечаю, – кафедра  теоретической физики». У нее такое лицо стало… (Тут отец Геннадий весело рассмеялся.) – Вас не исключили? – Нет! Пятый курс все-таки. Даже оставляли при кафедре той самой теоретической физики. Это меня уж потом с работы увольняли. Там, в Томске, я и крещение принял. Крестил меня отец Александр Пивоваров, который трагически погиб в прошлом году под Новокузнецком. Встреча с этим священником стала третьим этапом на моем пути к православию. Православие мне нужно было для спасения души. И главный вопрос, который меня волновал, прощение грехов. Христос прощает – это так! Но для этого необходимо таинство Церкви. Есть капитан, но есть и корабль. Мы не каждый сам по себе прокладываем дорогу к Богу. Худший из идолов – ты сам – Но привычнее считать, что – каждый. И сам – по себе. Что иметь Бога в сердце – вполне достаточно. Зачем корабль? – Если бы мы были всего лишь отдельности, может, и Церковь не нужна была. Каждый из нас – личность, но все мы – один род! И одно другому не противоречит. Христос действительно говорил: «Подними камень и найдешь меня. Разруби дерево и увидишь меня». Есть слова о Царстве Божьем, которое внутри нас. Но есть слова и о Церкви, которую он создал, и врата которой никто не одолеет. Идея Бога в душе, без Церкви, питает нашу гордыню и вольнодумство. Не в плане свободы, нет, а в плане вольности, которую мы прикрываем Богом в душе. И наступает минута, когда для себя становишься Богом ты сам. Вы знаете худшего из идолов? – О самом себе так легко заблуждаться. – Опытные игумены в монастырях иногда провоцируют послушников на грех, чтобы тот проявился. Действуют, как врачи, специально ищут самую болевую точку и нажимают на нее. А иначе как бороться? Вы слышали, как в храмах любят смиренно говорить: «Я – грешный, я самый грешный»? – Есть в этом какое-то самолюбование. – И нет ничего проще так говорить. Но стоит какой-нибудь тете Клаве сделать вам крошечное замечание, что вчера бы сказать вам то же самое, что сказано: но только чуточку бы не так, а вот так… И – какой взрыв! Появилась тетя Клава, и смирение исчезло, потому что было только на кончике языка. Гордыню – по каплям – А что приходилось вам выдавливать из себя? – Вопрос – исповедальный. Но тяжелее всего выдавливать из себя именно гордыню. Можно попросить у Бога помощи и справиться с лживостью, с изворотливостью. Победить трусость, лень. Но, чтобы кто-то попросил у Бога, и ушла гордыня, такого случая еще не было. Она сидит в каждом и в каждом проявляется по-своему. Гордый человек, кстати, необязательно заносчивый или высокомерный. Может быть, абсолютно не заносчивый, а мягкий и скромный. С ней можно справиться только через боль, только с помощью «хирургии». Уж такой это грех. – И кто «хирурги»? – Да все! Твоя жена, твои дети, твой начальник и твой архиерей, мэр города, где ты живешь, сосед по лестничной площадке дядя Ваня, вор, который обокрал, коллега по работе, который тебя оболгал. Все они выдавливают из тебя гордость, но признать это трудно, не хочется. – Трудно в оболгавшем тебя коллеге признать «хирурга»?– Но раз Господь попустил быть тебе оболганным – терпи. Попробуй не злиться, а радоваться, когда тебя поносят. Вот тогда сможешь сказать, что Бог у тебя в сердце. А до той поры – нет. Торопишься! Смирения всем не хватает. Вот начальствование очень смиряет. Я пока настоятелем не стал, моей гордыне, как ни странно, было больше простора. Не только начальник – для подчиненного, священник – для народа, но и наоборот. Бывает, и архиереи патриарха смиряют! – А где вы начинали служить, отец Геннадий? – Дьяконом в Кызыле. Уже священником – в Кемеровской области, в Белове. Приходов сменил много. Везде служил недолго: в то время принято было гонять по приходам. Но вот уже двадцать пятый год – в Енисейске. – А почему по приходам гоняли? – Политика была такая: разделяй и властвуй. И власть никогда не была заинтересована в том, чтобы священник приобретал авторитет в приходе, делал что-то полезное. Тем более что и священники – тоже люди разные. Есть быстрые, есть – не очень. Я, например, замечал, что мне нужен год, чтобы узнать людей. Не умею резко входить в среду. А тут не успеешь познакомиться, а у тебя уже указ о переводе. Как говорится, знакомьтесь дальше. Что впереди… – Отец Геннадий, а что вызвало желание написать собственное «Толкование на Апокалипсис»? – Мысль о грядущем. У всех глаза смотрят вперед. Понятны корни, понятно прошлое, но что впереди? Хотелось постичь… А дальше мой наставник Игнатий Лапкин и духовник отец Александр благословили на эту работу. Сначала я свои комментарии начитывал на магнитофон, но результат получался не очень толковый. И я решил записывать. Хотя почему-то было понятно, что в конечном результате все равно будет звук. Кстати, так и получилось. И «Толкование» на магнитофонных кассетах «Минск» – помните, были такие? – стало распространяться от Одессы до Иркутска. И изымали их во время обысков – все было. Издали книгу уже сейчас, в 2000 годы. Хотя начинал я ее писать в 79-м году, в том самом Кызыле, будучи дьяконом. Она у меня первая. – Когда я прочитала библейский Апокалипсис первый раз, то ничего не поняла, но стало страшно. – Я прочитал его еще мальчишкой. И – тоже ничего не понял. Другие книги читал и понимал. А тут вдруг – совершенно по нулям. Страшные звери, иерихонские трубы, какие-то печати. Ничего не понял, но она меня ошарашила. Потом стали попадаться комментарии. Помню, толкования Андрея Кесарийского меня потрясли. Вдруг все встало на место и раскрылось. – Вам, как толкователю Апокалипсиса, должно быть, часто задают вопрос: когда же будет конец света? – Конечно. Но это – от полного непонимания. Даже само слово мы толкуем, как нечто страшное, трагичное. Если апокалипсис, то – это конец всего. Но, во-первых, переводится слово как «откровение». И ничего ужасного в себе не несет. А, во-вторых, в книге прямо сказано, что – это откровение Иисуса Христа грядущего. И заканчивается она вовсе не концом света, а Новым Иерусалимом, новым Небом и новой Землей. Апокалипсис – книга светлая. Именно эта идея меня очень вдохновляла, когда я работал. Но сознание людей 90-х – 2000-х склонно видеть в ней только ужасы конца. Последняя «сессия» – Как же случилась эта подмена смыслов – светлого на темный? – Ну потому что в Апокалипсисе действительно говорится о борьбе с Антихристом. О суде Божьем. Видимо, эти картины нас особенно поражают. И мы упускаем из виду, что это – всего лишь промежуточный этап. И забываем о том, что всякий добрый результат достигается через скорбь, муку и страдание. Сессию и ту студент сдает через муки зачетов и экзаменов. – Мало кому удастся сдать последнюю «сессию». – Но сдавать все равно придется. – Дурацкий вопрос, но все-таки: а на какой стадии апокалипсиса мы находимся? Он ведь идет? – На самом деле это очень интересный вопрос. Все хотят знать: мы в начале пути или уже в конце? Иисус Христос на этот счет очень определенно сказал… – О временах и сроках, которые не наше дело знать? – Именно. Апокалипсис всегда осуществлялся. И осуществляется. И каждое поколение людей в свой век читало эту книгу как совершенно современную. Согласитесь, странно было бы полагать, что первые восемь глав человечество уже прожило, наше поколение живет в девятой, а через год-другой случится финал! Апокалипсис – это как жизнь человека: каждый из нас совершенно точно знает, что она завершится, но никто не знает в какой день и час. И в этом смысл. Апокалипсис – это конец тьмы – Не будем говорить об исключениях. Но на Алтае в староверческих деревнях частенько соседей заранее зовут на собственные похороны. И не ошибаются в сроках. – Последний царь, Николай II, с 1903 года знал, что годом его конца будет 1918-й. А до этого времени ничего не случится. Иногда Господь открывает человеку такие вещи. Но только иногда! Апокалипсис это – не история, написанная вперед. Это – реальность, которая происходит. «Молодые могут умереть, старые должны умереть», – любил говорить мой отец. И когда тебе семьдесят, ты, конечно, понимаешь, что конец близок… Принято считать, что конец света – это ужасно. Может быть, и правда, ужасно, но смотря какого света. Что под светом понимать? Я проникнут мыслью о том, что пришествие Христа – событие радостное. А значит, апокалипсис – не конец света, а конец тьмы. – В нашей истории были уже отдельные апокалипсисы. 17-й год, Ленин, Троцкий, Сталин… Яков Блюмкин, который занимался любовью с Ларисой Рейснер на еще теплых трупах, расстрелянных офицеров в Крыму. Исторический факт. Да, таких было много… – Вот это все и предугадано Апокалипсисом. Вот они, эти – самые звери. Люди, конечно, но не просто люди. Одержимые, бесноватые, причем бесноватые не так, когда человек рассудком повреждается. С рассудком у них как раз все было в порядке. Все были в здравом уме! Кроме разве что Ленина, у которого перед самым концом и мозг не выдержал всего, что произошло с Россией. Они были одержимы в самом прямом смысле – Сатаной, который позволял им делать ВСЕ! И совершались потому вещи, разумом необъяснимые, запредельные. У Карла Маркса, кстати, в молодости было прозвище Сатана. Кто-то ведь ему его дал! Все, что случилось в России в 17-м году ни социально-политическими, ни экономическими, никакими другими соображениями не объяснить и не оправдать. Будь в основе устремлений вождей революции что-то человеческое, страна бы могла во сто крат больше им дать. – Почему же все у них получилось? – Играли на самых светлых идеях, самых сокровенных желаниях людей. Коммунизм – это ведь обещание рая. Рая хочется на земле – Мы все время на это покупаемся: рая хочется на земле. И в 17-м, и 91-м. Мы вдруг решили, что рай – это Америка, и побежали за долларом. – В этом – разница начала и конца ХХ века. Миром правили идеи. Теперь – большие деньги. – И все-таки стали появляться люди, причем – богатые люди, которые вдруг поняли, что деньги духовных проблем не решают. Вот они, миллионы, – а почему вакуум? Не знаю, есть ли такие люди в Америке, в Европе, но у нас точно есть. – И там есть. Без Бога везде пусто. И в Америке, и в Европе, и в России. И при коммунизме, и при капитализме. И коммунист, и олигарх упирались лбом в вопрос: «Что дальше?» В Америке я не был, а Европу чувствую: ездил туда не раз. Европа очень ощущает эту пустоту. Германия достигла такого уровня комфорта и благосостояния, когда стремиться больше не к чему. Житель Германии сегодня имеет все, что может желать в своем материальном, земном бытие. И вдруг выяснилось, что плата за этот комфорт – пустота. И одиночество. Западный человек очень одинок. Я еще в 80-е годы, читая проповеди Антония Сурожского, митрополита Русской церкви в Англии, удивлялся, какую бы тему он ни рассматривал, все упирается в то, что человек – одинок. Я тогда мечтал хотя бы о капельке одиночества! Какое там! Везде – люди. И вот теперь это пришло и к нам: пока в большие города. Никто никому не нужен! Мужчине не нужна женщина, женщине – мужчина. Не нужна семья, не нужен сосед и коллега по работе. Не новое, а - вечное – И кто же займет эту пустоту? – Только Бог. Другого пути нет. И, кстати, церковь – тоже спасение от одиночества. Она и переводится и с греческого, и с еврейского как «собрание». Она и создана, чтобы мы там собирались вместе. В Европе православная церковь сейчас все больше приобретает значение клуба. Люди приходят туда с пакетиками еды и после службы не расходятся, а накрывают стол, вместе трапезничают. Разговаривают! И это – нормально. Это поощряется архиереями, Синодом. Мы же не каждый сам по себе, нам нужна общая жизнь! Как-то одна женщина в церкви мне сказала: «Ваше православие устарело. Что вы можете дать людям нового?» Да ничего! Вера и церковь дают ведь не новое, а вечное. Источник: sobor26.taba.ru  . Протоиерей Геннадий ФАСТ: статьи Протоиерей Геннадий ФАСТ (род.1954) – священник, проповедник, писатель и богослов: Видео | Интервью | Аудио. УБИТАЯ СОВЕСТЬ Проповедь в день Усекновения главы Иоанна Крестителя Многие толкователи Святого Писания сопоставляли Иоанна Крестителя с совестью. Действительно, Иоанн Креститель – это была совесть народная, это была совесть иудейская. И просто, Иоанн Креститель – это была совесть, которая взывала: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное! Христос – это уже явление Самого Царства; но прежде, чем оно явится, должно было пробудить эту совесть. И это был глас вопиющего в пустыне. Глас вопиющего в пустыне – это и есть глас совести. Иоанн Креститель – это совесть. Про Иоанна Крестителя гораздо больше можно сказать, что он был совестью тогдашнего народа. А совесть есть совесть, она не дает покоя. Совесть есть в каждом из нас. И усекновение главы Предтечи – это один из примеров того, как убивают совесть. Царь Ирод совершил поступок греховный, поступок преступный, поступок, который не должно было совершать по Закону Моисея. И Иоанн Креститель говорит: Не должно тебе иметь жены брата твоего Филиппа! Какое его решение? В темницу, чтобы убить. Вот с чего начинается убийство совести. Когда совесть в нас вдруг просыпается, и мы отчетливо слышим ее голос: не должно тебе иметь жены Филиппа, брата твоего! Ну не в буквальном смысле: может у нас этого греха в жизни не было. Но у нас в жизни были всякие грехи. И совесть говорит: не должно тебе это делать! Тогда – арест, чтобы убить. Тогда человек напрягается с тем, чтобы спрятать эту совесть, упрятать ее в какую-нибудь темницу. А в человеческой душе есть темные места. Нет человека совершенно светлого. Мы говорим иногда: какой светлый человек! Да, светлый человек. Но даже и у светлого человека есть в душе темные места. И в эти темные места мы начинаем загонять нашу совесть. Там мы начинаем ее запирать, чтобы убить. Народ почитал Иоанна как пророка, и Ирод не решается его убить. Мы уже заперли свою совесть в темные места своей души, чтобы ее убить, но народ, среди которого мы живем, считает, что быть бессовестным плохо. Бессовестный – это слово нехорошее. Народ говорит, что совесть – это голос Божий, а голос Божий – это и есть пророк. Мы не решаемся убить свою совесть. Мы не решаемся поступить так, как она нам говорит, но мы и не решаемся ее убить. Мы ее запираем в темники свои и хотим ее убить, но не решаемся. И не потому что совестливы, а потому что боимся мнения людского. Что обо мне скажут? И вот начинается эта выжидающая игра. Ирод иногда спускался в эти темничные клети: пойду-ка я сам посмотрю, что это за Иоанн, что это он угомониться не может, и всё обличает меня, что у меня не та жена; пойду поговорю с ним… – спустился, и ему даже разговор понравился, и он даже стал к нему прислушиваться иногда. Вот так и у нас бывает. Спускаемся мы в эти темничные места нашей души, и, конечно, мы не собираемся выпускать свою совесть на свободу, и уж мы не собираемся ее слушать в том, в чем она нас укоряет, в грехе, но: давай-ка я с ней всё-таки поговорю, ведь должен же я быть порядочным человеком, иначе что скажут… И когда мы начинаем с ней разговаривать иногда, – может быть спать легли, сон не идет, – начинаем прислушиваться к движениям нашей совести, то мы даже иногда начинаем поступать так, как она нам подсказывает. Нет, мы не собираемся выполнить ее категорическое требование прекращения греха, в котором мы живем. Но почему не прислушаться? Она же иногда такие полезные советы дает. И это – страшная игра царя с им же в темницу заключенным узником. То есть мой ум, который царствует, – ум святые отцы всегда сравнивали с царем в человеке, – так играет с совестью. Сам же ее запер, убить не решается, прислушивается, нравится, иногда по ее совету поступает… Но вот наступает удобный день. Мы пьяными напились, день рождения случился. Через всякую меру наелись и даже объелись. И в таком состоянии и царь поступает глупее глупого. Вот страшная беда хмельного состояния. Даже умные люди, упившись, говорят и делают глупости. И в этом хмельном состоянии мы готовы полцарства раздать, даже если его у нас и нет, и права такого нет его кому-то отдавать. В этом состоянии и зарекаемся: проси всё, что хочешь, я дам тебе! В этот момент нам и подсовывается нечистым духом эта лукавая просьба убить совесть. А царицу Иродиаду с ее дочерью Саломиею можно сопоставить с этим голосом нечистого: дай мне голову Иоанна Крестителя! Отсеки ее. Наступает момент отрезвления. Начинаем понимать, что я что-то не то сказал, не такое дал обещание. Я понимаю, что я в ловушке, что меня поймали моими же собственными словами. Чтобы остаться верным своим безрассудным словам, я теперь должен убить в себе совесть. Опечалился от этого царь Ирод. И действительно, душа наша опечаливается в тот момент: я должен убить совесть в себе. Но опять оглядываешься вокруг: а как о тебе подумают люди? И малодушие не позволяет нам нарушить наши собственные глупые и безумные клятвы и зарекания, и все-таки мы посылаем этого палача, и голова отсекается. Совесть убита. Однако уже и отсеченная голова пророка Иоанна бледнеющими устами еще раз произносит: не должно тебе этого делать. Даже тогда, когда мы убили в себе совесть, когда мы покончили наконец со всякими колебаниями в отношении нашего греха, она еще и еще твердила нам: а ведь все-таки тебе не должно было этого делать. Но совесть убита. Выбор сделан, мы решились. После долгих колебаний мы окончательно утвердились в грехе. Совесть убита, и она больше не будет нас тревожить. Апостол Павел называет это страшное состояние состоянием сожженной совести. Когда она сгорает, остается одно пепелище. Только зола остается. И оказывается, что даже человеческой совести, которая столь упряма, как упрям в своих обличениях греха был Иоанн Креститель, оказывается и ей можно отрубить голову. Да, сколь бы ни была неугомонна совесть человеческая, оказывается всё-таки ее можно убить. И после этого?.. после этого – простор. После этого делай, что хочешь. Теперь уже совесть не обличает. Такое бывает состояние человека. И казалось бы, ну и всё. Всё, что хотел, то и получил. Но вдруг кто-то где-то что-то делает. Чудеса происходят. Божьи чудеса. Господь Иисус творит чудеса. И хотя к царю Ироду это не имело никакого отношения, однако повсюду ему мерещился загубленный им пророк Божий Иоанн Креститель. Где-то происходят дела Божии. Где-то кто-то поступает по заповедям Божьим. Где-то делаются добрые дела. И это не может ускользнуть от внимания человека, убившего в себе свою совесть. И тогда в тяжелые минуты, ему мерещится та самая убитая совесть. Он вдруг опять вспоминает тот упрямый голос, который так долго твердил, что не должно было тебе этого делать. И хотя с этим голосом было покончено, однако пример других, когда совершаются чудеса Божьи, когда совершаются поступки благочестия, любви, нравственности, мешает нам спокойно спать. Невозможно, невозможно избавиться даже от убитой совести. Поэтому убивать совесть – такое неблагодарное дело. Убивать совесть – такое бесплодное дело. Она и убитая не даст нам покоя. Это всё можно услышать из истории усекновения главы святого Иоанна Крестителя. И когда мы сегодня всё это воспоминаем и видим здесь в храме, как некогда на том пиршестве, на блюде усеченную главу Иоанна Крестителя, и когда мы подойдем к этому страшному образу, то задумаемся, а не убили ли и мы когда-то в себе совесть. Не было ли когда-то такого, что совесть нас упрямо в чем-то укоряла, и однажды мы с этим голосом справились. Справились за счет того, что расправились с совестью. И не заговорит ли она в нас вновь, даже и убитая?.. Источник: russned.ru .

www.sinergia-lib.ru, 2014