Е.Богословская. Тайна Левашовской пустоши-3 / Час Пик, 1999(?)

Е.Богословская. Тайна Левашовской пустоши-3 / Час Пик, 1999(?)

Научно-исторический центр «Мемориал» выпустил иллюстрированный буклет «Нам остается остается только имя...». Он посвящен памятникам, возникшим г нашем городе в последние десять лет по инициативе различных общественных организаций, — памятникам жертвам политических репрессий, которых в судьбе Петрограда—Ленинграда было больше, чем а судьбе любого другого города. Красный террор 1918 года, подавление Кронштадтского восстания, «дело» Таганцева, уничтожение священников, разгром зиновьевской оппозиции, «кировский поток», этнические чистки, блокада, «ленинградское дело»... В 1991 году «Мемориалом» был установлен закладной камень будущего памятника жертвам политических репрессий. Годы идут, а памятника все нет. Тема эта столь же не близка городским властям сегодня, как это было все предыдущие десятилетия. «Мы хотим нашим скромным буклетом привлечь внимание горожан и сказать, что без сознательного преодоления пагубного наследия прошлого мы никогда не сможем вырваться из того круговорота насилия, в который мы погружены и но сей день»,— считают члены «Мемориала».

Десять лет назад, летом 1989 года, впервые была обнародована правда о том, что находится за высоким зеленым забором вблизи Левашова. До той поры все знали про Куропаты: в Белоруссии обнаружены были массовые захоронения людей, погибших в годы красного террора. А про ленинградский аналог такого места никто не знал. На вопрос «Где наши, ленинградские, Куропаты?» информированные товарищи отвечали, что место это неизвестно. Хотите, мол, искать — ищите. А уже была перестройка и гласность. И выходили к микрофону в ДК имени Ильича (почему-то именно этому маленькому Дому культуры на Московском проспекте было суждено стать местом, где звучали тогда самые крамольные речи. Вот уж здание —-истинный исторический памятник!) старушки и умоляли: «Скажите, где ЭТО место, хоть бы успеть прийти, поклониться, может быть, там мой расстрелянный муж, брат, отец?»

Но в ответ было только молчание. Люди получили свидетельства о смерти своих близких…

Хотя полвека существовал и этот забор, и то, что было за ним. И там работали скромные труженики, подсыпали песок в постоянно проседающие ямы, стерегли одиннадцать гектаров леса.

Потом мы увидели эти кучи песка в сарае, увидели лопаты, измазанные глиной сапоги у круглой печки в домике, который был за забором, Но это было уже потом, летом 1989 года, когда стражи вынуждены были рассекретить охраняемый объект.

А в эту примерно пору, чуть раньше, когда начали стаивать сугробы, я собрала всю почту, пришедшую в адрес «Дежурного репортера». Выла такая рубрика в «Ленинградской правде», где мы работали с Сергеем Чесноковым — нынешним редактором газеты «Дело».

Осенью 1989 года в этой рубрике был опубликован якобы вопрос якобы читателя газеты — о местах массовых захоронений репрессированных в нашей области. Теперь можно открыть секрет: никто нам не звонил и не спрашивал про «наши Куропаты», это Сережа нашел способ вызвать читательский отклик.

И люди откликнулись. Звонили и писали. Например: «Откликаясь на обращение «Дежурного репортера» к ленинградцам сообщить места захоронения репрессированных, сообщаю. Якобы арестованных после революции привозили с Гороховой, расстреливали в Чесменском соборе... Хоронили тут же, на Чесменском военном кладбище, на ул. Ленсовета в Московском р-не. Мне об этом сообщил ныне покойный Петсон Альберт Иванович, инженер нашей организации. Откуда он это знал, мне неизвестно, но я знаю, что он к этому никакого отношения не имел. С уважением И. Б. Садиков»

Я носила эти письма в сумке с работы домой и с дома на работу, я боялась с ними расстаться, потому что люди доверили нам тайну и за этих людей было страшно.

Тогда еще было страшно. Еще не было уверенности, что форточки свободы вдруг не захлопнутся и все цветы, которые успели расцвести, не будут сорваны. Сегодня даже не верится, что так могло быть. Десять лет прошло!

А тогда хотелось как можно быстрее пробежать дальше от «крутых маршрутов», правда о которых хлынула лавиной. Но не в ленинградскую прессу. У нас цензуру в газетах компенсировало «Пятое колесо», но нам, газетчикам, от этого было не легче. И вот, помню, вечером в субботу разложила я по пачечкам письма: про существующие кладбища», про Ковапево, про станцию Морская, и про зеленый забор вдоль дороги от .Левашова к Новоселкам, и про множество других мест. Ощущение было такое, что «наши Куропаты» могут быть где угодно. Однако никто из авторов ничего не знал определенно, кто-то что-то слышал от родителей, соседей.

Пачка писем с указанием левашовского забора была самой пухлой. Рассказывали, что видели грузовики, покрытые брезентом, въезжавшие в ворота. Что кто-то даже слышал выстрелы за забором. Что летчик с аэродрома, расположенного через дорогу, пытался разглядеть, что там, на огороженной территории, но вдруг куда-то исчез, и никто ничего не знал о его судьбе.

Туда-то мы и решили отправиться в первую очередь. Юные следопыты.

Мы его сразу нашли. Он был крепкий, хорошо сбитый, мы попытались обойти его, 'искали щелочку, чтобы заглянуть внутрь. Еще лежал снег, мы проваливались в промоины, но ни единой дырочки в заборе отыскать не могли: дощечка к дощечке крепко-накрепко была пригнана.

Почуяв чужих, за забором стали лаять собаки. Видна была крыша дома, труба, из которой шел дым. Так все тихо и обыденно, может, это дача какого-нибудь начальника, загородный дом, а мы, как ненормальные, бегаем вокруг обычного мирного забора! Вот аэродром напротив — тоже за забором, однако никому не придет в голову выяснять, как там все устроено.

Мы топтались перед закрытыми воротами, и я сказала, что не может такого быть, чтобы так откровенно и качественно охранялись «Куропаты», — полвека же прошло, кто-то же чинит этот забор, красит, тратит средства. Приходит туда, уходит и никому не проболтался? Не может быть, что, слыша те мольбы родственников погибших, скрывает от них место последнего пристанища их близких.

И мы бы, наверное, уехали искать что-нибудь другое, зловещее и больше похожее на тайное захоронение. Но с нами был один из мемориальцев Валентин Тихонович Муравский, он оказался решительнее, подошел к калитке и постучал.

Я этого не забуду никогда: над забором сию же минуту возник мужик. Оказывается, с обратной стороны к забору у калитки была приделана лестница, мы ее потом видели, взобравшись по которой можно было стать выше забора.

Мужик спросил, чего нам надо. Мы ответили ; что ищем Куропаты. Он не переспросил, не поинтересовался, что это слово означает, а быстренько ответил, что ничего такого тут нет. Эта готовность и понимание, о чем идет речь, поначалу даже не насторожили нас. Потом только мы додумались, что, видимо, нас давно уже здесь ждали. Мы стали допытываться, что же именно находится за забором. «Почтовый ящик», — ответил мужик. Мы не унимались: «Какой?»

Так он нам и сказал бы! Мы пригрозили, что завтра будем узнавать в райисполкоме, и тогда он сказал, чтобы мы оставили свои координаты — нам завтра позвонят. В час дня.

Да, кстати, мы еще спросили, как его зовут, и он назвался Василием Ивановичем.

Все это было так нелепо: обычный забор, натуральный Василь Иваныч в ватнике над забором, лай собак и дымок над трубой. Нет, решили мы, куда-то не туда, вляпались, побеспокоили мирный отдых какой-нибудь номенклатуры.

И потому на следующий день, конечно, мы не ждали телефонного звонка ровно в час дня. Я пришло на работу гораздо позже. Но телефон зазвонил.

Они позвонили сами. Человек сказал, что это Василий Иванович, который, ну, вчера... «Почему вас не было в тринадцать часов?» — спросил он очень строго. Я даже растерялась, но все же сообразила, что не стоит признаваться в том, что он нас вчера вполне убедил в своей и своего зеленого забора непричастности ни к каким Куропатам.

Условились, что нам позвонят завтра в то же время. Я пообещала, что теперь уже точно буду ждать.

Но ждать не пришлось. Тут же позвонил некто Евсеев, который теперь выпускает газету, а тогда работал в обкоме партии и курировал партийную печать, делал нам строгие замечания. (Его боялись даже в «Ленправде».) Он сказал, что сегодня в 18.00 мы с Чесноковым должны быть у второго секретаря ОК КПСС Денисова Юрия Михайловича. «Не знаю, что вы там вчера натворили, но это по поводу вчерашнего», — сказал Евсеев.

Мы не были членами КПСС, и потому вызов скромных городских репортеров к такому большому партийному боссу в Смольный всполошил, похоже, всю редакцию. Замредактора Юрий Михайлович Кириллов утешил хотя бы тем, что он вызовет нам казенную черную «Волгу», чтобы мы с комфортом прибыли «на ковер».

В начале шестого машина приехала. Сережа сел рядом с водителем, я — сзади. Помню, когда свернули на Суворовский, он повернулся ко мне, протянул сигареты и пошутил: «Давай, репрессированная, покурим. Может, в последний раз...»

В приемной Денисова нас попросили подождать, мы сели. На журнальном столике лежал затрепанный «Огонек». Сережа от нечего делать взял его, потом сказал мне шепотом: «У них тут, наверное, это для проверки лежит: кто читает вражескую литературу...»

Тут дверь в кабинет Денисова открылась и из нее вышел непримиримый борец с «шишками» той поры Александр Невзоров и второй секретарь. Самый смелый телерепортер обернулся к Денисову, и тот сказал ему что-то типа: «Ну, Саша, значит, как договорились, я надеюсь, Саша...» А Саша расправил плечи и поднес ладонь к виску — отдал честь.

Мы буквально обалдели от этой картины, «У вас что, порядок такой — честь отдавать?»— спросил не теряющий чувства юмора Чесноков у секретарши, которая была в приемной. Та ничего не ответила.

Невзоров вышел, и сразу же в дверях появился немолодой мужчина в очках с толстыми стеклами. Денисов провел его в кабинет, а нас попросил подождать. Ждали

мы недолго, минут пять. В следующие пять минут перестала существовать формулировка «ленинградские Куропаты». И появилась «Левашовская пустошь».

Денисов познакомил нас со своим гостем — это был заместитель начальника управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области генерал Владимир Николаевич Блеер. Он сразу сказал:

— Вы нашли то, что искали. Так просто.

— А что там, за забором? Можно туда попасть? — Мы же все-таки репортеры, и одного генеральского слова нам было недостаточно, мы должны все увидеть своими глазами. И, главное, первыми написать об этом! Но дальше нам было сказано, что необходимо немного подождать — сейчас идут выборы, ситуация
неподходящая для подобных открытий, поднимется шум, мало ли что может случиться...

— Когда? — спросили мы.

Генерал объяснил, что еще нужно подготовить справку, сколько там человек похоронено, кроме расстрелянных несправедливо, там лежат и шпионы, мародеры, воры, то есть нужно подсчитать, выяснить, ответить на вопросы, которые могут быть заданы...

Но, заверил нас генерал, мы будем первыми кому предоставят эту информацию.

Это было серьезно — слово чекиста. Мы попрощались и пошли по пустому Смольному. Никакой радости от того, что «мы нашли то, что искали», не было. Наоборот — чувство растерянности, неясности. Нам вдруг подумалось, что нас как бы зацепили на удочку.

Мы знали страшную тайну. Мы обладали совершенно сенсационной информацией. Но что мы могли сообщить читателям, кроме фразы генерала Блеера: «Вы нашли то, что искали»? Более того, теперь мы тоже вынуждены были хранить эту тайну, очень уж не хотелось, чтобы кто-то из коллег нас опередил. Вот, например, Саша Невзоров тут в Смольном, оказывается, бродит, отдает честь партийным секретарям — свой человек... Где гарантия, что кто-то из его здешних знакомых не поделится с ним секретом? Наивные, мы думали, что доблестного телерегюртера это интересовало...

Тем не менее теперь мы могли только ждать.

И еще думали: а вдруг это такой хитрый ход — нет там ничего такого за забором, просто отвлекают внимание от настоящих «Куропат», а если мы опубликуем даже то, что знаем, над нами просто посмеются и дадут опровержение...

Два раза в неделю, не реже, я звонила в пресс-центр Большего дома, спрашивала: ну, когда? Один раз мне выписали пропуск, и вместе с сотрудниками пресс-центра мы сочиняли информацию, которая могла бы быть опубликована. Зав. пресс-центром Андрей Богатырев брал очередной вариант текста, куда-то уходил, кому-то его показывал, потом возвращался с правкой, мы переписывали обтекаемые фразы. Новый текст снова браковался. Так ничего и не получилось. Не знаю, то ли они это делали, чтобы от меня отвязаться, то ли действительно хотели открыть эту тайну, чтобы уже не нести за нее ответственность.

Закончились выборы — началась какая-то другая общественная волна, то ли Неделя совести, то ли еще что-то. Мне по-прежнему на Литейном терпеливо отвечали, что нужно ждать, пока не время, момент все еще неподходящий, обком команды не дает.

Я продолжала читать читательские письма, иногда мне казалось, что если как можно скорее не рассекретить зеленый забор — есть вероятность, что все мы можем за ним очутиться, И еще я думала о стариках, о родственниках погибших, которые уходят, так и не узнав, что, возможно, их родные и любимые лежат совсем близко, к северу от города, в сотне метров от шоссе, по которому мчались машины.

Наконец наше терпение кончилось, мы поставили срок: если до определенного дня нас не пустят посмотреть; что там, за забором, чтобы мы могли написать репортаж, — что-нибудь предпримем. Что — не знаю, но ходить с этой тяжестью больше не было сил.

И когда этот срок миновал, будто по заказу пришел Михаил Белоусов, который тогда работал в «Труде». Он сказал, что знает от стариков из «Мемориала», что мы обнаружили «Куропаты», но не можем опубликовать это. Миша работал в московской центральной газете и не был так зажат, как мы.

В лениздатовском буфете за чашкой кофе мы с Сергеем рассказали ему все подробно. И Миша сделал материал о том, как в Ленинграде власти скрывают правду о репрессиях. Он все написал правильно, как мы ему рассказали. А главное — назвал это место: Левашово. Увы, не мы оказались первыми.

Его статья вышла, а на следующий день у нас был большой скандал. От нас срочно потребовали наш материал и поставили его в номер. Он вышел через день после материала «Тайна Левашовской пустоши» в «Труде». Назывался точно так же. Это было 4 июля.

Я этот день никогда не забуду, Утром я поехала в Пушкин — просто не могла идти в контору. Нервное напряжение никак не спадало, и я решила просто подышать воздухом. И вот вижу, как впереди меня в автобусе молодой парень открывает «Ленинградскую правду» и начинает читать нашу «Тайну Левашовской пустоши». Такой у него короткостриженый затылок, плечи широкие, спортивные, читает внимательно, серьезно. Мне ужасно захотелось обнять его сзади и громко-громко зареветь. Естественно, пришлось сдержаться, не пугать парнишку. А слезы потекли натурально. Только тихо.

Через некоторое время в Ленгорисполкоме была большая пресс-конференция, на которой было много журналистов и общественников, всех потом повезли в Левашово. Но мы все-таки побывали там раньше всех: генерал Блеер сдержал слово и первыми гражданскими, которые заглянули за зеленый забор и беспрепятственно вышли «на свободу», вероятно, были мы с Сергеем Чесноковым и фотокорреспондентом Игорем Потемкиным. В смысле журналистского апломба это уже ничего не значило — все равно мы не собирались делать на этой истории себе имени. Главное было то, что мы поторопили приближение правды. Вскоре выяснилось, что в архивах эта тайна хранилась надежно, что есть все имена и даты. И не надо было ничего искать — хватило бы одного волевого решения какого-нибудь тогдашнего начальника, чтобы открыть тайну.

Поиск других мест захоронения погибших мы на этом прекратили: смешно искать то, что известно,

Нас потрясло то, что там был просто лес и автомобильная колея, «нарисованная» колесами за более чем полвека. И еще там было очень много малины, земляники —- красные брызги.

А первым памятным знаком жертвам красного террора стал большой камень, его притащили сюда сотрудники пресс-центра КГБ. Они были нашими ровесниками, и мне показалось, что они не считали себя наследниками тех, кто создал это кладбище. Они говорили, что вот придут люди, захотят положить цветы, а куда? В общем, проявили инициативу, и это было не лишним: цветы действительно поначалу, когда там еще не было .других монументов, клали к этому камню.

Елизавета БОГОСЛОВСКАЯ