РЕШИМОСТЬ СТАТЬ ЦЕРКОВЬЮ. ЧАСТЬ 2. ПРЕЗУМПЦИЯ ЛЮБВИ

РЕШИМОСТЬ СТАТЬ ЦЕРКОВЬЮ.

ЧАСТЬ 2.

ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ, КРУГОВАЯ ПОРУКА ИЛИ ЛЮБОВЬ ВСЕПОБЕЖДАЮЩАЙ ?

В пору недавних обсуждений « дела о. Глеба» случился у меня диалог, в котором мы с собеседником далеко вышли за рамки первоначального предмета обсуждения. И поскольку собеседником был человек большого церковного опыта и стажа, мне пришлось поискать аргументы не от «ветра своей головы». Не ручаюсь за документальную точность, но смысл диалога я постарался передать — и предлагаю на общее размышление.

• Ну есть же презумпция невиновности. Человек не обязан доказывать свою невиновность. И пока она не доказана - он невиновен. А если в отношении кого-то близкие мне люди, братья во Христе, могут посчитать достаточным основанием осуждать брата во Христе - обвинение, то и в отношении меня в аналогичной ситуации они поступят так же. А ведь я им верил. На них надеялся.

• А ты не верь. Не верь в людей: "Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою: в тот день исчезают [все] помышления его. Блажен, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его" (Пс.145:3-5)

• Значит все это наше совместное - совместные чаи после Литургии, совместные дела, совместные молитвы и целования, - ничего не значат?
  
  
  

• Ничего. Если не найти человека, когда надо готовить трапезу, какой тут разговор про общину? Помнишь, после проповеди прямо с амвона недавно говорил наш отец настоятель, что у нас почти всегда трудно с организацией трапез бывает, но сейчас особенно обострилась проблема наших трапез и дело идет к тому, что это все закончится. (http://weischeitgmeilcom2011.blogspot.ru/2013/12/8-2013.html) Потому что желающих помогать в этом смысле почти нет, а ответственный человек, назначенный на это послушание, стонет и рыдает оттого, что - ну нету никакого отзыва. Но батюшка пытается это сохранить и считает, что община складывается не только из общей молитвы, но и из общих дел, общих разговоров, взаимопомощи. Да сам факт продолжения общения после Литургии  имеет большое значение духовное для каждого из нас. И вот - нет людей. Чего ту разговаривать о высших ценностях? Это просто частный пример, все остальное еще хуже.

• Трапеза - не самое главное.

• Конечно, не самое главное. Но это показатель. Есть те, на ком это держится уже годами, но основная масса к этому равнодушна. Либо же просто убегают домой, не желая ничем себя отягощать, в частности общением - зачем нам, не нужно, у меня все дома есть, я лучше пойду там со своей семьей пообщаюсь или сам с собой, вернусь к своим делам. Или приходят на трапезу, с аппетитом кушают, но совершенно никогда не считают себя обязанными в этом деле как-то поучаствовать, хотя бы там раз в два, в три месяца, но взять на себя ответственность. И так во всем. Люди и не знают друг о друге реально ничего. Понятно, что надо украшать храм Божий - но для кого-то в приходе белая булка роскошь. И никто не заикается об этом, и не интересуется. На наших трапезах и собраниях эта тема и вовсе не звучит - чего тогда вся эта "община" стоит? Это такой труд, сделать даже в том малом, за что отвечаешь, нечто хорошо - тем более в масштабе прихода, этим жить надо, как своей семьей. Но только чтобы не приходило в состояние круговой поруки - это мой, я за него глотку перегрызу, а он будет хороший потому только, что он — мой.

• Понимаю, это тоже момент опасный.

• Опасный. Когда доходит до разбирательства и поиска виновных, то тут тебе говорят: ты меня не трожь, мы свои люди. А поступают при этом не так, как дОлжно.

• Это для меня очень большой вопрос. Понятно, что любое осуждение, любое обличение - это категорически исключенный для нас вариант. Но это большой и горький опыт дает такое понимание. Это целый букет проблем. И наше несовершенство, и священства, и братьев-сестер...

• Община, община... Сколько не повторяй "наша община", пока норматив отношений не превышает уровень хорошей коммуналки.
• А есть ведь еще и "высший пилотаж" - отношение к отношениям. О Сергий Правдолюбов вспоминал:"позорный момент был в моей армейской биографии. На объекте работали, копали траншею. Просто от нечего делать, не было фронта  полезных работ, вот и копали траншею без всякого смысла. Это ужасно! Работать так было невозможно. Так вот, к концу дня один боец побежал в магазин, купил водочки. Меня позвали: «Правдолюбов, иди сюда». Я говорю: «Что, угощаете?» «Угощаем». «Ну, давайте». И я с ними выпил. Вдруг идет лейтенант. «Что вы здесь делаете?! Построиться! Быстро!» Ох и ругался он. «Я знаю, что вы здесь делали! Вот Правдолюбов один, — говорит, — не пил, это точно». А я же не баптист, чтоб ни капли не пить. Но я молчу, потому что не понимаю: признаваться или нет. Лейтенанта неудобно обидеть — если сказать, что я пил, то его в неловкое положение поставлю. Он назначил наказания какие-то, развернулся и ушел. Я своим говорю: «Ребята, неудобно. Я же тоже пил. Надо было признаться». «Нет, все правильно. Ты веру не поколебал этого лейтенанта. Это хорошо. Мы, — говорят, — знаем, выпить чуть-чуть не так страшно. Но лейтенант пускай дальше в тебя верит».(«Прот. Сергий Правдолюбов — хранитель веры», http://www.pravmir.ru,13.12.2013 ) Следом за этим эпизодом хочется прочитать в заключение: "Услышав сие, Иисус удивился и сказал идущим за Ним: истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры."(Матф.8:10)

• А можно процитировать святых отцов на похожую тему, например: "Лучше не передавать укорных слов, посылаемых к нам от кого-либо, а умолчать об них, или передать, хотя ложно, слова любви и благорасположения, тогда дух наш пребудет спокоен. А передавать слова вражды и зависти весьма вредно...Надо иметь христианское терпение и мудрость змиину."(Св. Иоанн Кронштадтский "МОЯ ЖИЗНЬ ВО ХРИСТЕ", №987)
• Откуда в советском стройбате взялось "христианское терпение и мудрость змиина"? И почему этой бережности нам так недостает?
• "Отчего это происходит, что одно слово злое, слово клеветы, производит на нас самое неприятное впечатление, потрясает до глубины души, тогда как, напротив, иногда тысячи слов благих, напр., о Боге и Его делах в мире, вовсе не доходят до сердца и пропадают в воздухе? Приходит диавол и уносит слово, посеянное в сердцах людей, и он же, с другой стороны, всевает и взращает в наших сердцах семена злобы и не упускает ни малейшего случая насадить в нас вражду и зависть к ближнему. Одного взгляда ближнего на нас, часто невинного, но показавшегося подозрительным, достаточно, чтобы посеять в нас чувство вражды против него."(там же, №988) (http://www.magister.msk.ru/library/bible/comment/ioannkr/iokron1.htm)

• Пробую представить себе, как не Правдолюбову в стройбате, а мне в Церкви, желая сохранить мои отношения с кем-то, скажут мне в утешение, вспоминая сокрытый от брата грех: "Ты веру не поколебал этого брата. Это хорошо. Мы, — говорят, — знаем.... Но он пускай дальше в тебя верит"... пробую вспомнить нечто похожее - и не получается, увы. Мне гораздо легче вспомнить ясно-зло-видящих людей: «мы тебя как облупленного знаем».

• У А. Сент-Экзюпери эта мысль в миноре: "Знать - это отнюдь не значит разбирать на части или объяснять. Знать - это принимать то, что видишь. А это суровая школа..." ("Военный летчик", гл. 7)

• А подобная мысль, уже в мажоре, есть у Ольги Седаковой, когда она говорит о Владыке Антонии, цитируя его слова:"... нужно ли человеку какое-то еще утешение, какой-то еще совет? Вспомни, как ты видим, как ты любим, как ты навсегда не забыт — вот весть, с которой Владыка выходит к своему собеседнику... «Они (отдельный христианин и христианская община) являются присутствием вечности, будущего мира, окончательного итога истории — уже здесь, во времени» (C. 957). Или так: «сопричастность, даже в некотором роде больше, чем причастность, потому что, приобщаясь тому, что мы можем воспринять от Бога, мы становимся откровением чего-то, что превосходит нас самих» (C. 356). Или так: «И я думаю, что многие святые никаких чудес не творили, но сами были чудом» (C. 368).(http://www.pravmir.ru/olga-sedakova-o-mitropolite-antonii-surozhskom-vzroslom-xristianstve-i-prisutstvii-boga/)
• Это все вспышки святости. А как жить в длинных перерывах между ними?

• Помню чей-то демократический афоризм: "Ваше мнение мне глубоко противно, но за Ваше право его высказывать я готов отдать жизнь" . Мне кажется, это приложимо к Церкви. То, что я о тебе знаю, практически исключает дружеское, теплое общение между нами. Но то, что ты член Церкви, не оставляет мне вариантов - когда дело касается защиты тебя, помощи тебе. И есть большая разница между твоим и братьями во Христе - и всеми остальными, которые тебе не братья. Братство это все-таки семья. Можно называть это круговой порукой, но это семья.

• А где граница этой защиты и помощи?

• Эту границу полагает Тот, Кто в главе стола. Когда бывали трудные времена, отец Серафим мне говорил: "Держись своего теплого угла, не уходи", имея в виду приход. Если Церковь представить не как семью, а как воинство, то вот мой  окоп, вот мой командир. Не понравилось одно или другое - я скажу: пойду в другое место воевать. Это нормально? Кто будет вместо меня этот метр фронта оборонять? В этом терпении и есть любовь

• Да. Но это НАША община, это мы - скажем, десять человек, я их знаю как себя, даже молиться за них по-другому могу. Могу без внутреннего напряга сказать: головой поручусь за такого-то.

• Но лукавый найдет способ поставить под вопрос и это. Вспомним. Свт. Лука доверительно разговаривает с ближайшими пятью клириками. Через сутки на стол уполномоченного ложатся три доноса.

• Так он, даже если бы и знал, что они доносят, говорил бы то же самое. Как и Адельгейм разговаривал с сумасшедшим, хоть и знал, что опасно. Но это священники, они на это идут, на то их и ставят.

• Но мы все - народ священников.

• В принципе да. Но не все это сразу понимают, при крещении. Потом начинают понимать, что он в Церковь не за здоровьем, а за Богом пришел. Но не сразу.

• Я понимаю, что требовать ничего ни от кого, кроме себя, нельзя. Но в оценках надо ориентироваться на какую-то абсолютную шкалу, и эта абсолютная шкала задается не нашим рассуждением, умствованием, как сейчас - а просто примером святых. Она задавалась так и в древности. Человек смотрел - как надо? и говорил себе: а я не дотягиваю. Нормативно надо вот так. И все рассуждения умолкали. Вот о. Василий Лесняк сказал, отвечая на вопрос о недоверии к священнику "из спецслужб" - и этого веского слова было достаточно неофиту. Вот этого веского слова не хватает. А оно должно прозвучать. Только оно может положить конец бесконечным бессмысленным спорам ни о чем. Потому что эти споры заканчиваются этим вот моментом веры. Веры в человека. Никакие ссылки на то, что у него такое лицо или такие родители... чушь все это. Настает момент веры в человека. Если у вас ее нету, надо покаяться, сказать: Господи, нету веры! Дай! Но до этого надо дозреть.

• Ты хочешь быть инкубатором, в котором кто-то будет зреть? У каждого свой рост. Своя дорога.

• А вот это обсуждение, это и есть инкубатор. Только в этом костре и могут перегореть наши сомнения.

• Ну, если есть нужда в веском авторитетном слове, скажи, где его взять нам?
• Ну хорошо, я поищу в памяти эти слова. Примеров мало, а слов предостаточно. Вот представим себе диалог более глубоких, чем мы, людей, скажем поэта и священника. Могу реально его «сконструировать».

Предательство, предательство,

Предательство, предательство, -

Души не заживающий ожог

Рыдать устал, рыдать устал,

Рыдать устал, рыдать устал,

Рыдать устал над мертвыми рожок

Зовет за тридевять земель

Трубы серебрянная трель

И лошади несутся по стерне

На что тебе святая цель,

Когда пробитая шинель

От выстрела дымится на спине? .

Учитесь вы, учитесь вы,

Учитесь вы, учитесь вы,

Учитесь вы друзьям не доверять.

Мучительно? - Мучительно,

Мучительно, мучительно, -

Мучительнее после их терять!

И в горло нож вонзает Брут,

А под Тезеем берег крут,

И хочется довериться врагу.

Земля в закате и в дыму,

Я умираю потому,

Что жить без этой веры не могу.

Александр Городницкий. (1977)

Подобно диалогу поэта Пушкина со своим святым современником митрополитом Филаретом можно приблизительно представить себе, что ответил бы поэту Городницкому его современник митрополит Антоний Сурожский:

«...В одном из своих посланий апостол Павел нас призывает принимать друг друга так, как нас принял Христос. И я хочу обратить ваше внимание на две вещи. Во-первых, Христос нас принимает без разбора. А во-вторых, Он принимает нас и не требует отчета, не ставит нам условий. И эти две вещи мы не умеем делать и в этом мы так непохожи на Христа, Которого мы называем Своим учителем и наставником.(...)

Не так мы поступаем. Мы требуем извинения, мы требуем полного признания. Мы говорим, что еще посмотрим: «Я тебя обратно возьму на пробу» — другом, мужем, женой… Не так поступает Христос. Он не требует ни одного слова о том, что было на стране далече. Ему достаточно: ты пришел, ты вернулся — значит, всё, что было тогда, это было кошмар, это было сон. Мы теперь проснулись, мы теперь в жизни, а не в безумном сне.

Часто, когда мы думаем о прощении, мы говорим — вот, я прощу; как бы мне забыть? Не надо забывать! Если бы мы могли забыть то, что случилось, мы непременно вернулись бы к тому, что было. Надо помнить; но не той злой памятью, которой мы помним. Мы помним: вот человек, с которым мы теперь примирились, однако в наших отношениях где-то еще трещина, где-то возможна неправда, где-то теснится возможность ссоры. Не так надо помнить. Надо помнить, что если человек против нас согрешил, значит, он в чем-то слаб, значит, где-то он уязвим и человеческими отношениями, и бесовским воздействием. Вот это надо помнить, чтобы изо всей силы и ценой собственного покоя, собственного благополучия его защитить от этого, не вспоминать ему, что было, а помнить, что здесь у него слабое место, и его целить и защищать.

Если бы мы могли так прощать, то мы прощали бы крепко и навсегда. Мы не прощали бы в надежде, что человек переменился, а прощали бы для того, чтобы, окутанный поддержкой и укрепленный любовью, он мог перемениться, если Бог даст. Мы его приняли бы не потому, что он унизился перед нами, а просто потому, что он к нам пришел, проявил это смирение и доверие. И наконец, мы помнили бы, помнили бы с болью душевной, что случилось, чтобы никогда больше этого человека не поставить в то положение, в котором он споткнулся, пал и разбился.

Подумайте об этом. Так нас принимает Христос и так мы призваны друг друга принимать...»

Предательство, однако, бывает разное. Простейший случай разобрал митр. Антоний. Но вот как в жизни бывает: человек предает сам себя — и мои на него надежды, как тогда? Эту проблему тоже надо быть готовыми решать, видя «сломавшегося» в засенках брата. Вспоминая один такой яркий эпизод из недавнего церковного прошлого, острый на язык Александр Солдатов назвал свою статью «Несудимый за предательство (памяти о. Димитрия Дудко)»( "Московские новости", 2 июля 2004 г)(http://www.portal-credo.ru/site/?act=monitor&id=4326 ) Вот цитата из нее:

«В историю о. Димитрий Дудко вошел с очень противоречивой репутацией. Советским людям, "всему прогрессивному человечеству" его имя стало известно после постыдного "телевизионного покаяния", показанного всеми советскими телеканалами аккурат накануне Олимпиады-80. Облаченный в шикарный костюм от фабрики "Большевичка" седобородый батюшка поведал миру, как он получал задания от иностранных разведок и ставил перед собой задачу свержения советской власти, в чем он "искренне раскаивается".

Тысячи его духовных чад прекрасно знали, что ничего подобного о. Димитрий никогда не делал - его проповеди были посвящены лишь вопросам христианской морали, и слово "атеизм" было единственным "политическим" термином, который он употреблял. Светлая мечта о "мирном христианском просвещении" подгнивавшего Советского Союза, которую посеял в романтических сердцах своих последователей о. Димитрий, оказалась перечеркнута и опозорена им самим. От такого удара не оправились многие его "духовные дети" и по сей день.

Он пришел в Церковь после войны и серьезного ранения, поступил на Богословско-пастырские курсы, но богословское образование закончил только в 1956 году, потому что власть решила примерно наказать семинариста за публикацию безобидных стишков - первых его литературных опытов - в газетах, издававшихся на оккупированной территории. Так, одновременно с богословским, о. Димитрий получил лагерное образование.

Первым местом его служения стал Преображенский собор, разрушенный в 1961 году ради строительства станции метро "Преображенская площадь". После разрушения собора, которое потрясло молодого батюшку, он оказался в соседнем кладбищенском храме, ставшем местом рождения его славы. После субботних всенощных он устраивал неформальные беседы с прихожанами - отвечал на любые вопросы, которые те подавали ему в записках.

Беседы затягивались до глубокой ночи, а стекались на них сотни людей - не традиционных церковных старушек, а художников, инженеров, хиппи. Нескончаемым потоком потянулись на Преображенское кладбище западные журналисты, дипломаты - некоторые из них даже принимали крещение у о. Димитрия. Внимание иностранцев до поры до времени обеспечивало энергичному пастырю некоторый "иммунитет". Но в конце концов власти нашли предлог для перевода его в дальний деревенский приход, где была подстроена автокатастрофа, в результате которой о. Димитрия попытались "госпитализировать" в психушку.

Духовные чада вызволили его оттуда, но вскоре последовал официальный арест - за публикацию на Западе сборников проповедей и литературных трудов. Церковное руководство действовало синхронно с советским - о. Димитрия уволили "в заштат" и запретили в священнослужении. Так что его знаменитое "покаяние" было обращено не только к власти, но и к собственному священноначалию. "Покаялся и Богу, и сатане" - так прокомментировал этот акт один из московских священников того времени...»

Он не убежал, как некоторые, за границу. Его церковному начальству не пришлось взывать через рупор СМИ, склоняя его «сотрудничать со следствием». И, вместе с тем, все-таки очень контрастный по отношению к нам пример явили его современники. Они как-то сумели простить ему принятие на себя (и на Церковь, которой он служил) несуществующей вины, согласие с очевидной для знавших его лично клеветой. А для не знавших? Недавние аналогичные события наводят на мысль, что мы бы сразу разделились, в момент обвинения: а вдруг и вправду шпион, всякое бывает, все люди, все человеки... И Господь не попустил нам (пока) бОльшего искушения, как духовным чадам о. Димитрия, которым потребовалась вся их любовь, чтобы покрыть его вынужденное отречение от правды, от самого себя.

В рассуждениях о том, что всякий человек слаб просматривается выпестованный коммунистами норматив: растоптанный, виноватый, не-чистый человек как норма жизни. Конечно, так легче. Признать чудом остающеся единицы нравственно здоровых больными проще, чем призвать миллионы нравственных уродов выздороветь. И поневоле вызывает недоверие тотальное «воцерковление», и поневоле соглашаешься со словами о. Сергия Правдолюбова: «Церковь должнв быть в меру гонима», если только такая Церковь сохраняет внутри себя способность любить.

В доцерковной жизни я видел вокруг себя достаточно много людей, умевших трудиться, любить других, радоваться жизни. И мне было ясно, что быть просто хорошим человеком можно без всякой идеологической надстройки, хоть мы и врали, что «желаем быть в первых рядах» и лезли в эти «ряды» из прагматических соображений. Но потом я мучительно искал: чем же отличается Церковь от партии? В партии Бога нет, а В Церкви есть — где же Он там?  

Я не знал тогда, что на другом конце земли об этом же размышлял замечательный человек, которому Сам Господь послал «точку входа» в Церковь. Мне было всего 3 года, когда он произнес слова о всепобеждающей любви. Прошло полвека, он отошел ко Господу, но его слова пришли ко мне, как приходит на землю свет далекой погасшей звезды: «Старец афонский Силуан писал: «Сердце рвется сказать; ум недоумеет, как сказать; слезы не дают сказать, как нас много любит Господь». И то же чувство овладевает человеком, когда он переживает и человеческую, братскую любовь — любовь, которая основана на Христе. Иоанн Златоустый говорит: не бывайте ни в чем должны друг другу, кроме как в одном — в любви, потому что любви не отплатишь; на любовь можно только отозваться благодарностью и ответной любовью...В Литургии святого Василия Великого есть такие слова: «Благих благими сохрани, а злых благими сотвори Твоею благостию»

(…) Неодолима...настоящая любовь, любовь, о которой говорил апостол Павел: не пристрастная, не та любовь, которой мы выбираем любимых и откидываем нежеланных, а та любовь, которая, как солнце Божие, светит и на добрых и на злых, потому что хочет добра злым, желает и им стать детьми Царствия Божия, а не погибнуть во тьме кромешной.. А где люди преодолеют рознь во имя Христово, останутся друг с другом неразлучными во имя Христово, несмотря на то, что не всегда нам легко друг с другом, там победа будет Христу и Духу...Будем любить, держаться единства, не дадим себя разорвать ничем, и явим миру, что значит, когда Бог в сердцах человеческих победит” - проповедовал Любовь всепобеждающую Митрополит Антоний Сурожский в1966 году (http://omiliya.org/article/lyubov-vsepobezhdayushchaya-mitr-antonii-surozhskii.html).

Но сила проповеди зависит, помимо умения священника ее говорить, еще и от желания человека ее услышать. Человек должен услышать о Боге, о Христе, о Церкви, о христианской жизни, но выбор — за ним: "Я бы сказал, что наши храмы сегодня наполнены бабушками (тетеньками) и интеллигентами. А вот средний класс — вне храма. Мы не умеем говорить со средним классом, с рабочими, служащими.(...). Немного сейчас людей, которые способны воспринять ту средневековую московско-византийскую форму нашего богослужения и церковной культуры, которую мы можем предложить. Те, кто к этому готов, готовы на это либо по простоте душевной, либо от интеллектуального поиска. Но остальных мы можем потерять."(прот. Геннадий Фаст)(http://www.sinergia-lib.ru/index.php?page=fast_gennadiy)

А что можно сказать о тех, кто все-таки в храме, о нашем единстве? Единение вообще свойственно человеку: «Мы дышим полной грудью лишь тогда, когда связаны с нашими братьями и есть у нас одна общая цель. Товарищи лишь те, кто единой связкой, как альпинисты, совершают восхождение на одну и ту же вершину, - так они и обретают друг друга.» - эти слова Антуан де Сент-Экзюпери сказал навсегда. Они вполне применимы и к коммунистам, и к христианам, хотя восходят они к разным вершинам. Экзюпери делает акцент на процессе восхождения.

За истину Христову самозабвенно страдали новомученики Церкви.

Но у коммунистического обмана тоже были свои самозабвенные мученики идеи: «На последнем допросе, после которого в третий раз я была внесена в список на расстрел, у третьего по счету следователя, сказавшего, что он историк по образованию, было так. Этот фашист хотел понять, почему мы такие люди, почему для нас так важны наши идеи. «Жизнь выше идеи», — говорил он. Я, конечно, не соглашалась с этим, он кричал, бил. «Что? Что заставляет вас быть такими? Спокойно принимать смерть? Почему коммунисты считают, что коммунизм должен победить во всем мире? » — спрашивал. Он прекрасно говорил по-русски. И я решила ему все сказать, все равно знала, что убьют, так хоть недаром, и пусть знает, что мы сильны. Около четырех часов он спрашивал, а я отвечала, как знала, как успела до того изучить марксизм-ленинизм в школе и университете. О, что с ним делалось! Хватался за голову, бегал по комнате, останавливался как вкопанный и глядел-глядел на меня, но впервые не бил.

Я стояла перед ним. Половина волос у меня вырвана, а до этого были две толстые косы. Голодная. Сначала мечтала: кусочек бы хлеба маленький-маленький, потом — ну хоть бы корочку, затем — хоть бы найти крошечки. Я перед ним стою такая. Глаза горят. Он слушал долго меня.

Слушал и не бил. Нет, еще не испугался, еще только сорок третий год. Но уже что-то почувствовал, какую-то опасность. Захотел узнать — какую? Я ему ответила. Но когда я ушла, внес меня в списки на расстрел.

В ночь перед расстрелом я вспоминала свою жизнь, свою короткую жизнь. Мой самый счастливый день в жизни, когда отец с матерью, отъехав под бомбежками несколько десятков километров от дома, решили вернуться. Не уходить. Остаться дома. Я знала — мы будем бороться. Нам казалось, что так скоро придет победа. Обязательно! Первое, что мы делали, — это искали и спасали раненых. Они лежали на поле, в траве, в канавах, в хлев заползут к кому-нибудь. Я вышла накопать утром картошки, и одного нашла на нашем огороде. Он умирал. Молодой офицер, у него не было сил даже сказать мне свое имя. Шептал какие-то слова. Не разобрать. Я помню свое отчаяние. Но мне кажется, что никогда я не была так счастлива, как в те дни. Я обрела родителей во второй раз. До этого я думала, что мой папа далек от политики, а он был беспартийный большевик. Моя мама — малограмотная крестьянка, она верила в Бога. Она молилась всю войну. Но как? Падала перед иконой на колени: «Спаси народ! Спаси Сталина! Спаси коммунистическую партию от этого ирода Гитлера». Каждый день на допросе в гестапо я ожидала, что откроется дверь и войдут родные. Папа с мамой. Я знала, куда я попала, и я счастлива, что никого не предала. Больше, чем умереть, мы боялись предать. Когда меня арестовали, я поняла, что настало время мук. Я знала, что дух мой силен, а тело?» (http://world-war.ru/vyjdem-li-zhivymi-iz-etogo-ada/)

Мученики Христа и мученики сатанинского обмана противостоят друг другу. Как противостоят? Вот свидетельство Владыки Антония: " Многие, наверное, слышали про мать Марию Скобцову, которая вольной волей пошла на смерть, чтобы убедить других, что конец - не смерть, а жизнь. Я получил письмо от женщины, которая была с ней в лагере и была свидетельницей того, как вызвали группу женщин на смерть, и одна из них в отчаянии плакала и рвалась на свободу. Мать Мария к ней подошла и сказала: не бойся, последнее слово - не смерть, а жизнь. Молодая женщина возразила: как я могу поверить в это? И Мать Мария ответила: очень просто - я с тобой пойду!.. И она пошла, лишняя, и умерла; но для этого надо в такой мере себя забыть".

Владыко Антоний вообще считал, что негероической христианской жизни — не бывает. Но вышеупомянутая монахиня Мария (Скобцова) еще в 1936 году пророчески говорила о грядующем поколении верующих: после того, как падет советская власть, в Церковь придут новые люди, воспитанные этой властью и "совершенно не подготовленные к антиномичному мышлению". Сначала они в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения. Но в какую-то минуту они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений – какое из них истинно? Потому что несколько мнений одновременно истинными быть не могут. И если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению как ложные. Они сначала будут запрашивать Церковь, но вскоре станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе признак непогрешимости. "Шаржируя, можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать в Соловки. Свободная же мысль будет караться смертной казнью. Тут не надо иметь никаких иллюзий – в случае признания Церкви в России, и в случае роста ее внешнего успеха, она не может рассчитывать ни на какие другие кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета."(http://vk.com/club7804377) Своеобразная попытка синтеза коммунизма с православием.

Вот мы и пришли - именно такие. Пришли в большой лекционный зал, в большую общественную организацию, в большую лечебницу для наших душ, так сказать «три в одном». И на нас изливается благодать, но она растаскивается нами по своим частным дружбам и братствам. Об этом тоже очень внятно говорил митрополит Антоний: « Первые христиане были едины и неразделимы, потому что любили друг друга, любили Бога, у них действительно было опытное знание Бога, они жили одной жизнью, и, будь они в одиночку или собраны, они составляли Об­щину, которую ничто не могло разрушить. Мы теперь пытаемся создавать своего рода общины, сущность которых — собраться и быть одиночками вместе. То есть мы не способны любить друг друга, но мы можем согреться друг о друга. Мы в состоянии сгрудиться так, чтобы не чувствовать себя уж очень одинокими, отчаянно оди­нокими. Но это не община. Такая община основана только на стра­хе одиночества, на внешнем страхе, на чувстве, что в одиночку ты уж очень ничтожен. Христианская община должна быть основана на преизбытке жизни, а не на чувстве ничтожества. В результате таких потуг «общинности»... приходы... пытаются быть небольшими обществами внутри Общества...

Если подумать о первохристианах: они вошли в мир, который для них был такой же сложный, такой же трудный, как наш мир — для нас...Тот мир не верил больше в жизнь, в человека, в историю, в ее возможности. И христиане вошли в него с преизливающейся верой, с сияющей надеждой и с любовью, спо­собностью любить, которая вдохновляла их отдавать свою жизнь за других людей. Так вот, если примерить эти их черты на нас, мне кажется, мы очень мало на них похожи. Кто из нас может с полной че­стностью сказать: я готов заплатить плотью своей, внутренним по­коем, жизнью за что-то очень значительное для жизни человека, который — ближний мой?... мы делаем вид, что воскресли, а на самом деле еще мертвецы»(Митр АНТОНИЙ Сурожский. Труды, кн 2 // М., Практика. – 2007. - с.744-746, http://dima-mixailov.blogspot.ru/2011/11/blog-post_19.html)

«Чтобы Церковь стала самой собой, нужно, что­бы каждый христианин стал христианином...Как можно быть строителями единства, если мы — нелояльные товари­щи, неверные друзья, или бессердечные начальники, или бесчест­ные работники и т. д.? если бы в нашей среде была любовь, множество вещей стали бы ненужными... Нужда в благотворительных обществах возникает, когда люди не­достаточно щедры...если бы мы принимали всерьез свое христианство, многое бы изменилось — только вот это нас страшит. Мы все врем пытаемся превратить Евангелие в Ветхий Завет... закон гласит: если вы ис­полните то-то и то-то, этого достаточно, больше ничего не требу­ется. А трагедия евангельского делания в том, что Христос нам говорит: закона нет... То есть нет предела тому, что мы должны ис­полнить.

...будь готов забыть о себе настолько полно, чтобы для тебя существовал только другой, а ты сам для себя вовсе не существовал. Если бы Евангелие заключалось только в этом, и то Христа убили бы, потому что это самое страшное, что только можно себе представить.

Принять существование «другого» уже нелегко, предпочесть су­ществование «другого» собственному — ужасно страшно. Но ска­зать: я готов, согласен не быть, для того чтобы был другой, сущест­вовать только ради него, по отношению к нему, в зависимости от него и забыть себя — это смерть. Так вот, этого все мы страшимся. Посмотрите на наши дружбы, на отношения приятельства, отно­шения взаимной любви, вот что важно. Мы боимся потерять са­мосознание, боимся не ощутить себя самими собой, совершенно потеряться. Вместо того чтобы быть зерном — а зерно должно уме­реть, чтобы принести плод, — мы говорим: нет, я готов принести плод, но не хочу умереть до конца. Я хочу все время знать, что суще­ствую... И это катастрофа, и мне кажется, что это и стоит в сердце­вине евангельской трагедии: если мы не способны любить, нет та­кого Евангелия, которое мы способны исполнить.

В ту меру, в какую мы знаем истину, но не живем ею, мы перестаем улавливать что-то существенное в самой Истине...Когда же реальная проблема встает перед нами со всей остро­той вопроса жизни и смерти, тогда люди либо перестают быть хри­стианами, либо отзываются на ситуацию вполне по-евангельски » (Митр АНТОНИЙ Сурожский. Труды, кн 2 // М., Практика. – 2007. - с.748-75, http://dima-mixailov.blogspot.ru/2011/11/blog-post_19.html)..

И если злой недуг 
В сердцах еще горячих,
Ты щедростью своей 
Им светишь до конца,
Но жалко, что крадут 
Огонь твоей удачи   
Огарками свечей   
Холодные сердца.
(М.Трегер)

• Так вот самое главное, что ты понимаешь это. И я - тоже. И надо просто строить, а  не рассказывать об этом. Потому что любое слово, хоть немного похожее на поучение, раздражает и вызовет обратную реакцию.

• Ну а если просто поставить проблему? Вот несколько цитат, над ними можно вместе поразмышлять. Что мы можем сделать, чтобы остаться едиными, несмотря ни на что. Как добиться. чтобы наше отношение к сомнению в брате было бы похоже на отношение о. Василия Лесняка?

• Стать похожими на о. Василия.

• Но даже пока мы не похожи на святых, наши думания не должны нас разводить на разные стороны баррикады. Не должно быть в Церкви такого.

• Да сколько угодно в Церкви такого. И красные, и белые в Церкви могут быть. Мы объединены не мыслями, не словами, а общим направлением, вектором. И каждый идет своим очень особенным путем. И его тащить за собой по твоему пути, который тебе кажется верным - это тоже неправильно. Какими бы ты его цитатами не обосновал, это твой личный путь. Если ты видишь, что кругом тебя не единомышленники, и ты от этого в ужасе, то, извини, а как ты хотел? Это не партия. Только в партии единомышленники. А это семья, а семье бывают и уроды.

• Ну вот и вернулись: я тебя защищаю, хоть ты и урод, потому, что ты - мой. И вот это и находится сейчас под вопросом. Если сегодня обвинят его, и ты присоединяешься к обвинению, то завтра, когда в чем-то подобном обвинят меня - ты тоже присоединишься? Я могу на тебя вообще надеяться?

• "Всяк человек лож". Человек - бумеранг, он полетит в совершенно другую сторону.

• Эти слова из 115 псалма в понимании, скажем, Григория Нисского, как я читал, значат то, что «кто усиливается словами изъяснить неизреченное (божественную красоту по вдохновению), тот поистине лжив, не по ненависти к истине, а по безсилию речи» У Зигабена в толковой Псалтири есть и другие переводы: «я сказал взумлении моем: всякий человек ложь», «всякийчеловек изнемогает», «я сказал в смятении: всякий человек обманчив» А если я спрошу: можно ли тебе верить? - ты что ответишь?
• Отвечу, подражая ап. Павлу:"Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне...Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследывайте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть". - и добавляет: "О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны."(2Кор.13:3-6) Замечательный пример ответа на лукавое вопрошание: а можно ли тебе верить? Прямое продолжение евангельского диалога: "Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! помоги моему неверию." (Мар.9:23,24)

• Владыко Антоний говорил о вере человека в другого человека...

• Ну это другое. Эта вера превосходит даже реально совершенное мной или тобой преступление. Я все равно верю, что человек - это икона Божия, она испорчена. Это другое. Я верю в него, как в человека доброкачественного, но я верю, что он мог оступиться. И это одно другое не исключает, вот в чем дело. Я могу любить брата во Христе, но при этом знать, какое он г... в деловых отношениях, каким он может быть мелким и гадким человечком. И при этом продолжаю его чтить, любить и уважать. Это разные уровни отношений. Я его не брошу, не предам и т.д. - но по делу буду биться ежедневно и сильно.
• Митрополит Антоний Сурожский в книге «Человек перед Богом» про это говорит, что вера всегда вызывает уязвимость. Вопрос в том, пойти ли на это или нет: «Абсолютное условие любви – это открытость, в идеале – взаимная, но порой – открытость со стороны одного любящего человека такая, что ее хватает на двоих. Но открытость нам бывает страшна. Открыться - значит стать уязвимым, открыться – значит зависеть в своей радости и в своей боли от другого человека. А это сделать можно, только если в нас хватает веры в другого человека.

Вера бывает разная. Бывает простая, детская, чистая, светлая вера: доверие, доверчивость, незнание зла, бесстрашие от того, что никогда не была испытана жестокость, беспощадность, боль, которая наносится злостно и намеренно. Такая доверчивость не может быть названа зрелой верой. Она – начало веры, она открывается в ранние годы; она иногда сохраняется в очень чистых и детских душах, но в ней чего-то не хватает. Да, она открывает человека ценой большого страдания, но вместе с тем не защищает другого человека от ошибок, потому что мы несем ответственность за тех людей, которым открываемся. С одной стороны, они могут нам нанести боль, раны (не говоря о радости, которую они нам приносят). Но, с другой стороны, если мы безответственно отдаемся в их власть, может открыться в них все дурное или не открыться, не оправдаться то светлое и большое, что есть в человеке.

Поэтому доверчивости недостаточно – должна быть другая, более зрелая вера. Во-первых, вера в человека, основная, глубинная вера в то, что в каждом человеке есть свет, правда и бесконечные творческие возможности к становлению; что если ему помочь, если его поддержать, если его вдохновить, тот хаос, который нас часто пугает в человеке, может родить звезду. Такая уверенность – это уверенность в том, что в человеке есть свет, есть правда, и что они могут победить. И в этой уверенности, в этой вере нет наивности, она вырастает с опытностью, которая зиждется на знании самого себя и на знании жизни людей.

Но на пути к этому мы постоянно имеем дело – и другие в нашем лице имеют дело – с людьми, которые находятся в стадии становления, то есть с людьми, в которых свет и тьма борются, и борются иногда жестоко. И когда мы открываемся в акте веры, мы должны заранее признать свою уязвимость и на нее пойти. Уязвимость – не обязательно дурное свойство.

Уязвимость бывает горькая, тяжелая: уязвленное самолюбие, чувство обиды, чувство униженности тоже принадлежит к этой области уязвимости. Но не о них идет речь в любви, а о способности быть раненным в сердце – и не отвечать ни горечью, ни ненавистью, простить, принять, потому что ты веришь, что жестокость, измена, непонимание, неправда – вещи преходящие, а человек пребывает вовеки. Очень важно выбрать эту уязвимость. И умение пронести эту готовность верить до конца и любить ценой своей жизни, для того, чтобы не только ты, но и другой вырос в полную меру своих возможностей – это подвиг.»(http://www.sherbatovo-hram.ru/index.php/propoved/47-chelovek-pered-bogom.html)

• Ну, ладно, вот тебе еще пример из Владыки Антония на этом уровне: в семейной жизни открывается прошлое супруга, в которое ты не вхож - как к этому относиться. Прошлое-то может быть таким, что я и сам бы рад его забыть. А лукавый откроет обязательно. И я хорошо помню, как когда-то, еще до Церкви, на меня очень действовали такие угрозы, - не от бесов, а от реальных людей, - смотри, мы расскажем о тебе всю правду-мать. Тогда это означало распад моего имиджа, пугало. И вдруг однажды я понял, что больше не пугает. Я же сам иду с покаянием. И враг расписывается в своем безсилии, раз снова предлагает это. Но не бояться можно только там, где твое покаяние не ставится под сомнение. Где же это место, если не моя Церковь?

• А что, собственно, значит: я покаялся? Это ведь не значит, что я изменился. Кардинально я не изменился, просто не успел. Но те, кто принял мое покаяние, теперь берут на себя бремя ответственности за меня. И если я алкоголик - берегут от рюмки, наркомана - от иглы, бабника - от женщин, вора - от краж и т.д. Зная твои грехи, берегут тебя от них. Это чувство ответственности и семьи - больше, чем круговая порука. Это ответственность, порука за несовершенные преступления, несовершенные грехи - зная, что ты их можешь сделать, совершить. Это норматив отношений, когда у свящ. Александра Ельчанинова офицер каялся перед общиной. Это принципиальный момент, но он же всем известен. Тема христианского брака уже изъезжена вдоль и поперек.

• Но это в данном контексте очень важно, оно ставит все на свои места.

Мы не принимали итоговых решений, просто ощутили взаимное понимание, о котором герой одного любимого мною старого фильма утверждал, что это и есть счастье. А что думаете о предмете нашего диалога вы?

P.S. В качестве практического итогового предложения: предлагаю читать молитву по соглашению о здравии и спасении иерея ГЛЕБА Грозовского и протодиакона АНДРЕЯ Кураева. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, Ты бо рекл еси пречистыми усты Твоими: "Аминь глаголю вам, яко аще двое от вас совещаются на земли всякой вещи, ее же аще просите, будете иметь от Отца Моего, Иже на Небесех: где же два или трое собрались во имя Мое, ту есмь Аз посреде их". Непреложны словеса Твоя, Господи, милосердие Твое безприкладно и человеколюбию Твоему несть конца. Сего ради молим Тя: даруй нам, рабам Твоим (имена), согласившимся просить Тя (просьба), исполнения нашего прошения. Но обаче не якоже мы хотим, но якоже Ты. Да будет во веки воля Твоя. Аминь